Илья Бражнин - Моё поколение

• Название: Моё поколение
• Автор: Илья Бражнин
• Издательство: Северо-западное книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Романы Ильи Бражнина, составляющие дилогию, сюжетно самостоятельны, но связаны одними героями. Многие испытания выпадают на их долю. Автор рассказывает о революционном предгрозье и годах революции, о том, что происходит в Архангельске и на Северном фронте, связано с судьбами молодой республики Советов.

---

Тут же повстречал он и Яшу Полозова. Он тоже пришел не один, а с группой рабочих. Обычно подвижной и оживленный, Полозов был нынче хмур и зол. Рыбаков заметил, что многие ссыльные знакомы Полозову. К некоторым он подходил, с другими переглядывался или здоровался издали. С Рыбаковым Полозов обменялся быстрым рукопожатием, оглядел мельком его серую гимназическую шинель со светлыми пуговицами и, усмехнувшись, заметил:

— Ишь ты, и пуговицы серебряные. Прямо околоточный.

Рыбаков несколько смутился. А Полозов, кивнув на комитетчиков, спросил:

— Твои?

— Мои, — ответил с гордостью Рыбаков.

Полозов отошел прочь. По одному, по двое вывертывались из переулка люди и собирались вокруг саней. Жандарм, назначенный в сопровождающие, при виде толпы досадливо ежился и, начальственно суетясь, торопил с отъездом. Появился некий субъект в коротком полупальто на кенгуровом меху и в пыжиковой шапке и стал шнырять между провожающими, внимательно приглядываясь к каждому, точно фотографируя глазами.

Новиков, заметив субъекта, шепнул скороговоркой Рыбакову:

— Уходите-ка отсюда и товарищей уведите.

Он хотел было пройти мимо, но приостановился на мгновенье, и по лицу его прошла беглая мягкая усмешка. Неприметно для вертевшегося неподалеку шпика он сжал локоть Рыбакова и, заглянув в глаза, негромко, но настойчиво, выговорил:

— Держитесь крепче, голубчик, не сдавайтесь…

За спинами гимназистов мелькнула пыжиковая шапка, и Новиков, не кончив фразы, отошел. Глаза его задорно поблескивали. Он, казалось, не был удручен неожиданным поворотом, происшедшим так внезапно в его жизни. Он привык к подобного рода переменам. Усаживаясь в розвальни, он улыбнулся провожающим и, щуря близорукие глаза, поднял руку:

— До свидания, товарищи!

— До свиданья, товарищ! — звонко крикнул Яша Полозов. — Не забывай нашего брата.

Жандарм торопливо полез в розвальни. Ссыльные запели:

Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног.

Нам не нужно златого кумира,

Ненавистен нам царский чертог.

Рабочие подхватили песню. Жандарм закричал: «Господа, честью прошу, — и толкнул подводчика в спину: — Трогай, черт». Но подводчик, хитро ухмыляясь в бороду, полез подправлять шлею.

В эту минуту к саням подбежала Геся. Новиков живо повернулся в санях и поднял к Гесе порозовевшее на морозе лицо. Глаза его были чуть лукавы, чуть грустны.

— Ну, сегодняшнего-то адреса я вам, кажется, не давал?

— Нет. Его дал Митя Рыбаков.

Геся запнулась. Она хотела ему сказать о его, о своём, то есть опять же о его, будущем адресе. Она стояла, держась за грядку саней. Подводчик кончил возиться с упряжью и, медлительный, широкий, полез в розвальни. Тогда Геся нагнулась и быстро поцеловала Новикова в губы.

— За себя, — тихо уронила она с поцелуем. Потом оглянулась на Рыбакова, на стоявших рядом и снова поцеловала. — За всех.

Розвальни тронулись. Она перехватила блеск сузившихся глаз Новикова, потом улыбку, потом взмах руки… За спиной звенела песня:

Мы пойдем к нашим страждущим братьям,

Мы к голодному люду пойдем…

— Это так, — прошептала Геся.

Она смотрела на удаляющиеся розвальни. Ссыльные и рабочие, махая руками, продолжали петь. Вместе с ними пел Рыбаков. Он не послушался новиковского совета — не ушел, хотя товарищей и постарался прогнать. Ситников и Мишка Соболь не пожелали уйти. Появился и Илюша, встретивший за углом Гесю и вместе с ней вернувшийся к саням.

Когда Геся поцеловала Новикова, Рыбаков зачем-то оглянулся на окружающих ссыльных, но никакого движения среди них не заметил. Рядом с ним стоял носатый старик в старомодных очках. Он был серьезен и, поблескивая из-за очков добрыми глазами, басил:

Вставай, подымайся, рабочий народ,

Иди на врага, люд голодный,

Раздайся гром мести народной;

Вперед, вперед, вперед!

«Вперед, вперед, вперед!» — громко пели Ситников и Мишка Соболь, двигая в такт руками и не замечая этого.

На щеках их горел лихорадочный румянец. Это была их первая революционная песня.

— Эх, не вовремя Новикова услали, дьяволы, — досадовал Ситников, шагая после проводов бок о бок с Рыбаковым и Мишкой Соболем.

— Не вовремя, — задумчиво согласился Рыбаков, — нужен он нам до зарезу.

Впереди шли Илюша и Геся. Рыбаков смотрел на её решительную поступь, на сильные плечи. Вспомнил о поцелуе в санях. «Молодец Гесенька», — подумал он, впервые называя её этим ласковым именем.

Ему стало грустно. Остаться бы сейчас одному, лечь в постель, закинуть за голову руки и думать, думать долго и сладко об этой высокой и гордой девушке… Мимо проехали, скрипнув полозьями, широкие сани. Они напомнили о других санях… Рыбаков нахмурился и, повернувшись к Ситникову, сказал:

— Пойдем ко мне, Павел. Надо новый гектограф варить для газеты.

Глава двенадцатая. НАКАНУНЕ

Не раз еще Ситникову, Рыбакову и товарищам их приходилось пожалеть о высылке Новикова из Архангельска. Последующие дни были самыми бурными днями в истории гимназии, и молодые гимназические организации била лихорадка.

Едва вернувшись после проводов Новикова домой, Рыбаков вместе с Ситниковым взялся за приготовление нового гектографа. Но дело долго не ладилось, масса пузырилась, и в течение дня пришлось её дважды переваривать. Около пяти часов вечера хмурый и потный Рыбаков принялся за неё в третий раз. Помешивая желатин, он между делом спорил с Ситниковым об эсерах.

— Старая песня, брат, — говорил он, задвигая кастрюлю подальше в печь, — на мотив прежних народников поют, почтенные. Говорили мы с Новиковым на этот счет. Тех же щей да пожиже влей, подкрасили старую вывеску, так что и не узнать, а по существу всё то же.

— Постой, — вскинулся Ситников, — но ведь это же как-никак революционная партия. Они ведь тоже за революцию.

— За революцию? А это еще надо разобраться за какую. О них социал-демократы здорово сказали, что социализм их нереволюционен, а революционность их несоциалистична. Это, брат, не в бровь, а в глаз. Туману у них напущено много, а разогнать туман — картина получается неважная.

Ситников замахал руками, собрался было возражать, но едва открыл рот, как в рыбаковскую каморку сильно постучали. Рыбаков передал ручку от кастрюли Ситникову и быстро подошел к двери.

— Кто там? — спросил он, не откидывая крючка.

— Я, я, — откликнулся из сеней знакомый голос.

Рыбаков открыл дверь, и в комнату влетел Мишка Соболь. Он был красен и тяжело дышал, фуражка едва держалась на затылке, из-под расстегнутой шинели торчал съехавший набок ремень.

— Завтра совет, — выпалил Соболь, едва переступив порог, — Кольку Никишина выпирать будут.

— Врешь! — вскричал Ситников, чуть не роняя кастрюлю. — Кто тебе сказал?

— «Врешь!» — передразнил Мишка Соболь. — Говорю, значит, знаю.

— Постой, постой, — сказал Рыбаков, нахмурясь и поправляя кастрюлю. — Как же так? Говорили, что совет отложен до выздоровления Кулика. Но ведь Кулик ещё не выздоровел.

— Ну, уж не знаю, выздоровел или окочурился, а только завтра педагогический совет — и Кольку попрут из гимназии.

— Да откуда ты узнал? Сегодня в гимназии об этом ничего не было известно. Сторожа знают всегда накануне, нам бы наш Хрисанф сказал обязательно,

— В том-то и дело, что сторожа не знают. Ни одна живая душа не знает, кроме преподавателей. Председателя родительского комитета, который имеет право присутствовать на заседании педагогического совета, и того пока не известили, чтобы через его сыновей слух не проник в классы. Ну да мы тоже не лыком шиты, не лаптем щи хлебаем. Помнишь, история у тебя с Малецким Афанасием Николаевичем, словесником нашим, вышла, как он листовку-то на лестнице подобрал? Я после того помозговал, да и думаю себе — дай попытаю Афоню. Подошел к нему как-то после урока, то да сё, сперва про Пушкина, про Дубровского запустил крючка, потом о прочем, вовсе уже не относящемся к Пушкину. Он посмотрел на меня этак, да и говорит: «Вот что, — говорит, — ваша пытливость простирается, по-видимому, далеко за пределы гимназического курса, поэтому лучше давайте-ка побеседуем вне стен гимназии, на свободе, так сказать». Я, конечно, всеми четырьмя за это предложение уцепился, и сговорились мы с ним, что вечером я к нему на квартиру зайду. Ну, пришел я, просидели мы мало не до полуночи, и оказалось, что Афоня наш — замечательный парень. Мы потом к нему с Моршневым вместе ходили и с другими ребятами. Так вот, можешь представить, сегодня он мне по дружбе и шепнул насчет совета. Видал?