Илья Бражнин - Моё поколение

• Название: Моё поколение
• Автор: Илья Бражнин
• Издательство: Северо-западное книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Романы Ильи Бражнина, составляющие дилогию, сюжетно самостоятельны, но связаны одними героями. Многие испытания выпадают на их долю. Автор рассказывает о революционном предгрозье и годах революции, о том, что происходит в Архангельске и на Северном фронте, связано с судьбами молодой республики Советов.

---

Ситников добросовестно и во всех подробностях передал Пете содержание возникших в кружке горячих споров, не упустив и насмешливых реплик Краскова, горячо их при этом осуждая.

Петя выслушал и эти рассуждения, и другие примечания к происшедшему у Никишина и предательски использовал всё это в качестве материала для своих расчетов с кружковцами. Самим «масонам» журнал был подсунут вертким Веденеевым перед четвертым уроком. Степан Степанович заболел, и урок был свободным. Гимназисты переходили от парты к парте, сбивались группами. Старательный Шошин долбил к пятому уроку физику, кой-кто следовал его примеру, но большинство предпочитало скучным законам оптики веселую болтовню, вертевшуюся нынче главным образом вокруг журнала.

Кружковцы читали «Рассвет» скопом, но у каждого из них журнал вызвал особое к нему отношение. Никишин хотел тотчас разорвать журнал, но Рыбаков спас «орган независимых семиклассников», на что у него были свои причины. Не меньшую ярость, чем сам журнал, вызвало у Никишина и предполагаемое предательство Краскова. Он решил, что именно Красков похвастал Пете Любовичу своим острословием в кружке и дал таким образом тему для карикатуры. Не умея и не желая скрываться, он повернулся к Краскову и бросил ему в лицо:

— Окончательная сволочь.

Красков побелел как бумага. Он хотел было что-то ответить, но внезапно потерял обычную свою находчивость. У него задергалось лицо. Илюше показалось, что он сейчас бросится на Никишина с кулаками, и он поспешил стать между ними. Но Красков и не помышлял о мести. К общему удивлению, он, не сказав ни слова, отошел и молча сел за свою парту.

Тут привел он в порядок свою физиономию и даже забарабанил с независимым видом пальцами по парте, но от этого ему не, стало веселей. Впервые взглянул он как бы со стороны на свою позицию во всем происшествии и задумался с небывалой для него угрюмостью. Он понимал, кто такой Петя Любович. Он видел его насквозь. Благополучно окончив курс гимназии, он поступит, конечно, на юридический факультет Петербургского университета. И конечно, он будет щеголять в сшитом у лучшего портного студенческом мундире (и конечно, на белой подкладке, как принято у подобного рода щеголей), будет презирать, как все так называемые белоподкладочники, демократическую часть студентов и выступать против всякого рода революционных начинаний студентов. В дальнейшем, на избранном им юридическом поприще, он окажется ловким дельцом и краснобаем, уверенно идущим по стопам своего папаши — председателя местного окружного суда и действительного статского советника. Всё это уже сейчас видится в ловком и оборотливом Пете Любовиче. Два часа тому назад на второй перемене он подошел к Краскову и, дружески подмигнув, завел разговор об издаваемом им «Рассвете». Он тут же пересказал ему содержание центральной статьи, подчеркнув то, что не поставил фамилии Краскова среди разоблаченных и осмеянных, пригласил вечером отправиться тайком в кинематограф «Мулен-Руж», мимоходом упомянул о «масонствующей швали», с которой он, Красков, как всякий порядочный человек, путаться, конечно, не станет. В конце своего дипломатического разговора Петя Любович предложил Краскову стать соредактором «Рассвета» и стиснул как сообщнику руку в локте.

Красков осторожно высвободил локоть, отшутился от прямого ответа, сказал, что надо ещё почитать этот знаменитый «Рассвет». Теперь он прочитал его. И журнал и давешний разговор вызвали в нем чувство, близкое к гадливости. Ему казалось, что в течение одного коротенького дня он узнал о Пете Любовиче больше, чем за все годы, проведенные совместно о ним в гимназии. И теперь Краскову было жгуче стыдно, что он невольно сыграл на руку Любовичу, стал его пособником в борьбе против Рыбакова и его товарищей. Ему стало больно и грустно. Исчезла всегдашняя его рисовка.

Подошел Рыбаков и сказал с неожиданной мягкостью:

— О чем, Костя, задумался?

Красков поднял на товарища глаза, и ему вспомнилось, как несколько дней тому назад так же вот в тяжелом раздумье сидел за своей партой Рыбаков и как он, Красков, послал ему свою злую записку. Сейчас Краскову очень хотелось сказать Рыбакову о другой непосланной записке, но в эту минуту к парте подошел Никишин и, протянув ему руку, буркнул мрачно:

— Извини.

Он только что узнал, каким путем добыл Петя Любович сведения о кружковском диспуте. Ситников, услыхав, что обвинили в предательстве Краскова, тотчас рассказал, как всё это случилось, горько каясь в своей простодушной доверчивости. Покончив с признанием, он кинулся к Пете Любовичу и стал горячо выговаривать ему, утверждая, что так поступать, как поступил Петя, подло и отвратительно.

Главный редактор «Рассвета» снисходительно улыбался и покручивал несуществующие усы.

— В настоящих газетах и журналах ещё не то хроникеры выкидывают, чтобы матерьялец добыть, — сказал он самодовольно и, обернувшись к подошедшему Илюше, торжествующе спросил: — Что, за живое масонов задело?

— Не так чтобы очень, — холодно ответил Илюша.

— Хорошая мина при плохой игре, — рассмеялся Петя.

— Это к тебе больше относится, — покусывая губы, сказал Илюша. — У тебя-то действительно скверная игра, и привычки у твоих сотрудников скверные. За эту пакость о трех «Ш» завравшимся хроникерам нужно бы я не знаю что сделать.

— Почему завравшимся? — обиделся Петя. — Всё истинная правда. Можешь спросить хоть у Жольки Штекера. Он-то отлично знает о всех проделках своей сестрицы. Может быть, ты просто завидуешь успехам этих «Ш»? Тогда можно тебе устроить протекцию в музыкантскую будку.

Илюша покраснел.

— Ни в какой протекции, особенно в твоей, я не нуждаюсь и вообще грязным сплетням не верю. Что касается фамилий, то у тебя тоже довольно гнусно получилось. Ширвинского и Жольку Штекера ты хоть зашифровал, а Никишина и других ты считаешь возможным ляпать полностью. Что будет, если Мизинец или, еще хуже, Петроний пронюхает о журнальчике? Ты знаешь, что за кружок по головке не погладят.

— Ну и что ж, — осклабился Петя. — А их разве нужно гладить по головке?

— Их могут выставить из гимназии. Ты находишь это по-товарищески?

— Я нахожу, что это не твое дело.

— А я нахожу, что это очень смахивает на донос.

— Наплевал я, на что это смахивает.

— Как это так наплевал? — возмутился Илюша. — Ты что же, заодно с этими жандармами?

— А жандармы иногда вовсе не такая плохая штука, — насмешливо прищурился Петя, — а другой раз так просто необходимы, чтобы держать кой-кого в границах. Не будь их, такие, как ты, на голову сели бы.

Илюша открыл было рот, чтобы ответить Пете, но его опередил Ситников. Бледнея от негодования, он подскочил к Любовичу и, тряся перед его носом маленькими кулачками, заговорил, заикаясь от волнения:

— Т-ты, т-ты понимаешь, что ты г-говоришь? Или т-ты н-не понимаешь? А? Эт-то же, эт-то же ч-черт знает, что такое. Это же, т-ты же черносотенец махровый.

— Отвяжись, идиот, — отрезал Петя, выходя из себя и наливаясь холодной злобой.

Но Ситников надвинулся на Петю вплотную и сильней замахал коротенькими ручками.

— Черносотенец, — повторил он сдавленно. — Черносотенец. Скотина. Поступай в союз Михаила Архангела. Пуришкевич. Погромщик…

— Пошел к черту, прачка, — злобно огрызнулся Петя.

Ситников захлебнулся и смолк, не в силах произнести ни слова. Лицо его покраснело, из глаз готовы были брызнуть слезы. Тогда поднялся из-за своей парты Красков. Рыбаков глянул ему в лицо и хотел было загородить дорогу, но Красков резко отстранил его. Бледный и решительный, он подошел к Пете Любовичу, всегдашнему своему сотоварищу по балам и вечеринкам, и молча, рассчитанным движением ударил его по лицу.

Любович отшатнулся и, не удержав равновесия, плюхнулся на парту, потом побагровел, вскочил и бросился на обидчика. Они сцепились, но их тотчас же разняли. Никишин первый бросился в свалку. Он сгреб Любовича в охапку и оттащил в сторону. Кто-то схватил Краскова за руки.

— Пустите, — сказал Краснов, криво усмехаясь. — Я не собираюсь затевать драки.

Его отпустили. Но Любович, совершенно потерявший над собой власть, выкрикивая ругательства и чуть не плача, яростно рвался из рук Никишина. Никишин пытался удержать его, приговаривая: «Ну, будет тебе, слышь». Но Петя Любович бился в его руках и, наконец, выскользнув, кинулся к Краскову. Никишин, однако, успел перехватить его. Любович снова принялся неистово вырываться. Тогда от дверей кто-то сказал: