Йоханнес Зиммель - Горькую чашу – до дна!

• Название: Горькую чашу – до дна!
• Автор: Йоханнес Зиммель
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-05-004159-7

Роман написан одним из популярнейших немецких авторов, перу которого принадлежат десятки бестселлеров, изданных практически по всему миру и не менее читаемых, чем романы А. Хейли или И. Шоу.

Книга построена в форме исповеди главного героя – киноактера Питера Джордана, записанной на магнитофон. Слабый человек, много испытавший на своем веку, Джордан плывет по течению и, сознавая, что не способен справиться с жизненными трудностями, спивается. Но в душе его добро борется со злом; когда появляется возможность спасти себя и свой фильм путем нового обмана, под влиянием несчастий, преследующих его, и встречи с русской женщиной-доктором Наташей Петровой он добровольно отдает себя в руки правосудия.

---

Я молча выдержал ее взгляд.

– А она его не уничтожила, – сказала Джоан. – И остальные сохранила. Я их прочла, все.

– Естественно, – сказал я.

– И уже отослала их. Моему адвокату.

– Естественно, – сказал я.

– Я говорила с ним по телефону. И поручила ему начать бракоразводный процесс.

– Это ясно, – сказал я.

– Я отозвала свое заявление перед нотариусами. Как только вернусь в Америку, подам на тебя в суд. Мой адвокат зачитал мне статью из «Уголовного кодекса штата Калифорния». Там говорится, что виновные в совращении лиц моложе двадцати одного года, вверенных им для воспитания, образования, попечения и заботы…

– …караются тюремным заключением на срок не менее года. Можешь не продолжать. Это статья триста двадцать седьмая, раздел четвертый. Я ее знаю.

– Следовательно, ты согласен.

– Я на все согласен.

– Шерли ждала от тебя ребенка?

– Да. – Чтобы она не задала вопроса, который прямо напрашивался (странно, что в эту минуту я подумал о том, чтобы не выдать Шауберга и его помощника-студента), я поспешил сказать: – Джоан, я собирался сказать тебе все, как только закончатся съемки.

– Что именно ты собирался мне сказать?

– Что я хочу с тобой развестись, потому что больше тебя не люблю.

– Больше ничего?

– Больше ничего.

– Больше ничего, разумеется, – сказала она. – Плохо, что Шерли сохранила твои письма.

– Плохо, что она умерла.

– Это плохо для тебя. – Она засунула письмо в карман халата и вновь принялась упаковывать вещи. – А для меня так лучше. Мне будет легче предпринять то, что я задумала. Знаешь, что я собираюсь сделать?

– Все, чтобы как можно больше мне навредить.

– Все, чтобы тебя уничтожить.

– Да, я знаю.

– До сегодняшнего дня я ни о чем не догадывалась. Ни на миг не испытывала ни сомнений, ни подозрений. Боже! Как несправедлива я была к Шерли – всю ее жизнь! Я думала, она мешает нашему браку, потому что не признает тебя. Все время отсылала ее из дома… мое дитя… А дело было вовсе в тебе… Ведь это ты ее соблазнил? Или будешь это отрицать?

– Нет, – сказал я. – Я ничего не отрицаю, Я ее соблазнил.

– Клянусь тебе: я отомщу за Шерли!

Я подумал: ты? Именно ты, которая отталкивала Шерли от себя, ненавидела ее, никогда не считалась с ней, никогда ее не любила? А теперь хочешь за нее отомстить? Не имеешь ты на это права. Нет, не за Шерли ты хочешь мне отомстить, а за себя! А на это у тебя, разумеется, есть полное право.

– То, что ты сделал, не простит ни одна женщина. И я тебя не прощаю. А теперь уходи.

Я встал.

– Не хочу тебя больше видеть. Никогда. Если ты сегодня вечером еще сюда явишься, если покажешься вечером в аэропорту, если сделаешь малейшую попытку помешать моему отъезду, я устрою такой скандал, какого Гамбург еще не видывал.

– Да ладно, Джоан, – вяло ответил я. – Чего уж там. Прощай.

Не выпуская из рук вечернее платье, она повернулась ко мне спиной. И больше не оборачивалась. Только сказала в сторону ванной комнаты:

– Когда расходятся люди, долго жившие вместе и когда-то любившие друг друга, они обычно обещают сохранить по крайней мере дружеские отношения. Я же обещаю тебе ненависть, месть и отвращение – пока живу и дышу.

Я бросил на нее последний взгляд, на тоненькую женщину в элегантном халатике, на ее крашеные волосы, на опущенные плечи, начавшие вздрагивать, потому что женщина эта, отвернувшись от меня, заплакала и сдерживаемые рыдания заставляли содрогаться все ее тело. Я вышел из спальни и прикрыл за собой дверь. Больше я Джоан никогда не видел.

14

Триста кубических сантиметров крови – всего лишь треть литра. В человеческом организме содержится три с половиной литра крови. Но если у вас берут триста кубических сантиметров крови, вам это количество покажется весьма значительным. А если вы еще и видите, что с этой кровью происходит, как она пузырится, как ее облучают отвратительным светом, на который вам запрещают смотреть незащищенными глазами, да, тогда у вас появляется чувство, что творится что-то жуткое.

Жутким оно и было – то, что Шауберг назвал «чисткой крови». Первую чистку он произвел 17 декабря, вечером, в моей спальне. Теперь рядом с гостиной опять была только одна спальня; спальню Джоан заперли и поставили перед дверью шкаф. Мой номер был теперь таким, как раньше.

Я лежал на кровати. Шауберг, у которого был выходной день, возился, засучив рукава, с аппаратом величиной с проигрыватель, который принес с собой. Аппарат был целиком из стекла, так что видно было все, что у него внутри.

– Эту штуковину изобрел некий господин Верли. По его имени и названа.

– Откуда она у вас?

– Купил в специализированном магазине.

– И каждый может так просто взять и купить?

– Каждый. Странно, не правда ли? Приходите в такой магазин и говорите: «Мне нужен аппарат по очистке крови». И вам его продают. Все хотят заработать.

– Но ведь то, что вы сейчас делаете, запрещено законом. Это преступление, шарлатанство!

– Дорогой мистер Джордан, если подходить с такими строгими мерками, то половину инструментов современной медицины нельзя продавать.

Он перетянул мое правое предплечье жгутом и вынул огромнейший шприц – такого большого я еще никогда не видел. И игла у него была толстенная.

– Я всегда для забора крови беру самые толстые иглы.

Это болезненнее, но длится секунду, зато кровь из вены течет быстрее, да и закупориваются толстые иглы куда реже, чем тоненькие.

В общем, он воткнул мне эту огромную иглу в вену, боль была несусветная, но кровь и в самом деле быстро потекла, когда он стал вытягивать поршень.

– Можете сжимать и разжимать кулак, это помогает.

Я послушался; наконец он высосал из меня триста кубиков крови и пошел со шприцем в руке к аппарату Верли, провод от которого тянулся к розетке. Шауберг включил аппарат. Он загудел.

– Держите. – Он протянул мне темные очки и сам надел такие же. Очки были снабжены кожаными шорами, защищавшими глаз со всех сторон.

Я чувствовал себя немного скованно, но все же приподнялся на локте и наблюдал за действиями Шауберга. Он выдавил кровь из шприца через тоненькую трубочку в мелкую широкую кюветку, находившуюся внутри аппарата. Кюветка была закрыта крышкой, в которую было вмонтировано несколько тоненьких трубочек кроме той, по которой текла моя кровь. Над кюветкой горела большая темно-синяя лампа в серебряном отражателе. Я ощутил запах озона.

– Ультрафиолет, – сказал Шауберг.

Под кюветкой глухо застучал маленький электронасос. Я увидел, как кровь забурлила и пошла пузырями.

– Что это? Она кипит?

– Нет, дорогой мистер Джордан. – Он завел таймер, вмонтированный в аппарат. Стрелка начала двигаться от 10 к нулю. – Она не кипит; она продувается постоянной струей из кислорода и других прекрасных вещей.

– Зачем?

– Чтобы она не свертывалась. Вы ведь не хотите, чтобы в ваше тело возвратилась свернувшаяся кровь, верно?

Таймер тикал. Моя кровь пузырилась в жутком, бесплотном свете кварцевой лампы, обесцвечивающем все, на что он падал.

– Не смотрите туда беспрерывно. Я, конечно, только это и делал.

– Через десять минут ваша кровь вернется к вам через вену. После этого приличный глоток виски и две таблетки квадронокса. Вы и не представляете, какую бодрость ощутите завтра утром!

– А вы не представляете, до какой степени мне это безразлично.

– Зачем тогда вообще делать чистку крови? Почему бы попросту не откинуть копыта?

– Я делаю это для Косташа. Он разорится, если фильм не удастся доснять.

– Послушайтесь меня, злого старика. Послушайтесь меня, – заметил на это Шауберг. – Делайте это не для Косташа. Делайте это для себя. Думайте о своем будущем.

– Шауберг! Шерли нет больше. Получу ли я еще один контракт или нет, это в самом деле совершенно…

Он перебил меня:

– Боже сохрани, я говорю вовсе не о вашем актерском будущем. Видите ли, дорогой мистер Джордан, – еще восемь минут, пока ничего не надо делать, – видите ли, вы давеча рассказали мне о своем разговоре с женой. Сегодня она уже в Лос-Анджелесе. Завтра – у адвоката. Я хочу сказать: конечно, вполне вероятно, что она вообще не пойдет к адвокату. Женщины – существа весьма своеобразные. Может, она погрузится с головой в свое горе. А может, и простит вас.

– Никогда!

– Вот именно, об этом-то я и думаю! Когда речь идет об отчиме их дочери, у большинства женщин складываются просто немыслимо примитивные воззрения. Итак! Знаете ли вы, что предпримет страдающая мадам?

– Привлечет меня к суду.

– Это – единственное, чего она никогда не сделает.

– Почему это?

– Но, дорогой друг, это было бы для вас самой лучшей рекламой, какую только можно пожелать! Нет-нет, и не надейтесь. Этого она ни за что не сделает!

– Не понимаю…

– Ну, послушайте! Представьте себе, судебный процесс начнется после Рождества. Или еще позже. К тому времени ваш фильм пойдет во всех кинотеатрах. Газеты раструбят о ваших грехах. Питер Джордан имел любовную связь с собственной падчерицей! Сделал ей ребенка. Она умерла. Супруга узнала правду. И подала на развод. Джордан – чудовище! Джордан – растлитель малолетних! И в то же самое время – на экранах ваш фильм! Разве это не великолепно? Да ведь это дорогого стоит! Посмотрел бы я на тех, кто не бросится тут же покупать билет в кино, чтобы в течение девяноста минут пожирать глазами этого совратителя, это чудовище! Нет-нет, это слишком хорошо, чтобы быть реальностью! Не надо даже надеяться, что она вчинит иск. Ее адвокат объяснит ей это за пять минут. Ведь она, по ее словам, хочет вас уничтожить.