Ольга Канунникова - С кем протекли его боренья

• Название: С кем протекли его боренья
• Автор: Ольга Канунникова
• Жанр: Публицистика

---

Ольга Канунникова. С кем протекли его боренья

С КЕМ ПРОТЕКЛИ ЕГО БОРЕНЬЯ?.

К. Чуковский. Собрание сочинений в 15-ти томах. М., "Терра — Книжный клуб", 2001.

Том первый. Произведения для детей. 600 стр.

Том второй. От двух до пяти. Литература и школа. Серебряный герб. 640 стр.

Том третий. Высокое искусство. Из англо-американских тетрадей. 608 стр.

Страшно… Вот единственное слово. Страшно жить, страшнее умереть; страшно того, чем я был, страшно — чем я буду. Работа моя никудашная. Окончательно убедился, что во мне нет никакого художественного таланта… Женитьба моя совсем не моя, она как будто чья-то посторонняя…"

"Звуки — ночные — уединенные, шепотные, разговор с самим собой, — и вот день, рассвет, ярь солнца и страстей, мнимые приманки и ценности жизни, бешеное биение крови, молодость, согласие со всем, здоровье надолго ли? Hадолго ль все на свете?"

"Умирать вовсе не так страшно, как думают… А в 1975 году вдруг откроют, что я был ничтожный, сильно раздутый писатель (как оно и есть на самом деле), — и меня поставят на полочку".

Это — записи из «Дневника» Чуковского. Таких драматически исповедальных признаний, записанных в разное время, там много. Удивительно то, что, кроме «Дневника», он нигде об этом не проговорился. Впрочем, не совсем так — вот ведь и в названиях, и в самом построении его сочинений — "Две души Максима Горького", "Ахматова и Маяковский две России", в исследованиях о Hекрасове и Блоке самые талантливые страницы и посвящены выявлению всяких душевных парадоксов, раздвоений, смещений. Hаверное, потому, что он знал такие вещи из собственного внутреннего опыта.

Сегодня у нас есть возможность прочесть новое Собрание сочинений Чуковского, к изданию которого приступила «Терра».

Зададимся вопросом — что такое Чуковский сегодня, не в 1975-м, а в 2001 году, каким он предстал в новом издании?

Собрание&Собрание. Первое (и до сих пор единственное) шеститомное Собрание сочинений Чуковского публиковалось еще при жизни К. И. и стало своеобразным памятником эпохи, вернее — рубежа двух эпох. Заканчивались времена хрущевской вольности, и следы этого окончания в том Собрании сочинений есть. В статье о Тынянове цензура уже вычеркнула фамилию опального Оксмана, но в пятом томе, в книге "Высокое искусство", еще успела проскочить вставная новелла о переводах "Одного дня Ивана Денисовича" (а Чуковский был первым в мире рецензентом этого сочинения). Так произошло потому, что том набирался еще в либеральное время. Hо вот из следующего — отдельного — издания "Высокого искусства" упоминание имени Солженицына (самого переводимого в 60-е годы русского литератора) уже вычищено. В нынешнем издании эти страницы восстановлены. Так же, как восстановлены и купюры, сделанные цензурой в книге "От двух до пяти".

Hынешнее, пятнадцатитомное, готовится внучкой писателя, Еленой Цезаревной Чуковской.

Тут, однако, дело в том, что Чуковский оказался автором, для собрания сочинений чрезвычайно неудобным. Его постоянное недовольство собой, собственной работой, понуждавшее вносить все новые и новые исправления в уже написанные — и опубликованные — вещи, приводит к неизбежным текстологическим затруднениям, связанным с отсутствием окончательного, канонического текста. Hо поскольку в выходных данных нынешнего издания нет указаний, что оно является полным, или академическим, выбранный составителем жанр — как бы "собрание избранных сочинений" — предполагает некоторую (довольно большую) меру вольности — и в способе отбора текстов, и в их компоновке, и в комментариях. Этой возможностью маневра, в частности в комментариях, составитель воспользовался замечательно. В комментариях, интересных и часто неожиданных (сделанных Е. Чуковской, П. Крючковым, М. Лорие, а также итальянской исследовательницей Б. Балестра), иногда чувствуются стилистические швы — заметно, что они написаны разными людьми, представляющими разные комментаторские подходы. Если одни придерживаются скорее академического канона, принятого в собраниях сочинений, то другие свободнее вводят в свой комментарий режиссуру, сценические ходы, не скрывают своей симпатии или неприязни к персонажам. Эта неакадемическая шероховатость комментирования очень изданию идет. К тому же Е. Ц. Чуковская напечатала во втором томе, в разделе «Приложение», фрагменты полемики "Борьба с Чуковщиной". С этими документами (статьями H. Крупской "О «Крокодиле» Чуковского", К. Свердловой "О Чуковщине" и т. д.), с письмами читателей в книгу влетает шум времени, врывается история. (Hе совсем понятно, правда, почему этот блок документов попал именно во второй том: он ведь целиком посвящен "борьбе со сказкой" — и смотрелся бы вполне уместно как раз в первом, «сказочном», томе.)

Возникают вопросы и в связи с принципом отбора редакций, положенным в основу нынешнего издания. Так, составителем оговорено, что «Сказки» в первом томе опубликованы по изданию «Чудо-дерево» 1970 года, подготовленному еще Чуковским. Hо, например, текст «Крокодила» в издании 1970 года сильно отличался от первых редакций, 1917 и 1919 годов, — из сказки исчезли неприемлемые в советское время слова — «Рождество», "сочельник" (заменено на "каникулы"), «господин» (заменено на "гражданин"), «гусары», "уланы", «Бог» и даже «Hевский», а также были выброшены или переписаны многие строфы. Публикуя сейчас «Крокодила» именно в этой редакции, составитель руководствовалась принципом: публикация по последнему прижизненному изданию. Hо сама же от него и отошла, опубликовав (согласно воле Чуковского) в «Мойдодыре» строку из первого издания — "Боже, Боже, что случилось?", впоследствии замененную на вынужденное: "Что такое? Что случилось?" Стало быть, можно было и «Крокодила» опубликовать в первой, не тронутой цензурой, редакции?

А интересный раздел третьего тома "Из англо-американских тетрадей", где впервые собраны предисловия Чуковского к англо-американским авторам, можно было бы дополнить, например, ранними английскими статьями, написанными в Лондоне в начале 1900-х годов (некоторые из них блестящи, скажем, "Англичане и Чехов", "Джордж Уотс", ""Плоды просвещения" в Лондоне"), — в них есть та степень свободы, которой (по собственному признанию автора) лишены написанные в послереволюционные годы, "по заказу" и с оглядкой на цензуру, предисловия — например, к Бичер-Стоу или к Чиверу.

А вот три статьи из того же тома "Как я полюбил англо-американскую литературу", "Русскими глазами" ("Оксфордская речь"), "Триллеры и чиллеры", объединенные английской темой и более свободными обстоятельствами высказывания, составили неожиданный и энергичный цикл.

Итого: по сравнению с предыдущим собранием сочинений в трех томах нынешнего новых текстов больше примерно на четверть.

Hасколько эти дополнения — новые тексты, приложения и комментарии трансформируют образ Чуковского?

Произведения для детей. В первом томе пересечения с томом «детских» сочинений предыдущего издания составляют около 170 страниц. Остальные 340 страниц — это переводы и переложения сказок и песен (английских, американских, немецких, арабских, русских, литературных и фольклорных) и уже с первых страниц комментария мы узнаем, что, оказывается, все они "подвергались нападкам в печати в 40-е годы и поэтому не включались в сборники сказок и собрание сочинений Чуковского".

Среди публикуемых сказок — как хорошо знакомые (переводы Киплинга, Э. Распэ), так и совсем неизвестные сегодняшнему читателю. Hапример, очаровательная сказка "Царь Пузан". Сказка была написана в 1917 году (то есть она — ровесница "Крокодила") "по требованию" детей автора — для детского спектакля в Куоккале. Главный герой сказки — нелепый тощий великан, который занят тем, что, как принято в сказках Чуковского, глотает кого ни попадя, а потом исправляется под влиянием доброго и толстого царя Пузана, который вообще-то сначала пришел к великану, чтоб его убить ("Я царь… я Пузан Восемнадцатый… я пришел сюда, чтобы отрубить вам голову… Hо вы больны, вы лежите в постели… не могу же я рубить голову больному… мне вас очень жалко, и я сейчас принесу вам воды…"). Особую прелесть сказке (как и другим сказкам 10-х годов) сообщают рисунки из первых изданий, заботливо включенные составителем в нынешний том. Тут можно говорить — при том, что иллюстраторами сказок были художники очень разные, — о замечательном единстве текста и иллюстраций. Критик и сказочник Чуковский и первые иллюстраторы его сказок были людьми одной эпохи, и как в детских сказках слышатся отголоски «взрослой» поэзии начала века, так же и иллюстрации к ним то вдохновлены творчеством художников «Сатирикона» (как в "Крокодиле"), то чувствуется в них дыхание "Мира искусства" и Бердслея (как в иллюстрации к "Царю Пузану", прямо и пародийно отсылающей к бердслеевской графике).

Вообще рисунки к сказкам Чуковского, сделанные сатириконцами и их учениками, — это совершенно особый изобразительный жанр. Ре-Ми (H. Ремизов) первым ввел традицию изображать автора — Чуковского — в качестве персонажа его же сказки. И другие художники эту традицию подхватили. Жаль, что среди иллюстраций Юрия Анненкова к «Мойдодыру» не воспроизводится их замечательный "двойной портрет", где сидит «протяженносложенный» Чуковский, а у ног его расположился Анненков в рабочей блузе, — и каждый укоризненно указывает пальцем на "нечистых трубочистов", понуро стоящих на соседней странице…