Степан Злобин - По обрывистому пути

• Название: По обрывистому пути
• Автор: Степан Злобин
• Издательство: Башкирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Роман посвящён кануну первой русской революции.

Сюжет завязывается на Урале в среде интеллигенции и параллельно — в нескольких семьях уральских железнодорожников и заводских рабочих. Далее действие переносится в Москву. Писатель изображает студенческие волнения начала 900-х годов.

Все социальные слои русского общества начала XX века показаны автором в процессе идейной и партийно-политической борьбы сталкивающихся мировоззрений и характеров.

---

— Вот кого мы не ждали, доктор! Как я вам рад, как я рад! — говорил Федя. — Надолго вы к нам?

— Я бы и не заехал. Нужно было домой. А вот случился занос на дороге…

— Иван Петрович! — воскликнул Вася Фотин, тоже студент, технолог, подойдя к Баграмову. — Новости, доктор, какие! — сказал он вполголоса. — Обстановка, конечно, не та! Рассказал бы я вам кое-что про Питер…

— Найдем минутку, — так же негромко ответил Баграмов.

— Доктор, а где же Юля? Неужели вы без неё? — спросила Баграмова Фрида Кохман, курсистка Петербургского медицинского института.

Дочь знаменитого в городе портного, Фрида попала учиться в Петербург по протекции самого вице-губернатора, на которого старый Кохман шил уже несколько лет. Отец умолял ее помнить, что ей, еврейке, содействовал, такой «большой господин», а потому ей необходимо держаться «прилично», не попадая в студенческие истории. Но Фрида, учась теперь на втором курсе, уже два раза попала на замечание и едва удержалась в своем институте. В прошлое лето Фрида отбывала у Баграмова в земской больнице практику, сдружилась с Юлей Баграмовой и теперь была рада встретить Ивана Петровича.

У доктора разбежались глаза от такого множества окружавших его юных лиц.

— Вот так бал молодежи! — гудел Баграмов. — Да сколько же вас понаехало?! Разогнали вас, что ли, друзья, из университетов и с курсов?

— Пока ещё нет, но надеемся, доктор, что скоро, скоро разгонят всех, — сказал Вася.

Молодежь съехалась на каникулы: Федя и Аночка — из Москвы, Фрида и Вася — из Питера, медик Алеша Родзевич — из Казанского университета… Со всей этой «зеленью» доктор был хорошо знаком, пока они были еще гимназистами, и теперь за их свободными манерами, в звуках их окрепших голосов он узнавал их словно бы в новом качестве.

Молодые люди со своей стороны тоже как-то тянулись к Баграмову. Все они понимали, что Виктор Сергеевич Рощин — социал-демократ, как и доктор Баграмов. Но Виктор Сергеевич снисходил к ним, советовал почитать что-нибудь из теории. Доктор же держался товарищем, интересно рассказывая о подпольной работе, говорил о необходимости перейти наконец к настоящей боевой, революционной рабочей партии. Может быть, доктор был помоложе Виктора Сергеевича годами, может быть, у него был более открытый характер, но вся молодежь его чувствовала ближе, чем Рощина, и ближе, чем Лихарева, которого очень все уважали, но стеснялись из-за его почтенного возраста.

Рощин распахнул двери своего кабинета, приглашая желающих в его деловой и несколько строгий уют. И кабинет, как и гостиная, тоже мгновенно сделался тесным от шума и толчеи.

Оказалось, что с молодежью приехал, подхваченный по пути всею студенческой компанией, присяжный поверенный Александр Николаевич Родзевич, старейший из адвокатов города. Высокий, красивый, благообразный, с огромной шевелюрой седых волос и большой бородой, похожий одновременно на Маркса и на Бакунина, он был особенно хорош сейчас, посвежевший от морозного ветра и возбужденный поездкою с молодежью.

Не было ещё десяти часов вечера. До встречи Нового года оставалось довольно много времени, и предусмотрительная хозяйка тотчас же позвала всех приехавших с катания в комнату Вити и его семилетней сестренки, которая в этот вечер была уложена в спальне родителей. В детской же, куда пригласили молодежь, был накрыт стол для лёгкой закуски.

— Володя! А где же Володя?! — спохватился Федя Рощин, который хотя и был братом хозяину, все же по возрасту и по духу принадлежал к поколению «детей», и Володя был его младшим товарищем по гимназии.

— Твой Володя, конечно, со стариками занялся какой-нибудь философией, — насмешливо сказал Алеша Родзевич, у которого были свои причины для иронического отношения к Шевцову.

— А вот и Володя! Я его к нам притащил! И Аночку тоже! — торжествующе крикнул с порога Витя.

Он действительно «тащил» за собой одной рукой маленькую Аночку, а другой — высокого Володю Шевцова.

— Эх ты, Володька! Расстроил компанию, сам не приехал и Аночку тоже… — начал с упреком Федя. — Так здорово было…

— Мне нужно было успеть в одно место по делу. Что же касается Аночки — уж извините! Тут я ни при чем, В домашние обстоятельства Аночки я не вникал, — раздраженно огрызнулся Володя, отвечая Феде, но при этом взглянув на курчавого, краснощекого блондина Алешу Родзевича.

Давно заметив склонность Алеши к Аночке, чтобы «не стоять на пути» у него, Володя, как казалось ему самому, добросовестным образом избегал встреч с приятной ему Аночкой. Но почему-то в этот день вышло так, что после обеда Володя и Аночка встретились в библиотеке, и так уж само получилось, что целый час они разговаривали на улице, несмотря на подлинно новогодний мороз. Они встречались так и прежде и, разумеется, не сговаривались это скрывать, но опять-таки почему-то так выходило само собою, что о подобных встречах оба всегда молчали…

На месте хозяйки оказалась удивительно похожая на свою мать сестра Васи Фотина — Сима. Она была еще гимназисткой, как и Сережа, младший брат Алеши Родзевича, но оба они прижились в компании юных студентов и приняты были на равных началах.

— Витя, тебе с ветчиной? — спросила кругленькая Сима.

— Мне с сыром: я никого не ем! — выкрикнул Витя, которого после скарлатины и каких-то долгих осложнений мать растила вегетарианцем.

— Толстовство опасно распространяется в самом молодом поколении, — с шутливой серьезностью сказала красивая черноглазая Фрида.

— Если бы, Фридочка, их сиятельство старый граф имели влияние только в вопросах выбора между ветчиной и сыром, то беда была бы еще не так велика, — отозвался Володя Шевцов. — Но их сиятельство сочинили все эти штучки последовательно: в первых статьях — «никого не ем», во вторых — «никого не ненавижу» — даже врагов люблю, в третьих — «ни на кого не ропщу»… И если это новое христианство распространится, то Витте выбросит из бюджета империи содержание жандармов. Кому они будут нужны?!

— Беспокоишься, что жандармы останутся безработными? — засмеялся Федя.

— Володя, Володя! А разве уж так обязательно кого-нибудь ненавидеть? — спросила Сима, которая всех любила и, казалось, была создана для того, чтобы весь мир оделить бутербродами.

— Для растений — необязательно, а для человека в этом условие жизни, — вместо Володи резко ответила Фрида.

— Разве правда марксистов в ненависти? — спросила Сима.

— Смотря к кому! — пожала плечами Фрида.

— Симочка у нас простота, Фридуся, — сказал коренастый и грубоватый Вася. — Сколько ни старайся, до неё всё равно не дойдет.

— Васька дурак! — обиделась Сима на брата. — Вам, господин мизантроп, конечно, с кровавым ростбифом? — спросила она Володю, приготовляя бутерброд.

— С самым кр-ровавым! — патетически ответил Володя.

— Крови жажду, крови! — возбужденный общими разговорами, выкрикнул Витя Известную фразу из «Трагика поневоле», которого Коростелев недавно читал у них в доме.

— Господа! Мне случайно стало известно, — сказал Вася Фотин, — что Константин Константинович принес с собой новый рассказ. Надо его упросить почитать. Он ведь сам ни за что не предложит…

— Он принёс не для чтения вслух! — покраснев, заявила Сима. — И ты не имеешь права… Я про этот рассказ сказала тебе по-братски…

— Да ну тебя, Симка, с причудами! — отмахнулся Вася. — Я узнал про него без тебя: стал вешать шинель — в темноте уронил два чужих пальто. Упала бумага. Посмотрел на свету — «В сухих ковылях», рассказ Константина Коростелева. Я и сунул по принадлежности, в ближний справа карман. Вот и все. Если даже автор принес для прочтения тебе одной…

— А какое ты право имеешь читать бумаги, которые выпали из чужого кармана?! — напала Сима с неожиданным для всего ее мягонького существа непримиримым пылом.

— Да я же сказал тебе, что не читал!

— Если даже случайно ты обнаружил чужую тайну, то скромность и такт…

— Ну какая же тут, дурочка, тайна?! — перебил её Вася. — Константин не влюбленная гимназистка, которая по секрету пишет стишки и прячет их под подушку! А ты его хочешь сделать своей монополией.

— Дурак! Ненавижу тебя! — воскликнула Сима, обиженно выпятив полные губки.

— Серафима Викентьевна, а разве так уж обязательно кого-нибудь ненавидеть? — шутливо спросил Алеша Родзевич.

— Дураков ненавижу, бестактных и грубых людей! — горячо ответила девушка. — Кому ещё бутербродов? — вдруг перестав сердиться, спросила она окружающих.

Но оказалось, что все насытились и теперь потянулись в гостиную, где Коростелев демонстрировал горбушку несъедобного хлеба, который привез из голодающего уезда. Это было какое-то буро-зеленое рассыпчатоё вещество.