Сергей Цветков - Александр Первый

• Название: Александр Первый
• Автор: Сергей Цветков
• Жанр: История
• ISBN: 5-9524-1680-2, 978-5-9524-1680-2

Сергей Эдуардович Цветков родился в Москве в 1964 году. По образованию историк. Печатался в различных периодических изданиях, в том числе «толстых» литературных журналах. Известность писателю принесли увлекательные исследования, касающиеся выдающихся деятелей России и загадочных страниц отечественной истории. Перу Сергея Цветкова принадлежат книги о Петре I и его незаурядном противнике, шведском короле Карле XII; о знаменитом русском полководце, генералиссимусе Александре Суворове; о самом противоречивом российском императоре Александре I.

lenok555: В книге отсутствуют все примечания, кроме последнего!!!

---

Воцарение Александра сразу привело к значительным изменениям во внешней политике России.

Вместе с тем Россия избежала разрыва с Францией. Для выяснения того, чего ему следует ждать от молодого русского царя, Наполеон послал в Петербург своего ближайшего сподвижника и друга маршала Дюрока.

7 мая 1801 года Дюрок был принят царем. Во время аудиенции Александр проявил удивительную наивность. Желая подчеркнуть свое уважение к принципам 1789 года, он выражал бурное восхищение тем, что видит наконец француза, участника великой революции, и, предполагая в Дюроке суровые республиканские добродетели, с удовольствием величал его «citoyen» ("гражданин"), чтобы доставить удовольствие послу республики. Однако это звание пришлось не по вкусу Дюроку, и он в конце концов вежливо намекнул Александру, что во Франции звание «гражданин» больше никому не ласкает слух.

Помимо аудиенции Дюрок имел с государем знаменательную беседу в Летнем саду. Взяв посла под руку, Александр водил его по дорожкам сада и развивал свои политические взгляды на отношения России и Франции:

— Мне лично ничего не нужно, я желаю только содействовать спокойствию Европы, — заверил он французского посла.

В этих словах уже заключалась несчастная судьба России на ближайшие двадцать лет: русская кровь должна была скреплять фундамент европейского благополучия.

В заключение Александр сказал, что не намерен вмешиваться во внутренние дела других государств, что всякий народ волен избрать себе правительство, которое удовлетворяет его потребностям, и что он осуждает тех, кто противодействует этому.

26 сентября в Париже был подписан мирный русско-французский договор, а два дня спустя — секретная конвенция, касающаяся урегулирования дел в Германии, Италии и отношений Франции с Турцией.

Приехавший в ту пору в Петербург Лагарп охладил восторги царя по поводу первого консула и французской республики. Наполеон, уверял Александра швейцарец, думает вовсе не о благе человечества, а о личной власти, о захватах:

— Никто ловчее Наполеона не облекается в шкуру ягненка, лисицы и льва. Руководимое им движение назад, ко временам мрака и варварства, совершается с удивительной быстротой. Уже стыдятся признавать права разума и слагают панегирики спасительному невежеству и похвальному легковерию предков. Честного гражданина ожидают тюрьма и ссылка, а шпионов — деньги и почет; свобода слова подавлена.

Подобный взгляд на Наполеона был тогда еще нов, но Александр своим отлично развитым политическим чутьем уловил, что в будущем этому взгляду суждено сделаться преобладающим. Разговоры с Лагарпом пробудили в Александре смутную, пока еще плохо осознаваемую вражду к Наполеону, в причинах которой царь вряд ли отдавал себе отчет. Александр почувствовал в Наполеоне своего главного соперника в деле устроения всечеловеческого счастья, артиста, собиравшегося сорвать овации европейской публики и превратить политические спектакли в свой бесконечный бенефис. И главное, что отличало этого артиста от его собратьев, была гениальность, то есть яркий проблеск подлинной, божественно-дьявольской сущности человека, не поддающейся ни подражаниям, ни подделкам под нее. Российский Протей, тоскующий по себе самому, не мог не чувствовать зависти к человеку, знающему и смело осуществляющему самого себя. Поэтому, подписав договор, Александр отозвался о первом консуле так:

— Какой мошенник!

Эти слова не сулили в будущем ничего доброго.

С приездом Дюрока вопросы внешней политики были затронуты и на заседаниях негласного комитета. Чарторийский высказался по этому поводу в том смысле, что лучшая политика по отношению к французам состоит в том, чтобы внушать им доверие простотой собственных действий, но в то же время и давать им чувствовать, что "мы вовсе не имеем отвращения к тому, чтобы противодействовать силой оружия их властолюбивым замыслам в случае, если они не захотят от них отказаться".

Все согласились с этой формулировкой, а царь добавил, что Россия не имеет надобности в союзах с иностранными государствами и что ей не нужно заключать с ними никаких договоров, кроме коммерческих.

Кочубей, заведовавший иностранными делами, был решительным приверженцем системы невмешательства в европейские дела. Казалось, эта система отвечала взглядам царя. По крайней мере, еще 31 октября 1801 года Александр писал С. Р. Воронцову: "Я буду стараться следовать преимущественно национальной системе, то есть системе, основанной на пользе государства, а не на пристрастии к той или другой державе, как это часто случалось. Если я это найду выгодным для России, я буду хорош с Францией, точно так же, как та же самая выгода России побуждает меня теперь поддерживать дружбу с Великобританией".

Но уже в конце года Кочубей жаловался на упрямство государя, а затем появились первые признаки русско-прусской дружбы, что рушило всю систему уклонения от союзов.

Кочубей рискнул поднять этот вопрос в негласном комитете. Александр заявил, что союз с Пруссией удержит Францию в пределах умеренности. «Триумвират» поддержал царя, заметив, что "Франции следует дать понять, что мы можем сделать ей больше вреда, чем она нам".

Решение о свидании с прусским королем было принято за спиной Кочубея. "Кому придет в голову, — писал он, — что два государя совершают переезд для того только, чтобы осмотреть несколько полков? А в сущности, это так, и не иначе. Кто поверит, что министр иностранных дел не знал ничего об этой проделке? А между тем и это сущая правда".

Таким вот образом Александр остановился на решении, которое определило всю его последующую политику.

Царь обещал Кочубею, что поездка в Мемель не будет иметь политических последствий, и обещал вполне искренне. Он просто желал, пишет Чарторийский, "сблизиться со своим соседом и родственником. Он чувствовал к пруссакам и к их королю особенную любовь, объяснявшуюся военным воспитанием, полученным им в Гатчине. Для Александра было праздником увидеть прусские войска, о которых он был очень высокого мнения; он с удовольствием готов был воспользоваться удобным случаем расширить свои познания в военном строе и парадах… Кроме того, Александру очень хотелось познакомиться с красивой прусской королевой, порисоваться перед ней и перед иностранным двором. Поэтому он с радостью отправился в Пруссию". Но тем не менее политические последствия этой поездки были весьма серьезные. В Мемеле завязалась дружба Александра с Фридрихом Вильгельмом III, которая помогла последнему сохранить прусскую монархию — за счет потоков русской крови.

20 мая 1801 года царь покинул Петербург. Его сопровождали Кочубей, Новосильцов, обер-гофмаршал граф Н. А. Толстой, генерал-адъютанты князь П. П. Долгоруков, граф Ливен, князь Волконский и лейб-медик Виллие.

Путешествие напоминало триумф. Народ готов был постелить себя под ноги Александрова коня. В Риге жители со слезами умоляли Александра позволить им выпрячь лошадей и везти его карету на себе. В Мемеле, куда Александр приехал в конце мая, его ждала не менее радушная встреча. Навстречу ему вышли прусский король и все население города. Праздники — смотры, маневры, приемы, обеды, балы, фейерверки — начались сразу и продолжались всю неделю, до самого отъезда Александра.

Графиня Фосс, обер-гофмейстерина королевы Луизы, записала в дневнике свои первые впечатления от русского царя: "Император чрезвычайно красивый человек, белокурый; он поражает выражением своего лица; фигура его нехороша, или, вернее, он плохо держится. По-видимому, он обладает мягким и человеколюбивым сердцем; во всяком случае, он в высшей степени учтив и приветлив". На седьмой день она была от него без ума: "Император самый любезный человек, какого можно вообразить себе; и по своим взглядам и убеждениям это вполне честный человек. Бедный, он совсем увлечен и очарован королевой!"

Последнее замечание не было сплетней, хотя оно и не совсем верно передает существо дела. С королевой Луизой у Александра возникли особого рода отношения — так называемое "платоническое кокетничанье", — которые особенно нравились Александру. "Лишь в очень редких случаях добродетели дам, которыми интересовался этот монарх, угрожала действительная опасность", — поясняет сущность этих отношений Чарторийский.

Фридрих Вильгельм смотрел на все это сквозь пальцы. Как видно, Александру старались угодить во всем, и не напрасно: в Париже в это время шла торговля бесхозными немецкими землями, и Пруссия добилась русской санкции на приобретение многих новых владений. Не последнюю роль в уступчивости царя сыграли его отношения с королевой. "Вы поймете, — писал одному своему корреспонденту обер-гофмаршал королевского двора Ломбард, — что волшебница немало способствовала скреплению уз, связующих ныне обоих государей. Это фея, подчиняющая все силе своего очарования".