Густав Фрейтаг - Инго и Инграбан

• Название: Инго и Инграбан
• Автор: Густав Фрейтаг
• Издательство: Octo Print
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1994
• ISBN: 5-85686-017-9, 5-85686-015-2

Бесстрашные и непобедимые богатыри, исполненные справедливости и решимости. Такими предстают легендарные германские герои, первооснователи «Рейха изначального», на страницах романов, созданных во время кайзера Вильгельма и канцлера Бисмарка.

---

– Я славлю твой достаток, король; где полна сокровищница, там, полагаем мы, спокойно правит государь; опасаются его враждебные соседи и просто люди недобрые. Две добродетели всегда восхваляются в могучем правителе: умение вовремя наполнить казну вовремя раздать ее своим верным, чтобы, в случае нужды, они последовали за ним.

Слова эти вполне согласовывались с мнением сидящих за столом витязей, и с одобрительным шепотом они наклонили головы.

– Аллеманы тоже были богаты золотом, пока кесарь не опустошил их страну, – продолжал Инго. – Полагаю, однако ж, что они снова окрепнут, потому что падки они на поживу и разумеют улаживать дела с купцами. К тому же более других соблюдают они римский обычай: даже хлебопашцы живут у них в каменных домах, жены вышивают одежду пестрыми узорами, а во дворах у них висят сладкие гроздья винограда.

– Ты знаешь римских жен? – спросила королева. – Королевские ратники много дивного рассказывают об их красоте, хотя смугла у них кожа и черны волосы.

– Речи и телодвижения у них живые, ласково манит их приветливый взор, но редко мне случалось слышать похвалу их скромности.

– Ты побывал и в стране римлян? – с любопытством спросил король.

– Два года назад, – подтвердил Инго, – мирно въехал я в стены великого имперского города Трира, сопутствуя молодому королю Атанариху. И видел я там высокие своды и каменные стены, как бы сооруженные великанами. Густыми толпами ликует народ на улицах, но у воинов, стоявших у ворот с римскими знаменами на щитах, были наши глаза и наш язык; хотя и называли они себя римлянами.

– Чужеземцы учат нас своей мудрости: продают нам золото и вино, а мы обеспечиваем их силой мускулов; хвалю такой обмен, – ответил Гадубальд, которому было неприятно, когда порицали службу у римлян.

– Что касается меня, – начал Бертар, – то мало путного вижу я в хваленой мудрости римлян. Мне тоже довелось побывать у них, в больших каменных городах, когда мой повелитель Инго услал меня на юг, за Дунай, в Аугсбург, где селятся теперь швабы. С трудом проехал я через разрушенные городские стены и видел там много беспутного, неприятного даже зрелому человеку. Дома римлян стояли густой массой, подобно стаду овец в бурю; ни одного не видел я, где было бы довольно места для двора. И жил я в такой каменной норе, пол и стены которой были гладки и сверкали множеством пестрых красок. Верные швабы возвели, однако ж, соломенную крышу. Уверяю вас, тесно мне было по ночам среди камней, и радовался я утреннему щебетанию ласточек на соломенной крыше. Однажды ночью шел дождь, и на рассвете увидел я в луже воды на полу пару уток, не настоящих, впрочем, а нарисованных. Я подошел, ударил по полу моей боевой секирой и увидел, что это жалкая работа из множества маленьких камешков – каждый камешек был влеплен в пол, а сверху вылощен, как каменный топор. Из таких-то разноцветных камней и были сложены две птицы. Была то работа, над которой трудились многие люди в течение многих дней – а все для того только, чтобы обточить твердый камень. Мне это показалось чистым безумием, да и шваб мой был такого же мнения.

– Быть может, утка у них считается священной птицей, которая там редкость; иная птица водится везде, а иная – нет, – сказал Вальда, разумный человек из свиты королевы.

– Я и сам так думал, но моему хозяину было известно, что римляне изготовляют подобные вещи для собственного удовольствия, чтобы ходить по ним.

Мужчины рассмеялись.

– Разве наши дети не лепят из глины маленьких медведей, а из песка печи, и не по целым ли дням они забавляются этим вздором? Римляне превратились в ребятишек! – воскликнул Вальда.

– Правду говоришь ты. Маленькие камни они вытачивают в птиц, а между тем в римских лесах швабские воины возводят сложные укрепления. А когда римлянам хочется есть, то возлегают они на ковры, подобно женщинам, соблюдающим шестинедельный срок.

– Все, что ни говоришь ты об утках, и неверно, и нелепо! – возмутился Вольфганг, королевский воин. – Римлянам свойственно все воспроизводить в красках и камнях: не одних только птиц, но и львов, и сражающихся воинов. Умеют они изображать, словно живых, каждого бога и каждого витязя, себе в честь, а первым в память.

– Они лощат камень, но витязи, ратующие за них в битвах – нашей крови. Если в их обычаях любить дело холопов, то наш обычай – властвовать над холопами. Не хвалю я витязя, служащего рабу! – с достоинством ответил старик.

– Рабами называешь ты людей, властвующих почти во всем мире. Род их древнее нашего и славнее их предания, – снова вступил Вольфганг.

– Если они болтали об этом, то они лгали, – ответил Бертар. – Впрочем, справедлива ли слава и не лживо ли предание, это узнает каждый, если то и другое возвышает в битвах дух мужей. Поэтому я сравниваю славу римлян с потоком, некогда затопившим страну и затем превратившимся в сухое болото, а славу наших витязей с горным ручьем, что стремится по камням, разнося в долины свои живительные воды.

– Однако ж римские мудрецы убеждены, – заметил Инго, – что теперь они даже могущественнее, чем прежде. Во времена дедов – так похваляются они – в их царстве появился новый бог, приносящий им победы.

– Давно уже слышал я, что римляне полагают великую тайну в своем Христе, – сказал король. – И не тщетно их верование, потому что действительно они стали теперь могущественны. Впрочем, многие говорят об этом, но никто не знает ничего наверное.

– У них очень мало богов, – таинственно объяснил Бертар. – Быть может, не больше одного, но под тремя названиями: один называется отец, другой – сын, а третий – дух.

– Третьему имя – злой дух! – вскричал Вольфганг. – Я знаю это! В свое время я жил среди христиан и уверяю вас, их чары сильнее всяких других. Я научился их таинственному знамению и одной молитве, которую они называют «Pater noster».

И он благоговейно осенил крестным знамением свою винную кружку.

– А я полагаю, – упрямо возразил Бертар, – что придет пора, когда, несмотря на свои города, новых богов и искусство в изготовлении каменных уток, римляне увидят наконец, что живут кое-где люди посильнее их, свободно возводящие в небо свои деревянные крыши.

– Нам тоже полезно перенять искусство римлян, – решил Бизино. – Небесчестно для короля употреблять себе на пользу хитро придуманное другими, но приятны мне речи твои, витязь Бертар, ибо разумен человек, отзывающийся о своем народе лучше, чем о чужом.

После обеда, оставшись с Инго за чашей вина, король словоохотливо начал:

– Я вижу, витязь, что жены судеб наделили тебя при рождении многими скорбями, но вместе с тем не отказали они тебе в благих дарах: если сердца людей ласково разверзаются перед тобой, то это их заслуга. Слушая твои речи и глядя, как ты держишь себя среди моих вассалов, я хотел бы выказать тебе мою благосклонность. Одно лишь смущает мою душу: ты жил среди моих хлебопашцев, в лесных хижинах, но издавна строптивы они духом, и я побаиваюсь, не во вред ли мне ты находился там?

– Напрасно тревожится мой король, – важно ответил Инго, – едва ли придется мне снова отдыхать у очага князя Ансвальда.

– Клятвам и товариществу положен столь скорый конец? – спросил довольный король. – Но чтобы поверил я этой странной вести, расскажи мне, если хочешь, что разлучило тебя с Ансвальдом?

– Неохотно переносит хозяин пребывание чужих в своем дворе, – уклончиво ответил Инго.

– Дружба господ заставляет и слуг соблюдать мир, – ответил король. – Не все говоришь ты, поэтому верить тебе я не могу.

– Если королю угодно – поклясться мечом своим, что причина ссоры моей с Ансвальдом останется между нами, то я по всей правде открою ее тебе – недоверчивость твоя мне вредна, но от твоего благоволения я жду для себя добра.

Король немедленно поднял меч, положил на него пальцы и поклялся.

– Так знай же, король, что люблю я Ирмгарду. Отец гневается на меня, потому что обещал он отдать дочь в замужество в род витязя Зинтрама.

Довольный король засмеялся:

– Хоть ты и сведущ в ратном деле, но не прав был ты, Инго, пожелав дочери правителя такую участь. Может ли отец отдать дочь-наследницу безродному чужеземцу? Народ назвал бы его безумцем, и нестерпимо было бы ему, если б чужеземец воссел на княжеский престол. Если б даже сам отец, при свидетелях, обещал тебе свою дочь, то я, король, никогда бы не потерпел этого, и пришлось бы мне посадить на коней ратников моих и созвать ополчение, чтобы воспрепятствовать вам.

Инго так свирепо взглянул на короля, что тот подвинул к себе оружие.

– Враждебно говоришь ты с изгнанником. Как гостю много мне привелось испытать горя, но с трудом свыкается дух мужа с презрительными речами. Полагаю, что непристойно благородному королю оскорблять гордость несчастливца.

– Теперь я благосклоннее к тебе, чем прежде, – весело ответил король. – Впрочем, у тебя есть еще надежда преодолеть гнев отца.