Эмиль Ажар - Страхи царя Соломона

• Название: Страхи царя Соломона
• Автор: Эмиль Ажар
• Жанр: Современная проза

Ромен Гари (1914–1980) — известнейший французский писатель, русский по происхождению, участник Сопротивления, личный друг Шарля де Голля, крупный дипломат.

Написав почти три десятка романов, Гари прославился как создатель самой нашумевшей и трагической литературной мистификации XX века, перевоплотившись в Эмиля Ажара и став таким образом единственным дважды лауреатом Гонкуровской премии.

«Оглянись, оглянись, Суламифь! Оглянись!» — говорил царь Соломон своей возлюбленной. Но царь французского прет-а-порте — Соломон — никак не мог заговорить с возлюбленной, и не заговорил бы, не столкни его случай с молодым человеком…

---

Мы посмотрели друг на друга, потом месье Соломон положил мне обе руки на плечи, и мы стали смеяться, согнувшись от смеха пополам, ну правда, так смеялись, что больше нельзя, а потом оба проделали несколько танцевальных па, задирая ноги, и мне даже пришлось его слегка поддержать, чтобы он не грохнулся и не разбил бы себе физиономию. Никогда еще наши отношения не были так похожи на отношения отца и сына, месье Соломон и я — мы могли бы даже выступить в эту минуту с семейным номером, как один американский акробат семидесяти трех лет, месье Валенда, который был канатоходцем и упал с высоты тридцати пяти метров прямо на мостовую американской улицы, и его сын тут же встал на его место. В таких профессиях так оно обычно и бывает, от отца к сыну.

Потом месье Соломон проводил меня до двери, все еще обхватив меня рукой за плечи.

Когда я уже выходил, он спросил меня:

— Как поживает мадемуазель Кора?

— Я ею занимаюсь.

25

Я знал, что бросить разом мадемуазель Кору я не могу. В таких случаях нужно быть обходительным.

В первый день после нашего выхода в «Слюш», когда я не зашел к ней, она дважды звонила к альтруистам-любителям, чтобы меня найти, но получилось очень неудачно, она попала на Жинетт, которая не знала, что это личный звонок, и предложила ей прислать кого-то другого. Мадемуазель Кора приняла это болезненно. Я выждал еще три дня, не появляясь, потому что в таких случаях также очень важно увеличивать интервал между встречами. Но я не спал по ночам, меня это мучило. Я всегда хотел быть негодяем, которому на все наплевать с высокой горы, но если вы не негодяй, то тут-то вы и начинаете себя чувствовать негодяем, потому что настоящие негодяи вообще ничего не чувствуют. Из чего выходит, что единственный способ не чувствовать себя негодяем — это стать им.

Чем меньше мне хотелось увидеть мадемуазель Кору, тем больше мне хотелось ее увидеть. Самым правильным было бы пойти к ней и объяснить, что мы поддались опьянению того вечера, но что теперь надо, чтобы нормальная жизнь взяла верх. Надо уметь делать различие между голосом плоти и настоящей любовью. Все это я приготовил заранее и обдумал. Но как это скажешь?

В конце концов я подумал, что лучше ничего заранее не готовить и прийти к ней как ни в чем не бывало, будто между нами никогда ничего и не было. Это никак нельзя было больше откладывать, потому что после первых трех дней она звонить перестала и, видимо, решила, что я ее бросил.

Было около трех дня, и когда она открыла дверь и увидела меня, мне стало тепло на сердце, настолько она была счастлива, что я пришел. Нам всегда нужен человек, которому мы нужны. Она обхватила меня руками за шею и прижалась ко мне и ничего не сказала, но улыбнулась так, словно она была уверена, всегда знала, что я в ней нуждаюсь. Она, видимо, много думала, и я почувствовал, что она нашла «объяснение» моему поведению не без помощи психологии. На ней были брюки канареечно-желтого цвета и голубой купальный халат. Она ходила по квартире босиком. Я сел, а она отправилась на кухню, мы ничего друг другу не сказали, но вид у нее был довольный, словно она все поняла. Я немного беспокоился, боясь, что она, возможно, и в самом деле поняла и пошлет меня к черту, потому что, несмотря на свои шестьдесят пять лет, у нее своя женская гордость. Как только она вернулась из кухни с сидром и пирогом, я хотел было объясниться, сказать ей, что она ошибается, что то, что было между нами, не имеет никакого отношения к нашей службе SOS, где любители помогают одиноким людям, поддерживая их душевно, у меня это был не профессиональный поступок, а что-то гораздо более общее, протест против несправедливости. Но когда мы сели к столу, чтобы пить сидр и есть пирог, и она, глядя мне в глаза, протянула руку и прикрыла ею мою руку, меня словно по башке стукнуло — я понял, какое объяснение она нашла с помощью психологии.

— Расскажи мне о своей маме, Жанно.

— Да мне особенно-то сказать о ней нечего, мадемуазель Кора, она оставила о себе добрую память, когда ушла из дому.

— Сколько тебе было лет?

— Одиннадцать, но раньше она не могла уйти. В ее жизни еще не было другого постоянного мужчины.

— Для тебя это был, наверное, ужасный удар.

— Почему, мадемуазель Кора?

— В одиннадцать лет, если уходит мать…

— Послушайте, мадемуазель Кора, не мог же я ее раньше выставить. Я был слишком мал, и мама — это мама. Отец должен был этим заняться, а не я. Мне она ничего плохого не делала, и мне нечего было в это влезать. Иногда, когда отец уходил компостировать билеты в метро, она приводила домой мужика, но у меня всегда было все, что надо, а это касалось только моего отца. Конечно, я считал, что мой отец тряпка, но я предпочел быть с тряпкой, чем с другими. Как-то раз она отвела меня в сторону и стала говорить: я так больше не могу, я не в силах так жить, я ухожу, потом ты меня поймешь. Я и теперь, когда говорю с вами, еще не понял, что значит так жить. Всегда так живут. Я видел ее время от времени, у нас сохранились хорошие отношения. Единственная вещь, которую я могу подтвердить, мадемуазель Кора, что по отношению к тряпке это в самом деле несправедливо.

Я был, пожалуй, доволен тем, как она все это выстроила в своей голове: я с ней переспал, потому что мне нужна мама.

— Но тебе ее не хватает?

— Мадемуазель Кора, если начать считать все, чего не хватает… Нужно себя ограничить, потому что нельзя, чтобы одновременно всего хватало.

— У тебя весьма своеобразный способ выражаться, Жанно.

Мне становится смешно. Если вы возьмете маленького Робера, то убедитесь, что там чуть меньше двух тысяч страниц, и этого оказалось достаточным, чтобы вместить все с самого начала исторического времени, и всю жизнь вообще, и даже то, что будет потом. Чак говорит, что я как Таможенник Руссо, но только по отноше нию к словам, и это правда, я роюсь в словах, как таможенник в вещах, ищу, нет ли в них чего-то спрятанного.

— У вас есть словарь, мадемуазель Кора?

— У меня маленький Ларусс. Хочешь что-то посмотреть?

— Нет, я спросил, чтобы знать, с чем вы живете.

Я подумал: хорошо, ведь есть такие, которые обходятся всего лишь прожиточным минимумом.

— Ты мог бы регулярно приходить ко мне обедать, вместо того чтобы есть что попало.

Я тут же положил вилку. Но потом сдержался. Не стану же я объяснять человеку, который живет с маленьким Ларуссом, что мне не хватает куда большего, чем мамы. А ведь она, наверное, слушает время от времени последние известия. Те, что называют городскими. В углу гостиной у нее стоял телевизор, должно быть ради эстрадных программ. Эстрадные программы — это, конечно, хорошо… А вот накануне показали труп Альдо Моро и убитых из экспедиционного корпуса в Ливане, да и в других местах, да еще первым планом забитого мальчишку в Кольвези. Но это верно, я мог бы приходить регулярно к ней обедать, вместо того чтобы есть что попало.

Она встала и подошла к буфету, где лежали те глазированные фрукты из Ниццы, которые ей послал месье Соломон. Они все еще не были съедены. Глазированные фрукты могут лежать сколько угодно.

— Я хотела бы задать тебе один вопрос…

— Задавайте!

— Я ведь уже совсем не молодая и…

Она стояла ко мне спиной. Когда спиной, то легче. Мне ничего не оставалось, как встать, подойти к ней, развернуть ее лицом к себе, обнять и поцеловать. Мне не очень-то хотелось целовать ее в губы, но так как это было бы несправедливо, я поцеловал ее в губы. В постели она говорила что-то вроде «как бы я хотела сделать тебя счастливым» и «любовь моя», «моя нежная любовь» и изо всех сил пыталась сделать невозможное, лишь бы мне было хорошо. Ее движения тазом были такими необузданными и резкими, что я боялся, как бы она себе что-нибудь не повредила.

— Почему я, Жанно? Ты можешь иметь любую молодую красивую девушку. Я лежал на спине и курил. Я не мог ей объяснить. Нельзя объяснить женщине, которую нежно любишь, что это чувство адресовано не лично ей, что я нежно люблю вообще, так люблю, что готов умереть. В таких случаях лучше выбирать среди готового платья, чем пытаться давать объяснения по мерке.

25

Это длилось в течение трех недель. Всякий раз я обещал себе, что это в последний раз, но остановиться оказывалось невозможным. Я все больше погружался в эту невозможность. Она мне больше не задавала никаких вопросов, мы почти не разговаривали, и она прекрасно видела, что мама мне не нужна.

Почти каждый вечер я оставался ночевать у Алины. Волосы она по моей просьбе отпускала. Мы мало разговаривали, нам не надо было друг друга ни в чем уверять. Я был с ней все время, даже когда мы расставались. Я все спрашивал себя, как это я мог прежде жить так долго, не зная ее, жить в неведении. Как только мы расставались, она начинала заметно расти. Я шагал по улице и всем улыбался, потому что я ее как бы все время видел. Я знал, что все умирают из-за любви, в ней все испытывают самый большой недостаток, но лично я перестал умирать, я начинал жить.