Иван Дроздов - Унесенные водкой. О пьянстве русских писателей

• Название: Унесенные водкой. О пьянстве русских писателей
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: ЛИО «Редактор»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: SBN 5-7058-0198-X

Падают таланты на Руси, —Кто-то пьет, другой уже в могиле, —Господи спаси.Мало нас без водки загубили?..

Ю. Максин

Тысячелетия алкоголизм рассматривался на бытовом уровне. Люди знали, что пить — это плохо, некрасиво и вредит здоровью. «Пьянство есть упражнение в безумстве» — сказал Пифагор. «От вина гибнет красота, вином сокращается молодость», — заметил Гораций. А философ Сенека утверждал: «Пьянство это добровольное сумасшествие. Но уже проницательная Екатерина Вторая перевела это явление в плоскость политики. Она сказала: «Пьяным народом легче управлять».

---

— Садитесь, — сказал Свиридов, не подавая руки. Он был невысок ростом, с красивой шевелюрой волнистых седеющих волос, — выглядел молодо.

Отстранил на столе бумаги, откинулся на спинку кресла.

— Ну, как на свободе? Не скучновато?

— Поэт Алексей Марков, никогда нигде не служивший, говорит: самый несвободный человек — это свободный человек.

— Марков скажет. Горазд на хлесткое словечко.

Хозяин кабинета помолчал, тронул для порядка бумаги. Неожиданно сказал:

— Вы в Литературном институте учились, наверное, знаете многих литераторов?

— Не сказал бы, что многих, но кое-кого…

— Мы сейчас новое издательство создаем — «Современник». Важно подобрать туда серьезных людей. Вот… Юрий Панкратов. На курсе с Фирсовым учился, — вы тоже должны знать его.

— Давно мы учились, люди меняются. Раньше его «Литературка» хвалила, до небес возносила, потом бросила. Чем-то не потрафил.

— Когда поднимали его — во времена Кочетова?

— Да нет, уж при Чаковском.

— Чем же он… не угодил Чаковскому?

— Панкратов Пастернаку молился, на даче у него дневал и ночевал, — тогда его поднимали, а тут вдруг бросил учителя, разошелся с ним. Ну, его и кинули в колодец. Ни слова доброго о нем.

— Да, похоже на то. Он, говорят, поначалу все черным цветом мазал.

— Было такое. Вот как он Россию в то время представлял:

Трава зеленая,
Небо синее.
На воротах надпись:
«Страна — керосиния».

— Вот, вот… Такой-то Чаковскому подходил.

Говорит басовитым, нутряным голосом. В глаза собеседнику долго не смотрит. Я во время своей корреспондентской службы вырабатывал способность: смотреть в глаза собеседнику. Ценил и завидовал тем, кто этим даром обладает в высокой степени. Свиридов такой способностью не обладал, и в одной позе не сидел — то отклонится в угол кресла, то подвинется к столу. Однако говорил умно и дело свое, видимо, знал хорошо.

— Ну, так как — станете рекомендовать его в новое издательство, на редакцию поэзии?

— С ходу так — не могу. Если позволите, спрошу у верных людей, тогда и вам доложу.

— Да, да, — я вас попрошу об этом. И вот еще — Валентин Сорокин. Этот нас особенно интересует.

— Сорокина я знал еще в Челябинске, — тогда он на металлургическом заводе работал машинистом подъемного крана.

— Крановщиком? Не металлургом?

— В мартеновском цехе крановщик — тоже будто бы металлург.

— Именно, будто бы… — буркнул Свиридов, видимо, недовольный теми, кто неточно ему доложил. — Я вот тоже… артиллеристом мог бы назваться, а я был химиком в дивизионе «катюш».

Свиридов после нашей продолжительной и вполне доверительной беседы предложил мне зайти к Карелину Петру Александровичу.

— Побеседуйте еще с ним, — сказал Николай Васильевич.

Со второго этажа я спустился на первый, и здесь, в конце правого крыла здания, располагался издательский главк — Росиздат. В небольшом кабинете сидел главный редактор всех издательств России — Карелин или ПАК, — так его сокращенно называли в комитете.

Петр Александрович, завидев меня, не удивился, — видимо, Свиридов его предупредил.

Только сказал:

— И тебя… «скушали» в «Известиях».

— И да, и нет. Сам ушел, но, конечно, припекло, — вот и ушел.

Нам вместе привелось работать в «Известиях». Он был заместителем редактора по разделу литературы и искусства — заказывал мне статьи, охотно их печатал. Мне нравился этот высокий, интеллигентный человек с легким и веселым характером. он много знал и умел о любом пустячном случае забавно рассказывать.

Посылая меня в комитет, Фирсов сказал:

— Там Карелин… Имей в виду: это первый у Свиридова человек, его доверенное лицо и советник.

Узнав, что я на свободе, Карелин без дальних предисловий предложил мне должность своего заместителя. При этом сказал:

— Я скоро пойду на пенсию. Вот мне достойная замена. И рассказал: комитет только что получил решение правительства о создании нового мощного издательства «Современник». В нем будут печататься только художественные книги — проза и поэзия. И небольшая редакция критико-публицистической литературы. Строго определена пропорция: 80 процентов книг — писателей российской периферии, 20 процентов — москвичей. В год будет издаваться 350 книг, — каждый день книга.

— Свиридов поручил мне подобрать редакторский состав.

Первый день работы в комитете напомнил мне Тракторный завод в Сталинграде, где двенадцатилетним мальчиком, приписав себе два года, начал я трудовой путь. Учился я на токаря, но скоро мастер подвел меня к строгальному станку, показал, как на нем работать, и велел отстрогать планку. На другой день мне уже пришлось работать на двух станках — токарном и строгальном, а очень скоро заболел рабочий, и меня тут же научили долбить фаски, канавки на станке долбежном. Прошло три-четыре месяца, мастер попросил меня остаться на вторую смену. Так четырнадцать часов я беспрерывно переходил от станка к станку, долбил, строгал, точил детали. В десятом или одиннадцатом часу полуночи я в изнеможении присел на штабель деталей и подумал: «Неужели всю жизнь… вот так… от станка к станку?»

В комитете не было станков, тут ничего не надо было строгать, точить, — тут надо было сидеть. С десяти утра до шести вечера. Каждый день. Безотрывно, безотлучно. Сидеть и… не делать глупостей. Боже упаси, если в беседе с посетителем или сотрудником что-нибудь не так скажешь, не так оценишь бумагу, не то ей дашь направление…

Тут надо было быть умным. Или изображать из себя умного. Если же у тебя не было ни того, ни другого, — надо было больше молчать. И покачивать головой — не очень сильно, но так, чтобы и посетитель, и сотрудник, общающийся с тобой, не могли понять истинный ход твоих мыслей. И тогда им нечего будет о тебе говорить.

Карелин был вечно в отсутствии. Он обыкновенно вечером звонил мне на квартиру, говорил:

— Завтра буду писать доклад председателю (или речь на какой-нибудь книжной выставке, или выступление на приеме, на банкете, на встрече…). Запрусь где-нибудь в свободной комнате, — ты меня не ищи.

Я принимал на себя поток посетителей. Нельзя сказать, что это был беспрерывный поток, что народ валил к нам в кабинеты. Нет, народ в наших коридорах не толкался. Да в сущности, здесь и не было народа — были писатели, ученые-литераторы, да из наших, ведомственных, директора издательств и главные редакторы.

Помню, в первый же день заявился Илья Бессонов — наш известинский журналист, корреспондент по Ставропольскому краю.

— Ты здесь? — удивился он.

— А ты?

— И меня «съели». Я теперь директор ставропольского книжного издательства. И вот — написал роман.

Вытащил из портфеля объемистую рукопись, положил на стол.

— И что же? Хочешь, чтобы я почитал?

— Конечно! И дал бы добро на печатание в нашем издательстве.

— А я… разве имею такое право?

— А кто же? Здесь порядок таков: директора издательства или главного редактора в их собственном издательстве могут напечатать только с разрешения Карелина. Ну, а ты — его заместитель. Тут до тебя был Николай Иванович Камбулов. Раньше он все дела такие прокручивал.

— Ну, тогда оставляй. Только я, конечно, посоветуюсь с шефом.

Бессонов рассказал о бедах своего издательства. Бумаги мало, писатели стонут, по пять лет ждут своей очереди.

— А ты тиражами маневрируй. Уменьшишь тиражи, больше имен выпустишь.

Бессонов выпучил на меня глаза. «Не шутишь ли?» — говорил его взгляд.

Популярно мне объяснил, что большие тиражи выгодны издательству и типографии. Рукопись подготовили, завели на поток и — шлепай. Отсюда прибыли, премии…

Кажется, я «сморозил» первую глупость. Хорошо, что на своего напал.

Позже мне станет ясным главный механизм, угнетающий наше книгоиздательское дело. Громадные тиражи! Сотня тысяч! Полмиллиона! А то и больше.

Пушкин, Гоголь, Некрасов, да и писатели нашего века — Есенин, Блок, Маяковский издавались малыми тиражами — три тысячи, пять… На бумаге, которую мы тратим ныне на одного писателя, можно было издать десять, двадцать авторов.

Бессонов раскрывал передо мной дверь, ведущую к одной из самых важных тайн партийной политики, — а точнее, политики «серых мышей» и их «полководца», «красного кардинала» Суслова: переключить бумагу и всю полиграфическую мощь страны на авторов, живущих в больших городах. Из той же политики пошли закрывать издательства в российских городах, их все больше сосредоточивали в Москве и центрах республик.

Петр Александрович Карелин имел много достоинств: он прекрасно владел пером — еще до войны был собственным корреспондентом «Известий» по Дальнему Востоку и, как я слышал в редакции, «хорошо писал». Литературная одаренность и превосходные знания общественных процессов, — в особенности же издательских дел, — помогали ему быстро, толково писать всевозможные отчеты, доклады, речи и т. д. О председателе же говорили, что он «ворчун», привередлив, и угодить ему мог только Карелин. Приближенные председателя — помощник, заместители, начальники главков — в отсутствие Карелина чувствовали себя неспокойно, не с кем было посоветоваться, уточнить, согласовать… Бумаги им возвращали на доработку по несколько раз, — всех трясло и лихорадило.