Наталья Пирумова - Бакунин

• Название: Бакунин
• Автор: Наталья Пирумова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…

В книге представлены иллюстрации.

---

Документ этот предназначался для Кафиеро, Беллерио и Антонины Ксаверьевны. Заканчивал его Бакунин следующим образом: «Я ничего больше не должен принимать от Кафиеро, даже его забот о моей семье после моей смерти. Я не должен, не хочу больше обманывать Антонию, а ее достоинство и гордость подскажут, как ей надлежит поступить… К тому же я сделал все, что мог, чтобы обеспечить, по крайней мере частично, судьбу ее семейства. Я написал письмо, последнее прости моим братьям, которые, впрочем, никогда не отрицали моего права на долю в общем имении и которые всегда меня просили прислать к ним для реализации этой доли человека… До настоящего времени я не находил такого человека. Теперь, в прилагаемых при сем письмах, я даю эти полномочия Софии, сестре Антонии. Я не мог бы передать их в лучшие руки…

А теперь, друзья мои, мне остается только ухмереть. Прощайте!

Эмилио (Беллерио), старый и верный друг мой, спасибо тебе за твою дружбу ко мне и за все, что ты сделаешь для моих близких после моей смерти. Прошу тебя, помоги Антонии переехать, что ей придется, думаю, сделать безотлагательно…

Антония, не проклинай меня, прости меня. Я умру, благословляя тебя и наших дорогих детей».[534]

Подготовка к восстанию в Италии велась все последние месяцы жизни Бакунина в «Баронате». «К нам часто приезжали Коста, Малатеста и другие итальянцы. Бакунин, конечно, принимал самое горячее участие во всем этом деле», — сообщает Росс. Во главе движения стояли альянсисты, именовавшие себя «Итальянским комитетом социальной революции». Наиболее активную роль в этой тайной организации играл двадцатилетний студент Андреа Коста, еще осенью 1873 года живший вместе с Фанелли в «Баронате», когда, очевидно, и был разработан план выступления.

Влияние Бакунина в эти годы на итальянскую революционную молодежь было велико. Ралли пишет, что он стал «для итальянских социалистов настоящим апостолом нового учения и от Милана и Болоньи до Неаполя он был известен под именем Santo Maestro (святого учителя). Итальянская молодежь, нервный и увлекающийся итальянский рабочий, которые когда-то шли умирать под знаменем Гарибальди, вкусив от плода, созревшего в продолжение двадцати лет национальной независимости, познали, наконец, всю горечь обманутых иллюзий и стали толпами переходить в ряды социалистов-революционеров.

Главные деятели этого движения в Италии были ученики и прозелиты Михаила Александровича».[535]

А. Баул ер (Вебер) — участница русского освободительного движения, жившая в то время в Италии и хорошо знавшая Бакунина в последние годы, следующим образом пыталась объяснить причины его влияния: «В чем, собственно, состояли чары Бакунина? Точно этого определить, думается мне, невозможно, потому что самое верное определение будет неясная формула: во всем его существе. Не силой убеждения он действовал, не мысль будил своей мыслью, но поднимал всякое бунтующее сердце, будил стихийную злобу. Она охватывала красотой, становилась творческой и рисовала экзальтированной жажде справедливости, счастия исход, возможность достижения. „Страсть к разрушению есть творческая страсть“, — повторял Бакунин до конца жизни. Не в этой ли формуле надо искать разгадку его обаяния?»[536]

Ко времени намеченного Бакуниным и его друзьями восстания, летом 1874 года, вся Италия находилась в состоянии брожения. Неурожай предшествующего года, поднятие цен на продукты и упадок заработной платы — все это вызывало рост недовольства рабочих и выступления крестьян. «Комитет социальной революции» нашел время подходящим для организации революционных выступлений сразу в нескольких местах страны.

3 августа 1874 года во Флоренции, Болонье, Неаполе, Равенне, Кремоне и некоторых других городах было распространено воззвание, призывающее к восстанию:

«Первый долг раба — восстать.

Первый долг солдата — дезертировать.

Пролетарии, подымайтесь!

Солдаты, дезертируйте! Оружие, которое ваши господа дали вам в руки для того, чтобы вы убивали нас, обращайте против них.

Это наше последнее слово, и скоро события подкрепят его. Горячо приветствуем тебя, заря нашего Избавления!»[537]

Предполагалось, что выступление произойдет в Болонье, куда и направился теперь Бакунин для личного участия в восстании, надеясь не столько на его успех, сколько на возможность смерти на баррикадах. Однако и такой выход оказался недостижимым для него.

В ночь на 7 августа повстанцы, числом около 3 тысяч, собранные и вооруженные вблизи, на Капрарской равнине, должны были войти в город, в то время как другая колонна восставших должна была захватить арсенал.

В ряде условных пунктов был приготовлен материал для сооружения баррикад.

Однако отряд, расположенный вблизи города и готовый к штурму арсенала, напрасно ждал сигнала к выступлению.

400 человек на Капрарской равнине напрасно ждали присоединения других отрядов.

O существовании революционного заговора полиция узнала заранее. 5 августа начались аресты. На следующий день был схвачен Коста и несколько других руководителей движения. 7-го неизвестный доносчик сообщил полиции о том, что вблизи города собираются вооруженные отряды. Немедленно в эти районы были направлены войска. Отряд повстанцев из Имолы оказался окруженным.

Те, что ждали на Капрарской равнине, не получив ни подкрепления, ни сигнала к восстанию, к утру разошлись.

Болонский префект граф Капитэлли, узнав о событиях лишь ночью, приказал запереть все городские ворота и произвести до сотни арестов.

Бакунин, надеясь на возможность возглавить восставших в уличных боях, напрасно ждал сообщения о начале сражения.

Вот что он записывал в своем дневнике. «Неудача.

Страшная ночь с 7-го на 8-ое [августа]. Револьвера Смерть под рукой. Приходят один за другим Л., Сильвио, Берарди, Нья… Остался один с 3 до 4. В 4 смерть… В 3 ч. 40 м. утра является Сильвио и не дает мне умереть».[538]

Через несколько дней в костюме деревенского священника, в больших очках, с палкой и для пущей конспирации с корзиной, полной яиц, в руках, он покинул Болонью.

Приехав в Шплюген, Бакунин телеграфировал в «Баронату» и стал ждать Кафиеро для решения вопроса о дальнейших революционных акциях. Однако ожидания его были напрасны, вместо Кафиеро явился Росс, передавший, что в Италии делать больше нечего.

Запись Бакунина в дневнике 21 августа: «Приезжает Росс, остервенелый и фальшивый как каналья. Натта после обеда уезжает в Локарно. Я остаюсь наедине с г-ном Россом. 22-го суббота. Росс крайне раздосадован. Он уезжает после обеда. Я снова один».[539]

Бакунин продолжает настаивать на личном свидании с Кафиеро. Тот, наконец, соглашается и назначает местом встречи Сиерру. По пути он заезжает в Невшатель, встречается с Гильомом и по-своему информирует его о конфликте с Бакуниным.

Гильом пишет: «Мы: Швицгебель и я, объявили Кафиеро и Росса правыми; приходилось признать, что Бакунин уже не тот человек, каким он был прежде, и, что, говоря о своей старости, усталости, разочаровании и утомлении, он высказал печальную истину».

Встреча с Кафиеро состоялась 30 августа. Разговор, по словам Бакунина, «был чисто политический», обе стороны были «холодны как лед». «Я заявил им, что… принял бесповоротное решение окончательно удалиться от политической жизни и деятельности, как явной, так и тайной, и отдаться исключительно семейной жизни и личным делам… Отклонив, как и следовало, предложенную мне пенсию, попросил у него заимообразно пять тысяч франков с уплатой в два года и из 6 %. Он весьма любезно согласился на это».

На этот раз отказ от деятельности был искренним и полным. И не интриги друзей, не болезни и безденежье были тому причиной. Он просто потерял веру в необходимость тех форм революционной деятельности, которым посвятил всю жизнь. Ставка на близкую социальную революцию обусловливалась уверенностью в готовности народа к революции. Но уже весной 1874 года он понял, что «в данное время народные массы не хотят социализма».[540] Еще несколько месяцев он продолжал в силу инерции, в силу временных иллюзий и, наконец, в силу обстоятельств действовать в прежнем направлении, но теперь, после болонской попытки, после последнего разрыва с соратниками и фактического отстранения его от революционных дел, не было более нужды «катить Сизифов камень против всюду торжествующей реакции».

Перестал ли он быть революционером? Нет.

По-прежнему единственный путь освобождения народа видел он в социальной революции. Здравая же оценка положения дел в Европе, убеждение в неготовности народа к осуществлению идеала анархии свидетельствовали лишь о большом мужестве человека, сумевшего накануне смерти сжечь те идолы, которым он поклонялся всю жизнь.

Моральным категориям, никогда, впрочем, и ранее не отвергавшимся им, придавал он теперь первостепенное значение. «Пойми же ты наконец», — писал он Россу 21 октября 1874 года, — что «на иезуитском мошенничестве ничего живого, крепкого не построишь, что революционная деятельность, ради самого успеха своего дела, должна искать опоры не в подлых и низких страстях и что без высшего, разумеется, человеческого идеала никакая революция не восторжествует».[541]