Валерий Дёмин - Тайник Русского Севера (с иллюстрациями)

• Название: Тайник Русского Севера (с иллюстрациями)
• Автор: Валерий Дёмин
• Издательство: Вече
• Жанр: Публицистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9533-2276-8

Автор на богатейшем научном, историческом и экспедиционном материале обосовывает концепцию полярного происхождения человечества и существования в доисторические времена на территории Русского Севера (а также других северных регионов) — в иных, нежели теперь, климатических условиях — обширного материка (или архипелага) — Арктиды, получившего у античных авторов название Гиперборея. Память о социальной формации, утвердившейся и процветавшей в те давние времена, сохранилась у народов Земли под названием Золотого века.

Автор опирается на обширный и во многом уникальный материал исторического, фольклорного, этнографического, археологического содержания, в том числе — и на результаты двухлетних изысканий на Кольском полуострове в ходе проведенных экспедиций «Гиперборея-97 и 98».

---

Голубиная книга неисчерпаема в своей глубине. Она — действительно Глубинная книга, чьи корни уходят к самым истокам мировой истории и предыстории. Она — один из немногих, чудом уцелевших мостков, напрямую соединяющих нас с началом начал всемирной истории. В этом живительном роднике — истоки и русского духа, и русской души. Народ — хранитель и носитель древнейших традиций — прекрасно понимал подлинную цену обретенного еще в праотеческие времена своего в общем-то бесценного сокровища. В самом ее тексте содержится самая точная и емкая характеристика — премудрость всей Вселенной! О какой еще другой книге прошлого и настоящего можно сказать подобное?

Калевальский форпост

В чужих словах скрывается пространство;
Чужих грехов и подвигов чреда,
Измены и глухое постоянство
Упрямых предков, нами никогда
Не виданное. Маятник столетий,
Как сердце бьется в сердце у меня.
Чужие жизни и чужие смерти
Живут в чужих словах чужого дня.
Они живут, не возвратясь обратно,
Туда, где смерть нашла их и взяла,
Хоть в книгах полустерты и невнятны
Их гневные, их страшные дела.
Они живут, туманя древней кровью,
Пролитой и истлевшею давно,
Доверчивых потомков изголовья.
Нас всех прядет судьбы веретено
В один узор; но разговор столетий
Звучит, как сердце, в сердце у меня.
Так, я, двусердный, я не встречу смерти,
Живя в чужих словах чужого дня.

Лев ГУМИЛЕВ

Уловить и понять общие корни культур разных народов, проникнуться архаичным северным (читай — гиперборейским) мироощущением помогает другой шедевр мирового фольклора — «Калевала», литературное сокровище финно-угорской духовной культуры. Еще уже — карело-финский эпос. На самом деле эта удивительная книга — бесценное достояние всего человечества. В финских и карельских рунах запечатлены такие архаичные пласты человеческого самосознания, которые распространяются на предысторию большинства народов Евразии. И дальше. Здесь сохранились не подвластные времени и беспамятству сюжеты и мифологемы, относящиеся к борьбе патриархата и матриархата, Золотого и Железного веков, различных тотемных кланов, не говоря уже о древнейшей космогонии, этике и эстетике. В этом смысле великая поэма является подлинным сплавом первобытного гуманизма и народной мудрости. Она — первозданная философия Севера!

«Калевала» — как она знакома современному читателю — бережно обработанный и скомпонованный в целостную книгу фольклорный материал, собранный в начале XIX века Элиасом Лёнротом среди карелов, ижорцев и финнов, проживавших тогда на территории Российской империи (главным образом в Архангельской губернии, где финские и карельские поселенцы также свято хранили древние руны, как русское население — былины). Даже в мелодиях и исполнении карело-финских и русских эпических песнопений прослеживается определенное сходство, что вряд ли следует считать случайным. На эти факты обращал внимание сам Э. Лённрот, путешествуя с другим великим финном — А. Кастреном — по Российской Карелии и Русской Лапландии. Несмотря на сравнительно недавнюю запись (что, впрочем, относится к фольклорным текстам большинства народов Земли), «Калевала» — одно из древнейших стихотворных произведений человечества. Учитывая же ее северное происхождение, великая поэма, запечатленная в памяти сотен поколений, быть может, как ни одно другое произведение устного народного творчества, сохранила — где в первозданном, а где и в «снятом» виде — голос полярной прародины и отголоски ценностей той далекой эпохи.

Былое единство всех людей, языков и культур, так сказать, генетически заложено в каждом из нас. В подсознании закодированы древние символы и мифологемы. Они могут оживать в памяти, обнажая глубинные и неведомые без творческого озарения корни. Так, исконно русский поэт Николай Клюев ощущал в себе через общее северное первоначало дух не только русского, но также карельского и саамского народов:

Я потомок лапландского князя,
Калевалов волхвующий внук…

Эти стихи уже цитировались в одном из эпиграфов. В своей поэзии Клюев сделал символом северной (ледовитой) Гипербореи камень Сапфир:

Калевала сродни желтокожью,
В чьем венце ледовитый Сапфир.

Если с определенной долей условности сегодня и можно говорить о философии Гипербореи, то в достаточно концентрированной форме былое мироощущение и менталитет наших прапредков получил отображение именно в «Калевале». Точная датировка большинства ее сюжетов вообще затруднительна. С одной стороны, книга изобилует архаичными родоплеменными реминисценциями. С другой стороны, многие эпизоды заведомо позднего происхождения. Иначе, печатный текст «Калевалы» — сплав древности и современности (если под последней подразумевать всю эпоху после принятия христианства). Однако, не считая незначительных христианских реалий типа нательных крестиков и заключительного крещения ребенка — будущего властителя Карелии (вставной фрагмент явно позднего и конъюнктурного происхождения), «Калевала» — всецело языческая книга — буйная, непредсказуемая и многоцветная, с множеством древних Божеств, постепенно превратившихся в народном представлении в обычных людей, наделенных, тем не менее, волшебными способностями.

Неповторим и незабываем образный и поэтический язык «Калевалы». Он настолько сладкозвучен, что даже в русском переводе воспринимается как верх совершенства:

Мне пришло одно желанье,
Я одну задумал думу, —
Быть готовым к песнопенью
И начать скорее слово,
Чтоб пропеть мне предков песню,
Рода нашего напевы.
На устах слова уж тают,
Разливаются речами,
На язык они стремятся,
Раскрывают мои зубы…

(Перевод — здесь и далее, кроме оговоренных случаев, — Л. Бельского)

Переводится название эпической поэмы, как «Сыны Кaлевы» (Кaлева — родоначальник карело-финских племен). Любопытно, что собственно в фольклорной поэзии и прозе название «Калевала» почти не встречается. Популярным это слово сделалось после опубликования эпоса (сокращенной композиции — в 1835 году и полной версии — в 1849 году). Имя прапредка Калевы поминается постоянно (кстати, в его основе лежит один из архаичных ощеязыковых корней «кал»). В сказаниях и песнях, оставшихся за пределами литературной обработки Э. Лёнрота, Калева — великан, у которого 12 сыновей.

Многие герои «Калевалы» также из числа первопредков и первотворцов. Таков северный Орфей — Вяйнямёйнен (сокращенно — Вяйно) (рис. 65) — мудрый старец, сказитель и песнопевец-музыкант, шаман и волшебник в подлинном смысле данного понятия (разве что вместо бубна у него сладкозвучные гусли-кантеле). С помощью заклинаний Вяйнямёйнен заговаривает кровь, строит волшебную ладью, отваживает от нее жуткое морское чудовище, превращает кусочек трута в неприступные скалы и рифы, усыпляет врагов и спасает собственный народ от эпидемии. Одновременно он несет в себе отпечаток архаичного божества-демиурга и живого человека, подверженного сомнениям и страстям (в частности, Вяйно часто и обильно плачет). Точнее, образ Вяйнемёйнена, как он дожил до наших дней, соединил в себе представления о первопредке и первотворце. Черты последнего особенно заметны в начальных космогонических главах.

Вяйнямёйнен — сын Небесной Богини — Ильматар, дочери воздушного (и безвоздушного, то есть космического) пространства. Забеременела она одновременно от буйного Ветра, который «надул» плод в процессе «качания» на волнах, и синего Моря, которое обеспечило последующую фазу беременности — «полноту» (следовательно, обоих можно считать отцами Вяйно). Между прочим, подобное зачатие эпического героя от ветра встречается и в других мифологиях (например, у пеласгов — предшественников эллинов на Балканах), что лишний раз подтверждает общность генетических и культурных корней различных этносов.

Роды у Ильматар не наступали до тех пор, пока она не превратилась в Мать воды — первозданную водную стихию и не выставила над бескрайним первичным Океаном пышущее жаром колено. На него-то и опустилась космотворящая птица — Утка (у других северных народов это могла быть гагара, у древних египтян — дикий гусь, у славяно-русов — гоголь-селезень, но мифологическая первооснова у всех одна). Из семи яиц, снесенных Уткой (шесть золотых и одно железное), и родилась Вселенная, весь видимый и невидимый мир: