Григорий Фукс - Двое в барабане

• Название: Двое в барабане
• Автор: Григорий Фукс
• Жанр: Русская классическая проза

---

Фукс Григорий Двое в барабане

Григорий Фукс

Двое в барабане

Повесть

"Барабан - всякий снаряд, состоящий из крытой обечайки или облой пустой

коробки; обшивки вокруг колеса и машинных махов..."

В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка

"Деталь различных машин и механизмов в виде цилиндра, обычно полого, для

зачистки металлических предметов".

Словарь русского языка в 4-х томах АН СССР

ВЫСТРЕЛ

(пролог)

13 мая 1956 года погода в северном Подмосковье сохранялась облачная. Высоту весеннего неба скрывали плотные облака. Деревья еще не зеленели пухом, а покрылись крупными почками.

Дачники приросли к земле. Писатели не составляли исключения. В Переделкино лопаты и грабли заменили авторучки.

На даче Фадеева рабочие готовили грядки под клубнику. Александр Александрович в длинном домашнем халате спускался к ним из кабинета. Прохаживался меж грядок. Шутил. Давал рабочим указания. Мял в пальцах свежую землю. Вскинув, как он любил, голову, пытался сквозь облака разглядеть синеву. Глубоко вдыхал майский воздух, высматривая знакомые дали.

Потом вспоминали: часов около двенадцати в доме будто стул упал. Внимания не обратили.

Это Александр Александрович выстрелил в себя.

После XX съезда КПСС этот выстрел оказался единственным не только в писательском кругу "инженеров человеческих душ", но и среди партийного руководства.

Фадеев один за всех решил себя наказать.

Ушел из жизни большой писатель, автор "Разгрома", честной по фактам книги, если и уступающей шолоховскому "Тихому Дону", то лишь объемом.

Официальный некролог был кратким, без подписи первых лиц партии и государства. Хотя хоронили депутата Верховного Совета СССР, кандидата в члены ЦК, лауреата, вице-председателя Бюро Всемирного Совета мира, в недавнем прошлом генерального секретаря писательского союза.

Отдали должное его литературным и общественным заслугам, отметили верность служения народу художественным словом.

Сочли необходимым упомянуть, что покойный страдал прогрессирующим недугом, который серьезно мешал его творческой работе. Четко сформулировали диагноз: "В состоянии тяжелой душевной депрессии, вызванной болезнью, А. А. Фадеев покончил жизнь самоубийством".

На серьезный недуг, как основную причину рокового выстрела, настойчиво указывал один из секретарей Союза писателей Константин Симонов: "...Тяжелая и долгая болезнь привела Фадеева к концу... Я не могу и не хочу умолчать о том, что именно поэтому и его болезнь и то, к чему это в итоге привело, вызывает чувство особенной горечи..."

В мае 1956 года, когда писались эти строки, Симонов всего не знал, о многом не догадывался. Но об отсутствии у Фадеева "белой горячки" не мог не знать. Циррозом печени писатель не страдал. Им его, по собственному признанию Фадеева, только пугали. Печень действительно барахлила. Имелся хронический гепатит.

Лучше самого писателя о его болячках знали врачи, которые два-три раза в году укладывали его на месяц-полтора на больничную койку и пичкали нембуталом и амиталом натрия. Помимо печени Фадеева беспокоило сердце, случались приступы аритмии. За год до конца добавился полиневрит - болезнь нервных окончаний ног и рук.

Конечно, все эти хвори тревожили и угнетали. Иногда он не выдерживал и жаловался на них друзьям юности. Но панических ноток не допускал.

Никакими фатальными недугами Фадеев не страдал. Поэтому не было причин уйти из жизни из-за них. Да и не тем характером обладал Александр Александрович.

Если под болезнью Симонов подразумевал алкоголизм, то Фадеев не скрывал, что пил тридцать лет, со времен партизанской юности. Но, по утверждению Ильи Эренбурга, употреблял спиртного не больше, чем Шолохов или Твардовский.

Правда, периодически он срывался и, по образному выражению Твардовского, "водил медведя". Но, как подметил еще Чехов: "Кто на Руси из талантливых людей этим не грешен".

Даже перебрав, Александр Александрович только краснел лицом и говорил быстрее, но никогда не терял головы.

Чтобы закрыть эту тему, скажем, что известны случаи, когда Фадеева видели в бесчувственном состоянии; с похмелья он появлялся даже перед Сталиным. Но, бесспорно, алкогольной депрессией, на которую указали авторы некролога, не страдал.

Смерть Фадеева потрясла многих, особенно литераторов, не меньше, чем февральский доклад Хрущева на XX съезде.

Писатель Юрий Либединский повторял: "Какой ужас. Какая потеря, Саша и такое. Выстрелить в себя..."

Вечно опальный Михаил Зощенко сокрушался: "Бедный Фадеев. Бедный Фадеев..."

Поэт-лауреат Александр Яшин, посвятивший Александру Александровичу свою лучшую поэму "Алена Фомина", переживая, недоумевал: "Какая же сила сломила такого человека?"

Александр Твардовский, с которым у Фадеева складывались непростые отношения, откликнулся горьким поэтическим признанием: "Ах, как горька и не права твоя седая, молодая, крутой посадки голова".

Венгерскому писателю Анталу Гидашу (Толе, как звал его дружески Фадеев) Александр Александрович не раз являлся после смерти как живой. Звонил по телефону, приезжал в Будапешт...

Борису Пастернаку лицо умершего напомнило павшего в бою: "Я много убитых видел на полях войны. Фадеев показался мне одним из них, или таким, как они".

Борис Леонидович произнес горькие искренние слова: "И мне кажется, что Фадеев с той виноватой улыбкой, которую он сумел пронести сквозь все хитросплетения политики, - в последнюю минуту перед выстрелом мог проститься с собой такими, что ли, словами: "Ну, вот, все кончено. Прощай, Саша!""

У Хрущева смерть писателя вызвала совсем иные чувства. Он их не скрывал: "Фадеев в партию стрелял, а не в себя".

На даче в Переделкино нашли предсмертное письмо писателя, которое компетентные органы тут же изъяли и упрятали на долгие годы.

На прикроватной тумбочке, рядом с покойным, оказался портрет Сталина в рамке, которого раньше там никто не видел.

Писательница Валерия Герасимова, первая жена Фадеева, сокрушалась по поводу случившегося: "Это все он, проклятые усы. Саша искренне любил Сталина!"

Необходимо добавить: чувство было взаимным.

Недоверчивый Сталин, сторонившийся собственных детей и внуков, искренне симпатизировал Фадееву. Любовался и гордился им.

"В них было много общего, - утверждал Константин Симонов, - по крайней мере, в отношении к литературе".

Правда, близкий Фадееву литературный критик Корнелий Зелинский утверждал, как бы отвечая Симонову: "Александр Александрович был разным со Сталиным". Но соединение этих имен говорит само за себя.

Когда после смерти писателя кое-кто пытался очернить память о нем, приписывая активное соучастие в сталинских нарушениях социалистической законности, Валерия Герасимова обратилась за помощью к Эренбургу.

Илья Григорьевич, сблизившийся с Фадеевым в послевоенные годы, с пониманием выслушав Герасимову и как бы размышляя вслух, задал сам себе вопрос: "Но почему Фадеев так преданно, слепо любил Сталина?" Эренбург, конечно, тоже был "у времени в плену", но личных контактов со Сталиным не имел.

Часть первая

ПИСАТЕЛЬ ФАДЕЕВ ПРИСМАТРИВАЕТСЯ К ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ

"Но был человек, к которому я присматривался много лет, у которого даже ровное отношение воспринималось как награда, а осуждение или ирония казались

обвалом в горах".

А. Фадеев

Глава I

ИСТОКИ

По возрасту Сталин годился Фадееву в отцы.

В декабре 1901 года, когда в городке Кимры Тверской губернии в семье сельского учителя Александра Ивановича и фельдшерицы Антонины Владимировны Фадеевых родился сын Саша, Сталину исполнилось двадцать два года.

Осенью 1917-го юный Саша Фадеев только выбирал свой путь в революцию, а его будущий кумир был уже членом ЦК с партбилетом под номером два в нагрудном кармане знаменитого френча, человеком, "идущим во главе масс", как скажет потом Фадеев о партизанском командире Левинсоне из повести "Разгром".

Вождем, ведущим массы, по образному выражению романтичного Маркса, "штурмовать небо".

Весной 1937 года, находясь в Грузии, Фадеев c другом, писателем Петром Павленко, заехали в Гори.

Давно хотелось своими глазами увидеть родные места товарища Сталина.

Вид маленького кирпичного домика их растрогал. От взгляда на три убогих окошка и истертые ступени запершило в горле.

Неприкрытая честная бедность глянула на них каждым предметом домашнего скарба: некрашеными табуретками, деревянной тахтой, убранной цветной лоскутной циновкой - "чилопи", нехитрым ящиком для хлеба - "кидобани".

Таким они и представляли первое жилище вождя рабоче-крестьянского государства.

Сталин редко вспоминал свое детство в Гори.

У него и у матери не сохранилось ни одной семейной фотографии тех лет, в отличие от Фадеева и его литературного персонажа Левинсона.