Федор Раззаков - Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне

• Название: Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне
• Автор: Федор Раззаков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-36352-0

Эта книга — сенсация. Впервые после смерти Владимира Высоцкого предпринята попытка приподнять завесу тайны над малоизвестными страницами жизни великого барда. Федор Раззаков взял на себя смелость вторгнуться в «запретную зону» и определить место и роль певца в «холодной» [войне между СССР и и Западом. Книга убедительно и смело разрушает сложившиеся вокруг Высоцкого стереотипы, спорит с предвзятым, тенденциозным толкованием некоторых фактов из его биографии. Впервые личность певца рассматривается с учетом влияния могучей коммунистической идеологии, «подковерной» борьбы в высших эшелонах власти. Детальная хроника жизни и творчества Высоцкого, малоизвестные факты и их неожиданное осмысление делают книгу поистине сенсационной.

---

Однако вернемся в 64-й год и к песне Высоцкого «Антисемиты».

Судя по всему, поводом к ней стал именно судебный процесс над Бродским. Тогда в народе вновь пошли разговоры о том, что евреи либо тунеядствуют, либо сидят на теплых местечках, в то время как остальные вкалывают на тяжелых и грязных работах. Однако назвать эти настроения массовыми все-таки нельзя — это был типичный бытовой антисемитизм незлобивого порядка (то есть дальше разговоров дело обычно не шло), который всегда имел место быть в Советском Союзе. Как писал о временах начала 60-х еврейский публицист М. Хейфец: «Распространенность и острота современного советского антисемитизма далеко уступают тому, что наблюдалось в годы войны и в первые годы после войны, и происходит, кажется, заметное ослабление, может быть, начавшееся отмирание процентной нормы».

«Процентная норма» (то есть лимитированный процент приема евреев в советские вузы и некоторые организации) в те годы и в самом деле претерпевала изменения. Как уже отмечалось выше, еще во второй половине 50-х абитуриентам-евреям стало легче поступать в вузы. И хотя в начале следующего десятилетия, из-за оппозиционной радикализации еврейской интеллигенции, в ряде престижных советских вузов была восстановлена та самая «процентная норма», однако на общей ситуации это почти не сказалось. Поэтому, в то время как Иосиф Бродский лоботрясничал (закончил 7 классов и ни в одно из учебных заведений — ни средних, ни высших — больше не попал), другие его соплеменники, что называется, в поте лица грызли гранит науки. Так, в 1962/63 учебном году по абсолютному числу учащихся в вузах и средних специальных учебных заведениях СССР евреи занимали 4-е место — после трех славянских наций. Для вузов это составляло 79,3 тысячи (2,69 % от общего числа учащихся). В следующем году число студентов-евреев даже выросло, составив 82,6 тыс. Такое соотношение, почти не меняясь, будет сохраняться до учебного года 1969/70.

Несмотря на «процентную норму», отдельным евреям удавалось поступить и в престижные вузы — пусть в меньшем числе, но удавалось. Ведь среди преподавателей значительный процент по-прежнему составляли евреи, которые делали все от них зависящее, чтобы их соплеменники имели возможность пройти сквозь сито отборочных комиссий. Вот как об этом вспоминает сценарист Эдуард Тополь, который учился во ВГИКе в середине 60-х:

«Вгиковская профессура на восемьдесят процентов состояла из Габриловичей, Роммов, Маневичей, Сегелей и Васфельдов! И потому в творческие мастерские этих профессоров еще могли просочиться считаные еврейские единицы. Когда на третьем курсе ВГИКа я, как и положено, заболел „звездной болезнью“, стал пропускать занятия и хватать „неуды“ на сессии, мой профессор Иосиф Михайлович Маневич оставил меня как-то в аудитории после занятий, запер дверь и сказал:

— Ты что себе позволяешь? Ты знаешь, что я мог принять на курс только одного еврея? Но неужели ты думаешь, что, кроме тебя, не было талантливых евреев-абитуриентов? Было двадцать! Если я выбрал тебя, ты обязан учиться за них за всех! Ты понял?..»

Так что, даже несмотря на существование «процентной нормы», по большому счету никаким государственным антисемитизмом в СССР тогда не пахло. А бытовой существовал на обычном (невысоком) уровне. Однако именно откликаясь на него, Высоцкий и написал своих «Антисемитов»:

…Но тот же алкаш мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь христианских младенцев;
И как-то в пивной мне ребята сказали,
Что очень давно они бога распяли!
Им кровушки надо — они по запарке
Замучили, гады, слона в зоопарке!
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года!
По Курской, Казанской железной дороге
Построили дачи — живут там как боги…
На все я готов — на разбой и насилье, —
И бью я жидов — и спасаю Россию!

Эта песня стала очень популярна в среде либеральной интеллигенции, которая увидела в ней весьма недвусмысленную попытку полукровки Высоцкого встать на их сторону. Ведь автор вывел в качестве героя песни типичного представителя тех самых пролетариев-«жлобов», которые верили в мировой сионистский заговор и во все те якобы небылицы, которые распространяли про евреев досужие сплетники. Дескать, они даже хлеб минувшего года украли у народа, хотя всем в стране было известно, что эта проблема целиком на совести Хрущева (из-за его горе-реформ СССР с 1963 года вынужден был начать закупать зерно у США — что называется, докатились!). Однако напомним, что среди экономических советников Хрущева были и евреи (тот же харьковский экономист Евсей Либерман), так что, выходит, доля истины в этих обвинениях, распространенных в народе, все-таки была.

Выводя в своей песне алкаша-антисемита, Высоцкий не сильно грешил против истины, однако поступил однобоко. То есть здесь в нем проснулся еврейский националист, а вот русский даже не проклюнулся. В противном случае он должен был написать вторую серию песни — «Русофобы» (учитывая его любовь к двухсерийным песням), дабы уравновесить ситуацию. И сюжетов для подобного «сиквела» тогдашняя жизнь подбрасывала не меньше, чем про антисемитов.

Например, тогда (впрочем, как и сейчас) в отечественной юмористике существовала такая проблема, как однобокая ориентация юмористов, львиная доля которых были евреями, на высмеивание кого угодно, но только не своих соплеменников. То есть героями интермедий становились люди разных национальностей — русские (кстати, больше всего), грузины, украинцы, прибалты, среднеазиты, но никогда — евреи. О том, что эта проблема волновала людей, говорят многочисленные письма, которые шли в ЦК КПСС в те годы. Приведу в этом качестве хотя бы одно из них — письмо Дмитрия Кабанько из Донецка, датированное июнем 65-го.

В нем автор недоумевал по поводу нескольких юморесок, которые транслировало советское телевидение, и просил «разъяснить, правильно ли я понял выступление по телевизору Аркадия Райкина и какую он приносит пользу народу». Далее житель Донецка описывал содержание интермедий. В первой речь шла о молодом инженере, присланном на производство. Он оказывался круглым дураком, и поэтому, желая избавиться от бесполезного работника, его отправляли учиться в аспирантуру. Из юморески следовало, что нерадивый инженер — русский (судя по его фамилии).

Во второй юмореске опять речь шла о русском — теперь уже о доценте, которого Райкин (и автор интермедии Михаил Жванецкий) называет «ну очень тупой доцент Иван Степанович Питяев». Этот ученый муж настолько туп, что никак не может врубиться, что его студента зовут Авас (фамилия у него Горидзе — то есть вторым человеком, который попадает в эту нелепую ситуацию, становится грузин).

В третьей интермедии речь идет о женщине с русской фамилией, которая по своим умственным способностям тоже недалеко ушла от своих соплеменников из двух предыдущих юморесок. В итоге автор письма делает следующее резюме:

«Я пришел к такому выводу, почему Аркадий Райкин в своем выступлении взял не просто молодого инженера, а молодого инженера, присланного на производство, а потому что непосредственно на производстве райкиных почти нет, так как в своем большинстве они по окончании вуза идут прямо в аспирантуру или в научно-исследовательские институты, а русские идут на производство. И вдруг Райкин видит, что на пути в аспирантуру молодого инженера-выпускника „Райкина“ стал молодой русский инженер-выпускник, но который уже поработал некоторое время на производстве и зачислен в аспирантуру. Такая постановка вопроса страшно не нравится А. Райкину. Он протестует в завуалированном виде и для этого делает молодого русского выпускника ДУРАКОМ…»

А вот еще одна история из этого же ряда. Случилась она с Александром Солженицыным и датирована тем же временем — началом 60-х. В ней речь идет о пьесе «Республика труда», которую Солженицын отдал для постановки в театр «Современник»: в ней начальник лагеря, еврей Соломонов (реальное лицо), был изображен в весьма неприглядном виде — как садист и развратник. Далее послушаем рассказ самого писателя:

«И что же, по прочтении, мои верные друзья-евреи? У В. Л. Теуша пьеса вызвала необычайно горячий протест. Он прочел ее не сразу, а уж когда „Современник“ взялся ставить, в 1962-м, так что вопрос был не академический. Супруги Теуши были глубоко ранены фигурой Соломонова, они считали нечестным и несправедливым показывать такого еврея (хотя б он и был таким в жизни, в лагере!) — в эпоху притеснения евреев. (А такая эпоха — кажется, и всегда? когда же евреи у нас не притеснены?) Теуш был переполошен, возбужден до крайности и поставил ультиматум, что, если я не уберу или, по крайней мере, не смягчу Соломонова, — разорена будет вся наша дружба, и стало быть они — не хранители далее моих рукописей. И, более того, предсказывали: что самое мое имя будет невозвратно утеряно и опозорено, если я оставлю в пьесе Соломонова. Почему не сделать его русским? — поражались они. Разве уж так важно, что он еврей? (Но если это так неважно — зачем Соломонов подбирал в придурки евреев же?)