Николай Гейнце - Коронованный рыцарь

• Название: Коронованный рыцарь
• Автор: Николай Гейнце
• Жанр: Историческая проза

Николай Эдуардович Гейнце, автор целой библиотеки исторической остросюжетной беллетристики, был известен всей читающей дореволюционной России. В своих романах, обращены они к личностям государей или «простых смертных», попавших в их силовое поле, он ищет тот государственный стержень, который позволяет человеку оставаться Человеком в любых обстоятельствах. Роман «Коронованный рыцарь» переносит нас в недолгое царствование императора Павла, отмеченное водворением в России орденов мальтийских рыцарей и иезуитов, внесших хитросплетения политической игры в и без того сложные отношения вокруг трона.

---

— Ну, прости…

— В последний раз…

Она обвила рукою его шею и, наклонившись, поцеловала его в лоб.

— Твоя мысль мне понравилась… На самом деле он так хорош, что о нем стоит позаботиться…

— Я с удовольствием сниму с тебя эту заботу… Вы, женщины, в своих заботах о красивых мужчинах незаметно для себя переходите границы.

— Смотри, чтобы и твоя забота о хорошенькой девушке не страдала бы такой же безграничностью… Обо мне не заботься, если я захочу изменить, я скажу прямо, вилять не буду…

Она подчеркнула последнюю фразу.

— Прислать его к тебе? — спросила она после маленькой паузы.

— А ты его увидишь?..

— Нет, я заеду к Ирене и попрошу ее передать ему через брата…

— Хорошо, пришли.

— Когда?

— Когда хочешь, утром…

— Хорошо… — вскочила она с софы, — а теперь слушай роль и давай реплики.

Она взяла со стола книжку и перебросила ее Ивану Павловичу, оставшемуся сидеть на скамейке. Кутайсов, знавший прекрасно французский язык, постоянно репетировал роли со своей ненаглядной Генриеттой. Шевалье увлеклась чтением стихов и прорепетировала всю свою большую роль. Иван Павлович, забывший о маленькой буре, был в положительном восторге.

Время летело незаметно.

Посмотрев на часы, он увидал, что его отсутствие из дворца было слишком продолжительным.

— Однако, мне пора… Прощай, моя кошечка… До свиданья…

Он обнял и горячо поцеловал Генриетту.

— Так я поеду сейчас же к Ирене.

— Хорошо, скажи ей, что я целую ее ручки…

— Можно, к ней я не ревную…

— Тебе ли к кому-нибудь ревновать…

— Льстец…

Иван Павлович вышел из будуара.

Генриетта несколько минут стояла с глазами, уставленными на дверь, которую закрыл за собой Кутайсов. Видимо, она что-то обдумывала.

Прошло несколько минут. Шевалье подошла к висевшей на стене сонетке и дернула ее. Через минуту из маленькой, едва заметной в стене второй двери появилась изящная камеристка артистки — тоже француженка — Люси.

— Патер Билли здесь? — спросила ее Генриета.

— Господин патер пришли почти вслед за monsieur.

— Где же он?

— У меня в комнате.

— У тебя?

— Он так пожелал.

— Уж не ухаживает ли за тобою господин патер?

Люси вскинула на свою барыню плутовские глазки и фыркнула своим сильно приподнятым кверху носиком. Генриетта вспомнила, что вчера Владислав Родзевич насмешил ее до слез в уборной, уверяя, что курносые женщины обладают драгоценным свойством целоваться, не задерживая дыхания — они дышут носом.

Она и теперь звонко расхохоталась.

Люси удивленно посмотрела на нее, не понимая причины смеха.

— Так патер за тобой не ухаживал?

— Нет, он занят был совсем другим.

— Чем же?

— Он стоял у этой двери…

Люси указала на дверь, в которую вошла.

— А, понимаю… ему было некогда и, конечно, не до тебя… Но не беспокойся, у тебя скоро прибавится обожателем… Один приезжий поляк вчера мне доказывал драгоценное свойство вздернутых носиков…

— Какое же?

— Их обладательницы могут дарить своих возлюбленных продолжительными поцелуями…

— Ах, madame, ведь это правда… правда… мне это тоже говорили.

— Многие? — захохотала снова Генриетта.

Люси скромно потупила глазки.

— Позови сюда патера и принеси две чашки шоколада.

Люси исчезла за дверью, на пороге которой через минуту появился патер Билли.

Это был маленького роста кругленький человечек, с гладко выбритым розоватым лицом, толстыми губами и маленькими бегающими глазками, подергивавшимися при взгляде на хорошенькую женщину такою маслянистою влагою, что вопрос о возможности ухаживания патера Билли за миловидною Люси, заданный последней Генриеттой, видимо имел свои основания.

— Мир дому сему!.. — произнес патер по-латыни.

— Садитесь, есть дело… — просто приветствовала его Шевалье.

Патер опустился на кресло около маленького стола и сложил свои белые, выхоленные руки на живот.

Генриетта села на другое кресло у того же стола.

Маленькая дверь снова отворилась и Люси внесла на серебряном подносе две чашки дымящегося, ароматного шоколада.

— Поставь сюда, — указала ей на столик Генриетта.

Люси исполнила приказание и удалилась, плотно затворив за собой дверь.

— Вам, конечно, не надо говорить, что у меня был сейчас Кутайсов…

Патер молча кивнул головой.

— Не надо, вероятно, и сообщать моего разговора с ним… Вы его слышали… Не даром Люси даже обиделась вашей к ней невнимательностью.

Генриетта захохотала. Патер Билли молчал и только возвел очи к небу, как бы прося его быть свидетелем возведенной на него напраслины.

— Вы слышали все? — снова заговорила она.

Утвердительный кивок головы со стороны патера был на это ответом.

— Что же вы об этом обо всем думаете?

Патер Билли отвечал не сразу. Он снова взвел очи к небу, затем вынул из кармана своей сутаны батистовый платок снежной белизны, встряхнув его, высморкался, бережно сложил платок и снова положил его в карман. Генриетта нетерпеливо ударила о ковер сандалией.

— Я думаю… — начал, наконец, с расстановкою патер, — что всеблагое провидение в непременной заботе своей о торжестве единой истиной Христовой и апостольской римско-католической церкви, дает нам в руки еще одно лишнее оружие для борьбы с схизматиками…

— Я вас не понимаю…

— А, между тем, это так понятно… Увлечение достопочтенного вельможи схизматичкой Похвисневой привело его к пагубной мысли отдать ее во власть доброго католика графа Свенторжецкого, и она, конечно, под влиянием умного мужа, если наружно и не оставит свою ересь, то втайне будет на нашей стороне, и потому и связь ее с нашим уважаемым покровителем Иваном Павловичем не страшна для наших целей, и влияние ее на него будет в нашу пользу…

— Вы, значит, думаете, что эта связь неизбежна?

— Кто жаждает, тот должен напиться, кто хочет есть, тот должен насытиться… Я этим не хочу сказать, чтобы источник, который человек меняет на другой, потерял свои прекрасные свойства, второй только новый и в этом заключается вся его прелесть, достоинство скоро преходящее… Постоянство мужчины основано, главным образом, на его непостоянстве…

— Последнее уже совершенная загадка.

— А между тем это так… Для того, чтобы ценить лучше, надо знать толк во многом и в дурном, и в хорошем… Только в разнообразии испробованных яств можно выбрать и остановиться на самом вкусном, а выбрав, убедиться в этом совершенно испробовав и остальные…

— Если вы убеждены, что он не найдет ее лучше, то чего же вы так боялись ее влияния?

— Наше великое дело должно быть ограждаемо даже от самых невозможных случайностей… Нельзя полагаться на то, что мы думаем… Мы можем ошибиться… Как знать…

— Значит она лучше меня!.. — воскликнула Генриетта.

— Это дело вкуса… Вам же кажется Оленин лучше Кутайсова… — уронил, как бы невзначай, патер.

Актриса закусила до боли свою нижнюю губу, но замолчала и в несколько глотков опорожнила свою чашку шоколада.

Патер Билли также выпил свой шоколад.

— Значит вы сообщите графу Свенторжецкому, что Кутайсов его ждет на днях утром… — встала Генриетта, давая этим знать, что беседа окончена.

— Непременно это сделаю сегодня же… — сказал Билли и тихо удалился.

XIII В КОНДИТЕРСКОЙ

Выйдя от своей, нельзя сказать, чтобы почтительной, духовной дочери, патер Билли своею частою, как бы скользящею, походкой направился на Большую Миллионную.

Улица эта, идущая от Дворцовой площади к Марсову полю, и тогда была густо заселена.

Патер шел с видом человека, цель путешествия которого строго намечена и, действительно, пройдя несколько домов по правой стороне улицы, он вошел в стеклянную дверь, над которой висела вывеска с надписью «Кондитерская».

Эту кондитерскую содержал швейцарец Гидль, и она служила местом собрания явных и тайных иезуитов, — к числу последних принадлежал и сам хозяин, — и для них в ней была отведена даже совершенно отдельная комната.

При входе патера Билли, все от находившегося за прилавком, в первой комнате, хозяина, благообразного брюнета с сильною проседью, до свободного гарсона, стоявшего невдалеке от двери, поклонились ему с тою фамильярной почтительностью, которую оказывают завсегдатаю.

Патер Билли, ответив на поклоны, выразительно посмотрел на Гидля, сделав глазами знак по направлению к двери, шедшей во вторую комнату помещения кондитерской.

Хозяин незаметно наклонил голову, а стоявший гарсон пошел впереди зашагавшего в эту комнату патера.

Как первая, так и вторая комнаты кондитерской были уставлены столиками, которые почти все были заняты посетителями.