Сергей Кремлев - Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера

• Название: Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера
• Автор: Сергей Кремлев
• Издательство: АСТ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-020639-9,

В XX веке весь мир был потрясен двумя крупнейшими войнами между Россией и Германией.

Автор книги С.Кремлев аргументирование и убедительно доказывает, что кровопролития могло бы и не быть, поскольку весь ход мировой истории наглядно подтверждает, что две великие державы — союзники, а не враги.

---

— Господин посол! Папен — не дипломат старой формации, и это особенно обнаружилось в его интервью. Он отличается и от своих предшественников, как от Брюнинга, так и от Штреземана. Бюлов остановился, а потом закончил:

— Он бросает слова, прежде чем хорошо подумать о том, следовало ли их бросать. И это многое портит ему…

— Только ему?

— Ну, конечно, и Германии… Заметим, читатель, что как в этот раз, так и ранее, и позже, немцы не тыкали нашему полпреду в глаза незаживающей рукой Твардовски… Принципиальность по мелочам (а в то бурное время даже московский суперинцидент был все же мелочью) — это принципиальность мелочных людей. Увы, Наркоминдел СССР образца Литвинова все более скатывался на именно подобную «принципиальную» позицию… ТАКИЕ перепалки вредили и Германии, и СССР. Между тем в Германии наступали сложные и неоднозначные времена. А положение Советского Союза перед лицом немцев становилось все более двусмысленным. В качестве страны социализма СССР поддерживал Тельмана и коммунистов. Большинство же немцев Тельмана не хотело. Напомню, что основных политических сил в Германии тогда было три, и даже четыре: националисты Гугенберга, социал-демократы, коммунисты и Гитлер. Ни одна из этих сил не имела в самом начале 1930-х годов решающего преимущества, но если бы немецкий избиратель был поставлен перед жестким выбором: «только Тельман, или только, скажем, Гитлер», победил бы Гитлер. Правда, механический подсчет суммарных голосов, обычно подаваемых за социал-демократов и коммунистов, обеспечивал, вроде бы, победу «левому блоку». Однако это была лишь арифметика для начальной школы. Не раскол лидеров, а раскол в настроениях массы, раскол в стране не позволяли получить работоспособный рейхстаг на основе коалиционного большинства социал-демократов и коммунистов. Реальную политическую власть могли дать только президентские выборы. В 1932 году за Гитлера, как за возможного президента, голосовало почти четырнадцать миллионов человек. Тельман и «левые» не имели таких цифр и близко. Победил же старый Гинденбург. Победил он потому, что Германия была скорее «правой», чем «левой», и склонной скорее к национализму, чем к интернационализму. В то же время в Германии хватало с избытком безработных и других обездоленных капитализмом. Соотношение политических сил отражало состояние умов и душ. Немец не хотел крайностей, тяготел к «середине», но качнуться был готов не «влево» от нее, а «вправо». Поэтому при парламентской дилемме «нацисты или коммунисты» немалое число голосовавших за социал-демократов не рискнули бы голосовать за компартию. И если даже представить чисто умозрительно, что коммунисты объединились бы с социал-демократами, то часть «коммунистических» избирателей не простила бы Тельману такого соглашательства, а часть «социал-демократических» — испугалась бы чрезмерного «полевения» страны. Нет, «левый» блок, способный стабилизировать общество, в Германии не проходил. Для дипломатии СССР тут было над чем задуматься. Идеологические позиции требовали ориентации в Германии на Тельмана, а экономические и государственные интересы — на… Так на кого же? Тельман не мог дать ни турбин, ни режима наибольшего благоприятствования. А к власти явно шел Гитлер. И еще до его прихода было видно: если СССР не порвет с идеологией в своих отношениях с Германией, то Германия начнет рвать с СССР А ведь она давала СССР почти две трети нашего импорта изделий промышленности. Из Франции мы в 1932 году вывозили машин менее чем на 3 миллиона золотых рублей, из США — на 29, из Англии — на 67. А из Германии — на 251 миллион! Общий же импорт СССР из «демократических» стран выглядел за три года с 1930 по 1932-й так:

— из Англии: 80 миллионов рублей, 73 миллиона, 91 миллион (затем объем импорта из Англии опять упал).

— из Франции: 29 миллионов, 15 миллионов, 4 миллиона.

— из США: 264 миллиона, 229 миллионов, 32 миллиона (и далее — не больше этого низкого уровня). А как там было со странами «тоталитарными»? Из Италии мы вывозили в 1930 году на 11 миллионов, потом на 30, и через год — на 27 (позже эта цифра возросла). Германия же… Германия продала нам своей продукции на 250 миллионов, на 411 миллионов и на 324 миллиона рублей. Почти в два раза больше, чем богатейший промышленный лидер мира — Штаты! И только Германия была готова этот высокий уровень товарообмена поддерживать в перспективе таким же высоким. И даже более высоким. Стоило ли в этих условиях пригревать в своих консульствах коммунистических функционеров фришей? Или раздувать мелкие инциденты и газетные провокации до уровня крупных дипломатических неприятностей? Антисоветчиной была полна пресса всех капиталистических стран, причем, официозы. Антикоммунизма не скрывали ни Англия, ни Франция, а уж тем более США. И это не мешало вести дело, например, к установлению официальных дипломатических отношений со Штатами. И только на германскую печать НКИД Максима Литвинова реагировал сразу же. И всегда до крайности и до странности болезненно. Почему же получалось так? Ведь Германия и только Германия жизненно была необходима для единственно важного для России дела — экономического укрепления социалистического Советского Союза? Кто, спрашивается, вел к нашей ссоре? И зачем? ЛЕТОМ Хинчук выговаривал Бюлову за антисоветское интервью Папена французской «Пти паризьен». А 30 ноября Литвинов спокойно давал интервью корреспонденту этой газеты Люсиани. Читаешь его и диву даешься. Нарком «рабоче-крестьянского правительства», старый большевик-подпольщик «Папаша», агент ленинской «Искры» во всеуслышание заявлял: «Самые враждебные нам люди и группы во Франции не могут с каким-либо основанием утверждать, что политические (выделено мною. — С.К.) или экономические интересы Франции и СССР сталкиваются в какой бы то ни было точке земного шара. Эти лица и группы призывают обыкновенно к враждебным действиям против СССР… во имя отвлеченной (выделено мною. — С.К.) идеи защиты капиталистического строя». Обращаю твое внимание, уважаемый читатель, на вот какой тонкий момент в этих раздутых обстоятельствах… Как государственный деятель, Литвинов говорил в интервью вполне верные слова. То есть, он говорил то, что обязан был говорить, если стремился к укреплению государственных позиций и мощи СССР. Но как выглядел при этом Литвинов, большевик-революционер? Ведь политические интересы буржуазной, капиталистической Франции и пролетарской Советской России в любой точке земного шара были прямо противоположны! Франция стремилась к сохранению капитализма, СССР — к его историческому краху. И борьба против СССР была для французской элиты не отвлеченной идеей, а способом реальной защиты своих привилегий, составляющих суть капитализма. Однако с французами Литвинов мог, оказывается, говорить без революционной запальчивости. Такая линия, повторяю, была с позиций обеспечения государственных интересов верной. Но почему-то в отношениях с немцами государственного деятеля подмывало, как правило, на «р-р-еволюционную пр-р-инципиальность». Почему? Ведь реальности мира были таковы, что идея «мирового пожара» становилась для СССР вот уж и впрямь все более отвлеченной. Она все более начинала прямо угрожать интересам первого государства социализма. Лучшим способом распространения социализма по миру становилось создание в СССР общества подлинного благоденствия трудящихся. Изобильный, развитой СССР был бы самым лучшим аргументом за социализм. Это хорошо понимал Сталин. Для него мировой коммунизм все более становился инструментом укрепления СССР. Троцкий и троцкисты смотрели на СССР иначе — как на базу «мировой революции». А что же Литвинов? ОТ ЛИТВИНОВА, как официального руководителя советской внешней политики, тут зависело немало. В то время Сталин был занят по горло внутренним строительством страны, а в делах внешних полагался на Литвинова, на «Папашу». Старый революционер, агент «Искры», друг знаменитого боевика партии Камо, выходец из брест-литовской еврейской семьи, Меер Баллах (Максим Литвинов) после Октября пошел по дипломатической стезе. Телеграммой первого после революции наркома иностранных дел Троцкого Литвинов назначался первым нашим полпредом в Англии, где он жил тогда с женой. С тех пор Максим Максимович делал для укрепления позиций СССР вроде бы и немало. Однако на свой манер… Сложная это была натура, да и Советский Союз виделся Литвинову во многом как надежда мировой революции. Образ мыслей чисто троцкистский, и уже поэтому душа Литвинова была отдана очень, очень потаенно не Сталину, а Троцкому. Хотя ни в каких оппозициях он никогда не состоял. Тут его всегда выручало чутье дипломата. Не был он лишен и другого чутья — местечкового. Вот его ближние люди в Наркоминделе: историк Ротштейн, главный секретарь НКИД Гершельман, личная стенографистка Ривлина… Впрочем, традиция тут была давняя. Еще во времена первой русской революции его личной связной была Рахиль Розенцвейг, а в 1908 году в Лондоне он пропадал в аристократическом особнячке выходца из России коммерсанта Вольфа Лейбовича Файтельсона. С тех пор Литвинов и тяготел к Франции, Англии, да и вообще к англосаксам. Были тому и глубокие личные причины. В 1916 году, в возрасте сорока лет, еще безвестный, полнеющий рыжеватый «русский нигилист-эмигрант» женился на юной англичанке из «приличной семьи», внучке полковника английской армии, обещающей романистке Айви Лоу, высокой, стройной брюнетке с подвижными чертами лица и влажными темными глазами. Итак, любовь к «английскому» имела у Литвинова воплощение вполне материальное, причем приятно осязаемое. Хотя и тут его тоже не подвело врожденное чутье местечкового «интернационалиста»: молодая жена происходила из семьи венгерских евреев, сражавшихся на стороне Лайоша Кошута и эмигрировавших вместе с ним в Англию. Как практического политика, Литвинова конечно же заботила судьба Советской власти. Тем более, что без фактора СССР оказывались под вопросом судьбы западных «демократий». А они — судьбы Англии, Франции, судьба Европы — волновали Литвинова все больше, потому что с годами в Максиме Литвинове все более выступал Меер Баллах… Революционера-ленинца заслонял счастливый муж англичанки Айви, друг француза Эдуарда Эррио и, как сказано, скрытый троцкист. Не меньшее значение имел тут, пожалуй, и «фактор крови». Немец Гитлер во главе Германии для еврея Валлаха был неприемлем. А к власти шел Гитлер. Конечно, Литвинов уже во времена Чичерина расходился с последним во взглядах на то, что важнее для России — Германия или Франция? Теперь же, сменив Чичерина на посту наркома, Литвинов тем более не колебался… Иметь добрые отношения с Германией Гитлера он не хотел, даже если Германия именно на Гитлере останавливала свой выбор. Отношения с Францией, с Англией и США Литвинов был готов строить (и изо всех сил пытался строить!) на нормальной межгосударственной основе. Хотя первые две страны были явно заинтересованы в нашем сырье, и мы легко имели с ними положительный торговый баланс даже без особых дипломатических усилий. Нашу политическую систему элита «демократического» Запада ненавидела, однако без закупок сырья в СССР Европе пришлось бы несладко. Штаты, крупнейшая держава Капитала, неплохо жили и без нас, не признавали СССР официально, и с ними была более правильной скорее жесткая линия. Американцы — прагматики. Если какие-то их положительные шаги в сторону СССР были им выгодны, они их совершали и без реверансов Наркоминдела. А уж если выгодой не пахло, как говорится: извините! Во всех трех основных странах бывшей Антанты, то есть в США, в Англии и во Франции, был силен антисоветизм, не говоря уже об антикоммунизме. Литвинов закрывал на это глаза, и это становилось политикой его наркомата. Зато наши отношения с Германией, теснейше связанной с нами экономически, Максим Максимович все более и более политизировал. С малозначащей для нас Францией Баллах вел себя как государственный муж, подавляющий эмоции во имя дела. А с жизненно важной для нас Германией — как непримиримый революционер, не желающий никаких компромиссов с «классовым врагом». Причем еще до прихода к власти нацистов Литвинов заранее упреждал ситуацию и заранее закладывал основу непрекращающегося, затяжного взаимного охлаждения. Уже этим он предавал интересы СССР и наше мирное будущее. Германия шла к Гитлеру? Да… Гитлер был полон антисоветских предрассудков? Да! Так что должно было стать долгом советской дипломатии? Конечно попытаться рассеять предрассудки и предубеждения. Удалось, не удалось бы это великое дело — вопрос другой. Но пытаться надо было! Настойчиво, до последней возможности. Иначе нам грозила война. А вместо терпеливого разъяснения заблуждений немцев когорта Литвинова размахивала статьями нацистских «Ангриф» и «Фолькишер Беобахтер», упрямо цитировала одну и ту же главу о России в давно написанной «Майн Кампф». И множила, множила и без того растущие нарывы на теле советско-германских отношений. Литвинов раскланивался перед Францией, обеспечивавшей наши пятилетки машинами на 3 миллиона. И хмурил брови в делах с Германией, которая прибавляла нам мощи ежегодно на 250 миллионов! Кто сейчас скажет, сколько в реальной истории потеряли мы из-за того, что политика Литвинова все более стопорила поток германской техники на стройки первых пятилеток? В ЯНВАРЕ 1933-го Гитлер становится рейхсканцлером. Германия давно бурлит под его антисоветские речи, и Кремль это знает. Однако за неделю до уже предрешенного назначения Гитлера Молотов на III сессии ЦИК СССР 6-го созыва говорит спокойно и ясно: «Особое место в наших отношениях с иностранными державами принадлежит Германии. Из всех стран, имеющих с нами дипломатические отношения, с Германией мы имели и имеем наиболее крепкие хозяйственные связи. И это не случайно. Это вытекает из интересов обеих стран». Что же Литвинов? Глава правительства Молотов ясно провозглашает курс на нормальные отношения с Германией независимо от того, какое там у власти руководство. А член правительства Литвинов думает иначе. После одной из поездок в Париж он пишет послу во Франции Розенбергу: «Уважаемый Марсель Израилевич! Беседа с Эррио мною не записана, ибо она была слишком обширна, касалась множества тем и совершенно не носила официального характера». Нарком иностранных дел в служебной командировке неофициально беседует разве что с официантом в ресторане. А хотя бы краткая запись разговоров с иностранными государственными деятелями — его прямая служебная обязанность. Выходит, Литвинов попросту совершил серьезное должностное преступление? Выходит, так… Зато теперь, читатель, можно лишь гадать, кто «неофициально» беседовал с французским политическим деятелем Эррио — Максим Литвинов или Меер Баллах? Советский дипломат или англо-франкофил? Премьер Молотов ориентирует на Германию, а нарком Литвинов сообщает «дорогому Марселю Израилевичу», что он говорил Эррио «о нашем твердом решении и желании идти на дальнейшее сближение с Францией». И действительно, все настойчивее начинала звучать в печати тема франко-советского пакта. В условиях, когда Гитлер шел и пришел к власти, громогласно отрицая Версальский мир, такие «сближения» могли выглядеть только как антигерманская демонстрация. «Сближал» тогда Литвинов и министра авиации Франции Пьера Кота с Михаилом Тухачевским. Хотя к середине 1930-х годов у французов все авиационные достижения были в прошлом — в эпохе Фармана, Вуазена и Блерио. И после трудов по такому «сближению» Литвинов тут же принимается за личную ноту германскому поверенному Твардовски… И о чем! Под вопросом весь комплекс отношений двух стран, сворачивается торговля, а Литвинов раздувает инцидент с двумя журналистами — Лили Кайт и Черняком. Оно, конечно, равноправие наций равноправием, но умно ли дразнить германского имперского орла, направляя в Берлин журналистов-евреев? Особенно если учесть, что занимались они там одним: подливали масла в пока лишь тлеющий костерок разногласий. Нет, для Литвинова умна и верна лишь такая политика. Молотова и Сталина больше волновали турбины. Литвинова — иное. Журналисты Геббельса рвались в СССР, а он, ухмыляясь, их от нас отваживал. Зачем… А вдруг увидят то, что может изменить отношение Гитлера и наци к жизни в СССР? А вдруг нацистская пропаганда напишет о Советском Союзе что-то положительное? Как после этого к месту и не к месту поминать «восточную» главу? НЕ ОТСТАВАЛИ от наркома и его заместители. Через месяц после прихода Гитлера к власти, 27 февраля 1933 года, в кабинет Николая Крестинского с радостным видом ворвался посол Германии в СССР фон Дирксен: