Макс Фрай - Пять имен. Часть 2

• Название: Пять имен. Часть 2
• Автор: Макс Фрай
• Издательство: Амфора
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00181-5

Все, наверное, в детстве так играли: бьешь ладошкой мяч, он отскакивает от земли, а ты снова бьешь, и снова, и снова, и приговариваешь речитативом: "Я знаю пять имен мальчиков: Дима — раз, Саша — два, Алеша — три, Феликс — четыре, Вова — пять!" Если собьешься, не вспомнишь вовремя нужное имя, выбываешь из игры. Впрочем, если по мячу не попадешь, тоже выбываешь. И вот вам пять имен (и фамилий), которые совершенно необходимо знать всякому читателю, кто не хочет стоять в стороне сейчас, когда игра в самом разгаре, аж дух захватывает. Запомните эти имена. Они вам еще не раз пригодятся, помяните мое слово.

---

Уличный люд гоготал во всю глотку.

Торговки строили шуту глазки и обмирали, ахая и прикрывая лица передниками.

Мальчишки обстреливали стражников ослиным навозом и дудели в свистки из стручков акации.

Ослы, икая, орали и брыкались.

На широком поясе шута, пересекавшем алую бунтарскую безрукавку, болталось, вспыхивая, зеркальце на длинной ручке, а на одном шнурке с ним-выделанная чучельником голова ночной крючконосой птицы — совы.

Капитан стражников доверху набряк черной кровью и желчью, как волдырь, выхватил меч из ножен и, очертя голову, ринулся на безоружного баламута и безобразника, вращая клинком, будто ветряная мельница в бурю, но лицедей, расхохотавшись, совершил головоломный курбет, и вспорхнул кувырком, как кочет, на вершину двухколесной повозки торговца зеленным товаром.

Балансируя на весьма скользкой капустной пирамиде, озорник взвесил в руках пару кочанов покрепче да похруще, стоя на левой ноге, обтянутой алой штаниной с заплатками, а правой ногой — в штанине черной он болтал на воздусях, и вертел остроносым башмаком перед носом стражника, скакавшего под оглоблями повозки с бесполезным полутораручным мечом, как оголодавший пес под окороком, подвешенным на коптильном крюке.

— Знатная капуста уродилась в Тоскане. — притворным менторским тоном заметил шут, скроив печальную и значительную мину — Эй, добрые граждане Республики, подскажите дураку, что завещал нам Господь?

— Платить жирным попам десятину! — завопил уличный люд.

— Не верно. — прицыкнув зубом, возразил шут — Зато накладно. — но заметив в подворотне соглядатая в доминиканской рясе, который давно прислушивался к его байкам, осекся и показав монаху язык, закончил — но впрочем… ладно.

— Плодиться и размножаться! — крикнула торговка, самая хорошенькая и бойкая среди товарок.

— Не верно. Но, вероятно… — азартно вздернув бровь, подмигнул торговке шут — Весьма приятно.

Собравшиеся ротозеи вразнобой понесли несусветную околесицу в ответ на загадку шута, тот окинул их насмешливым взглядом и вздохнул:

— Эх, вы, растяпы и невежи. Слушайте, волки и овцы, стражники и торговцы, воры и сутенеры, блудники и девицы… Бог завещал делиться!

Смерив капитана стражи похабным оком, шут завершил дурацкую тираду свою презренной прозой:

— На тебе капустки. Я не жадный.

Тут капитану несладко пришлось, потому что хохоча, тпрукая губами, горланя и улюлюкая, негодяй метал в него капустные головы без промаха, как осадный онагр или требюше, а одну самую крупную и гнилую нахлобучил на острие его меча — так что все лицо горе-вояки облепилось капустными листьями, и уподобилось голубцу, раскисшему в горшке смерда.

Капитан взревел, как обрезанный турок, истоптал в кашу овощной дрязг и приготовился развалить тулово юного лицедея надвое одним ударом меча.

Но тут сам мессер Козимо Медичи, раздраженный неурочным шумом, прервал заседание Совета Добрых Мужей и вышел на шум. Простак живо бросился ему в ноги, распознав в нем по одежде и нагрудной гербовой цепи важную птицу.

Мессер Козимо подивился его рвению и спросил, нахмурившись:

— Кто ты такой есть?

Простак ответствовал:

— Меня зовут Джуфа. Я — заборный король.

— Что это значит? — спросил мессер Козимо.

— Есть такая птичка, добрый синьор. Эта пташка — сущий бич садовников, она ворует тутовые ягоды и виноград, она всегда весела и голодна, своего голоса Господь ей не дал, но позволил заборному королю понемножку красть чужие трели и наречия. Весной этих пичуг полным полно в любом саду Тосканы, и садовники устраивают пугала и страхи, вешают ветряки из шелестящих стекол и лент, надеясь отпугнуть хитроумную птаху, но ничего не помогает. Но стоит ударить зимнему приморозку и заборные короли умирают десятками.

Короток век пересмешника.

— Но ты человек, а не птица. — возразил простаку мессер Козимо, думая, что имеет дело с буйнопомешанным. — Чем ты промышляешь?

— Бесспорно, я не птица, мой добрый синьор, — отвечал Джуфа — Вот мой промысел: я напяливаю двухцветные портки на голову, я стерегу чужих жен, учу свинью говорить: Отче наш — а она мне — в ответ "От такового слышу!", меняю брынзу на кинзу, обучен видеть жало смерти и победу ада, умею держать данную клятву, любить до гробовой доски, честно проживать свою жизнь, одним словом: я — законченный дурак. До сего дня я скоморошничал и потешничал в составе труппы мессера Иннаморато, постановщика мистерий из Умбрии. Только я больше не хочу играть в его мистериях. Хорош тот балаган, где даже… ангелы вешаются.

Услышав ненавистное имя Иннаморато, мессер Козимо помрачнел пуще пречжнего, но оглянувшись на зевак, решил ответить безумцу шуткой:

— Ты, дурак, не нашел ничего дурнее, чтобы по-дурацки требовать милосердия и справедливости. Разве дураку надобны такие вещи?

Джуфа продолжал, смиренно потупясь:

— Вас называют самым справедливым мужем Флоренции, вторым Соломоном. Помогите мне советом.

— Что за беда у тебя стряслась? — спросил мессер Козимо, приняв вид важный и великодушный, перекинув полу плаща через плечо — так что тяжкие складки облекли его фигуру волнами, словно тога латинского мудреца.

Джуфа тяжко вздохнул, нахмурил лоб, присел на тележное колесо и повел обстоятельную речь внятным чуть с хрипотцою голосом:

— Добрый и мудрый синьор! Вот в чем каверза: одна прекрасная и зрелая женщина полюбовно меня, дурака, приняла. Я прожил под ее кровом более полугода, я ублажал ее песнями и танцами, в ответ она дарила мне свою красоту и ароматы. Но потом пришел аптекарь, продавец круглых пилюль, проносных порошков и задонаполнительных клистиров, и нагло приказал мне убираться из дому, толком не объяснив причин. А я прожил с этой женщиной полгода, мессер! Что прикажете делать с этакой оказией?

Мессер Козимо не выдержал и расхохотался:

— Ты сам виноват — послушался какого-то аптекаря-медика, он ведь не брат и не муж твоей милой. Вот мой совет: возвращайся к своей сговорчивой красавице, отвесь аптекарю хорошего тумака и живи, как жил.

— Вы уверены, синьор? — странным тоном переспросил Джуфа. — Так прямо и отвесить медику тумака?

— Конечно же, да смотри, сил не жалей — позволил мессер Козимо и повернулся к Джуфе спиной, собираясь вернуться к государственным делам.

Джуфа зачем-то наскоро перекрестился. Затем он зажмурил глаза и хорошенько пнул мессера Козимо под крестец.

Тут дерзкого скрутили стражники и приготовились исполнить кару.

Мессер Козимо был так поражен наглой выходкой, что не находил гневных слов, а только клохтал, как кура, раздавившая яйцо.

Джуфа печально заговорил, извиваясь в руках стражников:

— Прикажите утопить меня в Арно — но я всего лишь в точности последовал вашему совету. Вы и есть тот самый медик-аптекарь… (а надо вам сказать, что предки мессера Козимо некогда торговали целебными снадобьями на Старом Мосту, и даже на гербовом щите изобразили пять шариков-пилюль.)

— А женщина, пленившая меня — суть монна Флоренция, как ее называют жители Тосканы, и с которой я хотел бы остаться навеки, несмотря на то, что Медичи всю нашу труппу изгнали из города. Терпеть власть жестокого маэстро Иннаморато я более не в силах, ныне я опьянен флорентийскими свободами.

Его рассудительное толкование смягчило гнев мессера Козимо, но он едва не взъярился вновь, потому что мерзопакостный кобелишка Джуфы облюбовал тисненое голенище сапога Медичи. Кобелек примерился и обхватив оное голенище передними лапами, стал совершать развратные и страстные движения.

Мессер Козимо делал вид, что не замечает происков кобелишки, но оттирал его от голенища другим сапогом и вел такие речи, стараясь при этом сохранять подобающее властителю города выражение лица:

— Ты опасный человек, Джуфа, верно подмечено народом: нет ничего хуже хитроумного дурня. Так и быть, я дозволяю тебе остаться в городе и даже дам место при моей семье. Ты будешь Человеком Двора и шутом. Ибо рядом со мной должен быть хотя бы один умный человек. Но ты будешь питаться крохами с моего стола и получать за удачные шутки подачки а за глупые проказы — батоги. Ступай с Богом, в доме Медичи тебя накормят в летней кухне для прислуги.

Тут мессер Козимо, борясь с кобельком, заплелся ногами и упал на зад, вытянув ноги.

Джуфа подхватил кобелька поперек живота и, уходя, сказал:

— Небо сторицей воздаст вам за милосердие, добрый господин! А это, кстати, мой маленький друг и единственная утеха в горестях — зовут его Червелатта и он известен своим целомудрием и умеренностью, не знаю, право, что это на него сегодня накатило. Видно, от жары он принял вас за…эээ…течную суку. Червелатта близорук. А я все не соберусь купить ему очки.