Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный

• Название: Гроб хрустальный
• Автор: Сергей Кузнецов
• Жанр: Современная проза

---

"Можно ли считать это признанием в любви? — думал Глеб. — Ведь она в этот момент сидела рядом со мной и смотрела на меня. Или, раз я четвертинка, мне достается только четверть ее любви?"

— И вот, — досказывал Емеля, — самый старый раввин зачерпывает расписным узорным ковшом из чана, делает глоток и, словно прислушиваясь к себе, говорит "Вот за это нас и не любят!"

Все засмеялись снова, и Абрамов разлил остатки вина по стаканам…

В самом деле, жаль, что примета не работала. Глядя на покрасневшее лицо Оксаны, Глеб думал, что никогда не узнает, о чем она думает. Разве что — спросить напрямую: "Что ты имела в виду, когда…" Но нет, невозможно.

— Эврика! — вдруг сказал Абрамов. — Есть классная идея. Я знаю, что делать с бутылкой!

Церемонию вручения МНП решили проводить в номере Глеба и Чака. Девочек, учитывая матерность церемонии, не звали, да и комната была маловата для шестерых. Четыре бутылки стояли между кроватями, а Глеб, как глава Академии, вышел на середину и зачитал длинный текст, им же и сочиненный в поезде накануне. Идея создать Малую Нобелевскую Академию пришла им в голову месяц назад и показалась очень удачной. Тем более, что в глубине души половина класса не сомневалась, что и большая Нобелевская премия их не минует. Вольфсон даже как-то пробовал занимать деньги "до премии" и успешно набрал двадцать копеек на мороженое.

После перечисления имен членов Малой Нобелевской Академии и краткой декларации о целях и задачах премии, Глеб провозгласил:

— Малую Нобелевскую премию за литературу получает автор истинно народного произведения, великого стихотворного эпоса "Железяка хуева", Алексей Чаковский!

Все заорали "Ура!" и открыли первую бутылку. Передавая из рук в руки, пили из горлышка — негигиенично и неудобно, слюни попадали внутрь, и Глеб все время боялся поперхнуться.

— Ты не умеешь, дай покажу, — сказал Феликс, отбирая у него бутылку. — Надо вливать в себя, а не присасываться. Это не минет.

— О, наш Железный, оказывается, специалист по минетам! — оживился Абрамов. — Может, переименовать его в Голубого?

Феликс поставил бутылку на тумбочку, и только потом, развернувшись, двинул Витю кулаком в грудь. Тот рухнул на кровать, радостно гогоча.

— А чего, — сказал он, — тебе пойдет. Голубые — они же модники и мажоры.

Феликс в самом деле одевался слишком хорошо для матшкольного мальчика. Родители, выездные физики, привозили ему шмотки из-за границы. Он был единственным в классе обладателем фирменных «ливайсов» и владельцем единственного в школе карманного магнитофона под названием «плейер». По мнению Глеба, все это искупалось только тем, что родители Феликса привозили из-за бугра Тамиздат, включая книгу стихов Бродского на вызывающе белой бумаге. Стихи, в отличие от давно знакомых, были красивые, но непонятные.

— Помнишь, — медовым голосом говорил Чак Феликсу, — в "Волшебнике Изумрудного Города" был Железный Дровосек. А у нас в классе будет Железный Гомосек.

Феликс притворился, что не слышит. Оптимальная стратегия, но и она не спасала. Почти каждый в их компании в конце концов обзавелся даже не кличкой, а мифологией. Миша Емельянов был Емелей, который сидит на печи и онанирует. Кроме того, на физкультуре кто-то заметил, что у него очень волосатые подмышки, и он стал "Мишка — пизда подмышкой". Валеру Вольфсона дразнили его младшей сестрой, которая училась на два класса младше, — намекали, что он с ней спит или, напротив, безрезультатно домогается. Глеб был в половой связи с таинственным инопланетным Гл'ом, которого он, как следовало из имени, регулярно еб. Феликс был Железным и только к Вите Абрамову ничего не липло. Сейчас прямо на глазах Железный превращался в Железного Гомосека, и процесса уже не остановить.

— Голубая ржавчина железо разъедает, — продекламировал первую строчку еще не сочиненного стихотворения Глеб и на всякий случай отскочил, опасаясь нокаута.

Почти все они писали стихи — короткие эпиграммы, переделки классики, самостоятельные поэмы, наполненные тонкими аллюзиями и шутками, непонятными тем, кто не знал почему строчки "засунул градусник подмышку, сначала раз, потом другой" чудовищно неприличны. Начал это, кажется, Витя, написав на пару с Глебом подражание «Завещанию» Франсуа Вийона, где один за другим были прописаны одноклассники и учителя, включая легендарного Кураня. Потом Феликс был воспет в поэме "Железный фарцует" — о том, как внезапно оставшись без средств к существованию, Феликс пытается продать джинсы и плейер, но не может найти покупателя по причине их запредельной дороговизны, и в конце концов сдается в металлолом. Дальше про каждого из компании сочинили не одно и не два стихотворения, и дело медленно, но верно шло к изданию толстого тома, который предполагалось вручить всем в ночь выпуска.

Один Чак не особо преуспел в рифмоплетстве, и даже немного из-за этого переживал — насколько Чак мог переживать. Он писал довольно смешные прозаические диалоги — но это не совсем то. И вот два месяца назад он напал на золотую жилу. Все началось с известной нескладушки "По реке плывет топор / железяка хуева / ну и пусть себе плывет / уши во все стороны", — и вскоре Чак изъяснялся уже только такими стихами.

Вот и сейчас, поднявшись, он сказал:

— Я хочу вам тост сказать,

чтоб все было заебись,

чтоб для всех была пизда,

и не для кого — пиздец!

Все заорали "Ура!" и выпили в честь Чака. Тут же открыли вторую бутылку и продолжили, уже без тостов. Глеб, чувствуя, что в голове шумит, поднялся и объявил следующего победителя:

— Я рад объявить, что премию по лингвистике получает Михаил Емельянов, автор блестящего термина "математический онанизм".

Емеля достал третью бутылку: он единственный знал правильный порядок — Абрамов и Глеб наблюдали за открыванием каждой бутылки с замиранием сердца. Ошибись Емеля — было бы им всем "вот за это нас и не любят!"

На этот раз никто не читал стихов, благо они были давно написаны: когда Емеля описал какую-то особо сложную задачу этим термином, быстро сокращенным по аналогии с «матаном» до «матона», Глеб написал большой акростих, в котором зашифровал имя "Михаил Емельянов" (разумеется, без мягкого знака). Среди прочих Мишиных достижений фигурировал и матон — "Я бы сказал ему «пардон» / навеки славен будь матон". Стихотворение получило особо скандальную славу, потому что его чуть не перехватила учительница истории по прозвищу Белуга, председательша школьного парткома и, по общему убеждению, скрытая сталинистка. В последний момент Абрамов успел запихнуть поэму в сумку, но все еще долго обсуждали, хватило бы у Белуги ума расшифровать акростих и вычислить Емелю.

Символом математического онанизма была горизонтальная восьмерка, знак бесконечности и одновременно отсылка к анекдоту про онаниста, которому врач велел досчитать до восьми, а потом прекратить мастурбировать. Разумеется, сказав "шесть, семь, восемь" онанист остервенело повторял: "восемь, восемь, восемь", тем самым превращая восьмерку в бесконечность путем своеобразного поворота на пи на четыре. Эта восьмерка и значилась на Емелином дипломе — остальным дипломов не досталось, потому что было неясно, что на них рисовать.

Все были уже изрядно пьяны, когда Вольфсон вспомнил еще про одну бутылку.

— Хватит пить! — крикнул, как и было условленно, Емеля, — довольно! Мы — не алкоголики, мы — математики!

Эту фразу ему еще долго поминали, как и последовавшую за ней чудовищную выходку: схватив последнюю бутылку, он мгновенно ее открыл и, к ужасу собравшихся, ринулся в ванную.

— Стой, — закричал Абрамов, падая поперек прохода и тем самым преграждая путь Вольфсону и Феликсу.

Из ванной донеслось буль-буль-буль жидкости в унитазе. Глеб вздохнул с облегчением — пронесло. Теперь никто не догадается, что в бутылке была вода.

И только тут он заметил, что в комнате нет Чака.

Чака не было и через два часа, когда все разошлись по номерам, надеясь, что в коридоре гостиницы им не встретится Лажа — классная руководительница Зинаида Сергеевна Лажечникова. В конце концов, устав ждать Чака, Глеб разделся и лег. Голова кружилась, и последнее, о чем Глеб подумал: алкоголь, похоже, меняет топологию пространства.

Проснулся он оттого, что кто-то включил свет. С трудом открыв глаза, он увидел Чака: тот со счастливой улыбкой стоял между кроватями.

— Где ты был? — сонно спросил Глеб.

— У Маринки Царевой, — ответил Чак, продолжая улыбаться.

— И что ты там делал?

— А ты как думаешь? — Улыбка стала совсем уж победоносной.

Сон как рукой сняло. Глеб похолодел.

— Пиздишь! — прошептал он.

— Ни хуя, — ответил довольный Чак.

— А Ирку вы куда дели?

— Маринка ей что-то наплела, и она свалила к Светке с Оксанкой. У них там третья кровать свободная.