Полина Поплавская - Музыкант и модель

• Название: Музыкант и модель
• Автор: Полина Поплавская
• Издательство: Крылов
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-94371-540-1

Молодые влюбленные накануне свадьбы едут на море, чтобы насладиться экзотикой и друг другом. Спеша на завтрак, Люсия сталкивается в холле отеля с высоким красивым мужчиной, в котором она узнает знаменитого музыканта Дэвида Маковски. Встреча производит неизгладимое впечатление на девушку, и она расторгает помолвку. Но что такое любовь человека, имя которого кричит с афиш лучших залов мира?

---

– Ты обижаешься на меня? – виновато спросил Антонио.

– Нисколько.

– Можно, тогда я поцелую тебя?

– Не сейчас.

– Значит, обижаешься. – Тони сполз вниз, облокотился о край ванны, обхватил голову руками. Люсия перешагнула через него и, мокрая, выскочила прочь.

10 апреля

Как жить дальше? Надеюсь, хотя бы дневник поможет успокоиться. Не занималась этим лет с четырнадцати. Вот бы перечитать, что писала тогда! Но сейчас это не подражание подружкам и знаменитостям, а жизненная необходимость: если не выскажу, не отдам бумаге все, что тяготит душу, – сойду с ума.

Тони не замечает, что происходит со мной. С тех пор как мы вернулись в Мадрид, он совсем помешался на заработках и поисках квартиры. Я с ужасом думаю о том, что когда-нибудь он найдет дешевое жилье и нужно будет на что-то решаться. Он делает вид, что не помнит нашей ссоры в ту ночь, но я вижу, что она совершенно сбила его с толку. Он ничего не понял, ничего не заметил… «Обзавелась очередной безделушкой», – за одну эту фразу его можно ненавидеть. Когда я смотрю на кольцо Дэвида, мне хочется раствориться в этом камне, сгинуть в его глубине.

С удовольствием бы вычеркнула из своей памяти тот предпоследний день в Эйлате. Черт меня дернул набрать его номер! И без того было понятно, что Дэвид не хочет меня больше видеть. Я – развлечение на пару часов… «Господин Маковски и его супруга здесь больше не живут». Какая спешка! Неужели трудно было хотя бы попрощаться! Да, впрочем, что это я?! Разве я хоть капельку сержусь на Дэвида? Разве я хоть чуточку меньше стала его любить из-за того, что он не простился со мной? Он считает, между нами ничего не может быть. Разные города, разные страны, Лиз. Конечно, что могут поменять в такой ситуации слезные прощания? Тогда я дала себе слово не вспоминать о нем, но… он все время присутствует где-то рядом. Его глаза не оставляют меня, и я пытаюсь использовать их как призму, через которую мир видится прекрасным… И эти зеленые, подсматривающие за мной огоньки на левой руке…

14 апреля

«Дорогая, как только вернешься, позвони мне. Очень соскучилась». Сегодня я услышала хрипловатый мамин голос на автоответчике. Это было неожиданно, упало на голову, как спасательный круг. Она улетела на гастроли в США накануне моего отъезда в Израиль и должна была вернуться только через неделю. Бог увидел мои страдания и прислал ее раньше. Мне безумно захотелось увидеть маму в ту же минуту, рассказать о переполняющих чувствах. Все равно, даст ли она совет или начнет, как всегда, яростно спорить со мной, – лишь бы не сидеть в пустой квартире наедине со своими мыслями. Я была растеряна, подавлена впечатлениями. Дэвид – то новое ощущение, с которым я не могу справиться в одиночку.

Мама так обрадовалась моему звонку, словно мы не виделись целую вечность. Она была сама любезность, что с ней редко случается. От одного ее возгласа: «Ты уже в Мадриде!» – мне стало легче. Мы договорились встретиться в шесть на нашем месте, и я сразу же поверила, что она сумеет мне помочь.

Наше место – небольшое, уютное кафе неподалеку от Plasa del Sol. Там варят отличный кофе и подают хорошие вина. Поэты, режиссеры, художники – кого только не встретишь в этом заведении. «Кафе потерянных» – так его называют, но мне не верится, что люди, коротающие там время за чашечкой кофе, – потерянное поколение. Разве Соледад Эставес, Ла Валенсиана, – потерянная? Да она – воплощение уверенности!

Когда я вошла, ее еще не было, а все столики были заняты. Соледад всегда опаздывает. Я заказала себе кофе и устроилась на террасе.

Маму можно заметить издалека даже в яркой мадридской толпе. Она быстро шла по улице, и, казалось, толпа расступалась перед нею. Каждое ее движение наполнено музыкой, дарит почти физическое наслаждение: хочется встать и повторить каждый ее шаг, прожить его заново, хочется смотреть и смотреть на ее хрупкую фигуру с роскошной гривой черных волос. Считается, что женщины юга рано стареют, но знаменитая Ла Валенсиана в сорок два выглядит свежо и молодо. Она среднего роста, но осанка знаменитой танцовщицы делает ее выше. И красная блузка с черными бархатными брюками ей очень идет.

Я призналась маме, что на нее невозможно не засмотреться, а она рассмеялась, замахала руками в знак протеста, расцеловала меня и сказала, что раньше не замечала у своей ученой дочери поэтических порывов. Ей некогда было замечать, я думаю. Но нисколько не обижаюсь. Собрав дань восхищенных взглядов, она грациозно уселась за столик.

Я совсем забыла, что мама ездила в Америку как постановщик. Мне было стыдно, и я уткнулась в свою чашку, чтобы сгладить остроту момента. Мама ничего не заметила, она рассказала о программе, над которой так долго работала, а на вопрос, почему уехала до конца гастролей, намекнула на ссору с Росарио. Я представляю себе эту бурю!

Какая же все-таки эгоистка: меня совсем не интересовали ее впечатления, я спешила поделиться своими. И она, словно почувствовав это, почти сразу спросила об Израиле и выплеснула море восторгов по поводу того, что ее чадо побывало в святых местах. Я рассказала про плавание с аквалангами, утаив, конечно, что чуть не утонула, и начала было описывать Иерусалим, но увидела озабоченность на ее лице: ей не терпелось спросить о чем-то другом. И вскоре услышала: «Ну, а как с Тони?» Что я могла ответить? Желание признаться во всем оставило меня. Мне показалось, что мама меня осудит. Я сказала, что все, мол, было очень мило. «Сердце Христово! – закричала она в ярости. – Как можно говорить такую банальщину! Ты побывала с любимым мужчиной в романтическом путешествии и не находишь слов, чтобы рассказать об этом своей матери! Неужели в твоих жилах течет рыбья кровь бледных английских зануд! Веди себя как нормальный человек!» Я опешила, мне даже стало жаль отца, но мама извинилась, сославшись на то, что английская чопорность всегда бесит ее и тут она ничего не может с собой поделать. Я стала говорить о симпозиуме, о том, как восторженно приняли доклад Тони, о море, об отелях. Я выдавливала из себя короткие фразы. Мама взяла меня за подбородок и попросила посмотреть ей в глаза. Из-под ее насупленных бровей на меня запылали огни инквизиции. Ее глаза обладают гипнотической силой. В детстве я так их боялась! И сейчас мне не хотелось смотреть в них, но невозможно было не подчиниться. Начался допрос: не больна ли, не поругалась ли с Антонио (с таким поругаешься!), не обидел ли он меня (да он и мухи не обидит!). Отчаявшись добиться от меня признания, она ехидно подмигнула: «Может, влюбилась в кого-нибудь другого?» Мне показалось, что с меня сдернули одежду посреди людной улицы, и я ощутила, как загорелись мои щеки. Наверное, я выглядела очень нелепо.

Она обхватила голову руками и вдруг, сделав свои выводы, сказала, что если это так, то она только рада, потому что Тони слишком, с ее точки зрения, «умеренный», а это почти что преступление для настоящего испанца, и что я стала бы с ним такой же… Скрываться далее не было сил, я призналась, что действительно влюбилась в другого. Мама пошутила: «Надеюсь, это не еврейский раввин? Было бы весьма экстравагантно, но бабушка не переживет!»

Я вспомнила, что Дэвид якобы был знаком с Соледад. Даже сейчас не могу писать об этом спокойно. Почерк кривится, и строчки ползут вниз. А тогда я вспомнила это, сказав маме, что он не раввин, а музыкант, очень известный. Мама удивленно подняла брови. Как только у меня хватило решимости рассказать! Я добавила, что он старше меня, что он замечательный пианист… Слова давались мне с таким трудом! Они не хотели передавать то, что творилось (и творится) в моей душе. Мама заказала еще два кофе и напрямую спросила, как его зовут. Это было как молитва, когда я произнесла: «Дэвид Маковски».

Когда я пишу его имя, испытываю, наверное, то, что испытывают двенадцатилетние девочки, выводя на асфальте, на стене или в тетрадке по математике только им понятные буквы – инициалы любимых.

Мама была так поражена, что словно проглотила язык. Она молча достала из сумки маленькие ножницы и тонкую сигару, обрезала ее и закурила. Ее лицо имело странное выражение… Я испугалась. В том, что Дэвид говорил правду, не осталось сомнения. Я умирала от восторга: соединяющая нить оказалась так близко, что трудно было в это поверить. Но тут же мне снова стало страшно: вдруг они знакомы не просто так, вдруг между ними что-то было?! «Господи, только не это!» – я мысленно поднимала руки к небу, не в силах справиться со своим внутренним огнем. И Он услышал меня.

Мама даже не заметила, как ей принесли кофе, она что-то вспоминала, я стала для нее пустым местом. Наконец она подняла глаза и сказала что-то вроде: «Как забавно устроен мир». Я медленно оттаивала, пока она рассказывала, что Дэвид был душой их лондонской компании, что он – один из немногих англичан, сохранивших способность жить не только умом, но и эмоциями. Она не говорила ничего конкретного, это меня расстраивало, но по первым же звукам ее голоса я поняла, что они не были близкими друзьями, тем более любовниками… Мама сообщила, что Дэвид весьма дружен с отцом, что он и ей когда-то нравился. Но иначе и быть не могло!