Александр Полосин - Армагеддон был вчера

• Название: Армагеддон был вчера
• Автор: Александр Полосин
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

---

Юрий сунул руку в ящик, долго и бессмысленно шарил там, пытаясь на ощупь отыскать тот самый Единственный. Наконец достал, зажал в кулаке, боясь даже взглянуть на него.

– Перед тобой дверь, эфенди, – Хаджи отступил на шаг, указывая на обшарпанную дверь мастерской, – и весь мир. Новый мир. Твой Мир!

Юрий, словно сомнамбула, шагнул к выходу, даже забыв поблагодарить, настолько он был потрясён происходящим.

В открывшуюся дверь хлынул такой мощный поток света, что он невольно зажмурился и шагнул вслепую.

Постепенно привыкнув, рискнул открыть глаза. Перед ним, словно сотканная из солнечных лучей, стояла Самая Прекрасная Женщина на всём белом свете. Она не была стройной, как газель, зато у Неё по бокам были такие милые жировые валики, предусмотренные заботливой Природой, чтобы сберегать плод от случайного удара. Его плод! Длинные ноги, высокие голени, предназначенные для долгого стремительного бега, легко и уверенно держали их владелицу. Удивительно длинные волосы словно сказочный ручей расплавленного золота обтекали безупречный овал лица. Самого совершенного лица!

А глаза! Такие чистые и необыкновенно серые, словно лесные озёра. И такие же спокойные и глубокие. Добрые и понимающие, с глубокими, манящими омутами зрачков. Хотелось провалится в них и тонуть, тонуть, тонуть!…

Она смотрела на него с лёгкой улыбкой, разрумянившаяся, маленькие милые ямочки на румяных щёчках делали её похожей на расшалившуюся девчонку.

У Юрия защемило в груди. Внезапно он понял – что значит Любить, понял смысл этого слова, этого понятия, в последнее время уже порядком затасканного и опошленного. Не трахаться, не миловаться, а именно Любить! Какое это невероятное Счастье – любить Любимую Женщину!

Когда Она заговорила, он словно наяву услышал журчание лесного ручейка, весело бегущего в тени зелёных крон деревьев, сквозь залитые солнечным светом лужайки.

– Обедать будешь, дорогой?

Эмоции захлестнули его с головой, он не мог произнести ни слова, он задыхался от любви и нежности.

И вдруг до него дошло, что всего минуту назад он мог не встретиться с Ней, мог навсегда потерять свой шанс. Слёзы брызнули из глаз, он разрыдался и упал на колени, обхватив Её ноги и уткнувшись зарёванным лицом в кухонный фартук. Его сотрясало от рыданий – он плакал неумело, натужно, как всегда плачут сильные мужчины, не привыкшие даже к минутному проявлению слабости.

Она ласково погладила его по голове, наклонилась, взяла распухшее от слёз лицо в ладони и поцеловала заплаканные глаза.

– Ну что случилось, дурачок!?

Он судорожно всхлипнул, еле слышно прошептал.

– Боже мой, Наташка, КАК Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!! Она улыбнулась молча и вновь поцеловала его.

– Дурашка!..

Юрий разжал кулак – ключ выпал, тихонько звякнув. И радостно замер, словно боясь спугнуть солнечного зайчика.

Один ключ. Тот самый…

Она взглянула на пол, грустно улыбнулась:

– Что, и ты не сумел заказать?...

Евгений Гордеев «Верность»

Способность любить? Разве не присуща эта замечательная способность всякому разумному существу? Всякому, кто способен отдавать тепло – душевное, телесное. Кто способен сострадать и сочувствовать. Посмотрите, ну посмотрите же на заботливую мать. С какой нежностью, с каким трепетом и осторожностью она носит свой плод, прислушивается к едва-едва различимому биению нового сердца, новой жизни и с каждым днём всё более и более ощутимым толчкам пока что слабеньких ножек. Разве не ждет она момента, когда дитя с жадностью припадет к налитой живительным молоком груди? И разве не восторг и любовь движет её? Возможность отдать за этот маленький комочек без остатка, целиком свою жизнь. Самое дорогое, что есть у живого существа. Разве это не доказательство любви?

– Миллионы живых существ пользуются вычислительными машинками, машинами для передвижения, в конце концов, машинами для убийства друг друга. Человек сидит за компьютером. Корова тычет мордой в резиновую кнопку автопоилки. Шустрая овчарка зажигает лампочки, включая лапой рычажок. Но кому придёт в голову назвать эти устройства думающими или мыслящими? Они мертвы. Они выполняют только свои функции для облегчения чьего-то существования. Разве человек не является по своей сути тем же мёртвым организмом, в который вложена программа действий – воспроизведение себе подобного? Вот единственное объяснение так называемой жертвенной любви. Машина будет выполнять возложенные на неё функции до тех пор, пока не выйдет из строя, сломается, состарится и будет не способна выполнять действия, возложенные на нее. А ваша платоническая любовь отцов и детей превращается в ненависть, ненависть и вечное противостояние этих двух никогда не понимавших и не способных понять друг друга групп. Дети не платят родителям беззаветной преданностью и обожанием. Родители – атавизм для продолжения рода, плевела, никому не нужные. Да и сами родители впоследствии осознают фальшивость сомнительного подарка от природы в виде инстинкта продолжения рода.

– Но существует же ещё любовь полов! Это же не пресловутый инстинкт. Что тянет его к ней, а её к нему? И почему именно к ней, к той единственной, ради которой он живёт, дышит, смотрит на звёзды, мечтает, радуется тогда, когда ей хорошо? Ради неё он способен совершить невозможное, хранить светлое чувство и её безупречный для него образ в мыслях. Он готов ежеминутно доказывать свою преданность. Желание помочь, утешить, уберечь, спасти. И опять же – отдать физическую жизнь за возлюбленную.

– Всё так. Если бы не одиночество. Насколько сильно существо стремится кого-то любить, доказать себе, что он любит-любим, – настолько же сильно он боится одиночества. И пытается заменить одиночество стадностью, пусть даже в лице одного субъекта. Осознавать, что с рождения ты обречён на одиночную камеру в твоей собственной оболочке – нестерпимо больно и страшно. А посему выдуманный бог помогает прожить жизнь в погоне за мелькающим яркими вспышками где-то там, за горизонтом, раем. Разноцветная мишура, конфетти, воздушные цветные шары, расписная карусель зовут, манят… И так соблазнительно доступны – если на них смотреть издали. Но ты приблизился – мишура и конфетти стали обычными кусочками цветной шершавой бумаги, карусель – кое-как выкрашенным уродливым сооружением, способным обеспечить только бег на месте, а воздушные шары – обыкновенные резиновые изделия, используемыми не по назначению. Звуки весёлой музыки довершают картину самообмана, вгоняя иглы в перепонки.

* * *

В замочную скважину двери, противно скрежеща металлом о металл, начали вставлять ключ. Центр комнаты заполнился столбом света, внутри которого оказался один из спорящих. Дверь со скрипом открылась, и в тот же миг столб с говорившим растворился.

В комнату вошли два санитара. Один, тот, что постарше, привычно-механическим взглядом осмотрел палату. Так же пристально уставился на хозяина комнаты – мирно сидящего в пижаме на привернутой к полу больничной койке и беззвучно шевелящего губами седого старичка. Деловито расставив на столике чашки с непритязательной больничной едой, санитары молча удалились, стараясь не шуметь и не тревожить постояльца.

Аккуратно захлопнув дверь и для верности подёргав за дверную ручку, санитары направились в дежурное помещение, где их ждал горячий чай. Усевшись в кресла, они, не произнеся ни слова, припали к своим чашкам с обжигающим напитком.

– Да… брат, – опустошив половину чашки произнес тот, что постарше. – Ты небось и не представляешь, кому мы сейчас обед подавали?

– Нет. А кто это? – с неподдельным интересом отозвался молодой.

– Это ж сам изобретатель «Верности».

– Да ну-у-у-у? Расскажи.

– Да чего рассказывать-то. Ты, наверное, и сам всё знаешь, большой уже. Помолчав и поудобнее устроившись в кресле, санитарвсё же начал рассказывать:

– Уж лет тридцать, как он тут сидит. А началось всё с того, что в один прекрасный день, как писали газеты, его жену изнасиловали на улице богатые молодые подонки, когда та возвращалась домой с какого-то очередного собрания. Она часто их посещала, всё больше без мужа. Вела светский образ жизни. Это ему всё некогда было, он всё работал да работал. Каким-то генетиком был.

Всё препараты изобретал, то молодости, то радости, то счастья. Сейчас всего и не упомнишь. Чего он только не напридумывал!

И главное, всё на себе испытывал. Говорил, что не имеет он человеческого права испытывать свои препараты ни на ком, кроме себя. Кредо это у него называлось. Уж что он там на себе наиспытывал, не знаю, врать не буду, но говорили, будто стал он беседовать не то с духами, не то с инопланетянами. И видеть их стал.

Понятное дело: когда жена рассказала ему всё, он расстроился. Насильников этих потом словили, дали по нескольку лет тюрьмы, да и простили – амнистия, выборы очередные были. Осерчал он тогда на власть за такое отношение к женщинам, и к его жене, в частности, да так, что пропал на целые полгода в своей лаборатории. А потом вышел и показал всем пробирку с жидкостью. Вот, говорит, это эликсир «верность» или можно ещё «неприкосновенностью» назвать. Можно, говорит, таблеток наделать, женщина выпьет, и чужой мужчина к ней не подступится, не снасильничает. А коли снасильничает – два дня ему жизни останется. Не хотите, говорит, по-человечески, значит, миром будет править страх.