Геннадий Падаманс - Первостепь

• Название: Первостепь
• Автор: Геннадий Падаманс
• Жанр: Природа и животные

---

Он правильно рассчитал. Правильно не зарычал, не объявил себя, не попробовал испугать. Ничего этого и не нужно было делать. Странный Двуногий оторвал заднюю лапу у своей поверженной жертвы и удалился, всё остальное оставив голодному льву без малейшего сопротивления. Тяжелые шаги двуногого не успели ещё затихнуть, когда лев уже был возле чужой убоины. Двуногому стоило лишь оглянуться, чтобы увидеть наследника, но он так торопился куда-то, что не желал ничего слышать и, тем более, видеть. И лев тоже не желал больше помнить о ненавистном двуногом. Эта добыча всецело принадлежала ему. Только ему. И он вцепился в неё.

Лев ест не так, как человек. Он долго не жуёт. Боковыми резцами он отрывает кусочки мяса и проглатывает их. Рыжегривый проглотил несколько кусочков, а потом в его ноздри обратно ударил запах двуногого. И он взъярился.

Двуногий оставил метку на шее жертвы! Он объявлял всем, что эта добыча только его, что он всегда может вернуться за ней. Рыжегривый ударил лапой по торчащей из шеи осла нелепой косточке. Косточка не поддалась, она царапнула лапу льва, Рыжегривый почувствовал боль. Он ударил ещё раз и гораздо сильнее, не взирая на боль. Он вырвал метку двуногого, но эта облизанная косточка теперь впилась в его лапу. Она смела кусаться! Он поднёс лапу к пасти и вырвал метку. В ярости он её раскусил своими зубами, но его шершавый язык обожгло дурное предчувствие – и лев сразу сплюнул. Он лизнул уколотую лапу, ранка выглядела несерьёзной, ничто не мешало ему продолжать пиршество. Он откусил кусок мяса, глотнул, но оно едва не застряло в его глотке. У мяса изменился вкус. Рыжегривый не хотел больше мяса, ничего не хотел. Только пить.

Он оставил добычу стервятникам, которых уже было много вокруг, и затрусил к реке. Однако что-то происходило с передней лапой. Каждый шаг отдавался болью, будто он раз за разом наступал на колючку или даже на целого дикобраза. Боль непрерывно усиливалась. Лев остановился.

Он осмотрел свою лапу и убедился, что царапинка от метки двуногого заметно припухла. Он попробовал её облизать, но вкус опухоли был настолько противным, что он отказался от этой затеи. Но он не мог отказаться от своей жажды и заковылял к воде на трёх лапах, раненую ногу стараясь держать на весу. Ему стало легче, и он воспрянул духом. Вода уже была рядом, разлившаяся река, он напился из мутной лужи и отправился обратно. Низкое солнце светило ему в глаза, но со светилом происходило что-то неладное. Приближалось затмение. Солнце мутнело и расплывалось, словно упало в небесную реку и растворялось в бурной воде. То же самое происходило со степью. Рыжегривый не видел травы, только большие жёлтые пятна на её месте и красные тоже, будто холодное пламя. Он не знал, что глаза его сузились до узких болезненных щелочек, не чувствовал липких сосулек слюны на своём подбородке. Кажется, он попытался присесть. А потом попробовал прилечь. Из всех чувств только нюх продолжал ему исправно служить. Всё остальное слилось в нестерпимую боль. Непривычную. Незнакомую. Но среди этой боли он чувствовал запах травы. Это было единственное, за что он цеплялся. Этот запах не позволял ему потеряться, утонуть в жгучей боли. Запах травы был бревном на стремнине вздувшейся боли, бревном, за которое цепляется утопающий всеми когтями и не сдаётся бешеным волнам.

Однако к запаху травы потихоньку подмешивался мерзкий запах гиены. Рыжегривый не видел пятнистую, не слышал и не узнавал. Но он почему-то поднялся на лапы, превозмогая ужасную боль. Он это сделал, так было нужно, мерзкий запах приказывал. Он куда-то побрёл, не чувствуя ног. Он не знал, что над ним сгустилась ночь. Для него она сгустилась давно, сгрудилась, так давно, что он и не помнил, когда. Он по-прежнему ощущал запах травы и ещё ощущал сильный запах гиен. Их угрожающий вой иногда прорывался к нему сквозь беспроглядную тьму, но он не мог определить, откуда идут эти звуки. Он хотел пить. Невыносимая жажда душила его. Если б его голова могла думать, она бы сказала льву, что жажда убьёт его гораздо быстрее, чем боль или гиены. Но тяжёлая голова глухо молчала. Говорил кто-то другой. И лев слушал его. Искал воду.

А потом он упал. И в его голове плыли облака. Тяжёлые густые облака. Он видел лето. Он лежал на тёплом валуне и наблюдал за охотой двуногих. Они метнули короткие палки в огромного носорога, но тот сумел убежать. Двуногие шли за ним следом и радостно переговаривались. Они ожидали, что рогатый вот-вот повалится и дождётся их лёжа. А рогатый их перехитрил. Носорог отыскал низкие вьющиеся над землёй кустики с мелкими жёлтыми ягодками и торопливо поедал ягодки. Никогда раньше Рыжегривый не видел, чтоб носорог поедал жёлтые ягоды. Но теперь поедал и убегал от двуногих. Убегал с новой силой. Жёлтые ягодки не подпускали смерть. Двуногие не настигли шерстистого. А лев это видел, лев наблюдал за охотой двуногих. И теперь он должен был встать, чтобы искать жёлтые ягоды, как тот носорог. Он должен был подняться. Но не мог. Облака в голове стали тучами. А затем тьмой. Непроглядной.

****

Третий день длится праздник. Люди танцуют и поют бесконечную песню без слов. Слова не нужны, ведь далёкий глаз неба, яркое око дня, не разбирает человеческих слов. Зато видит страстные пляски. К ногам танцующих охотников привязаны трещотки с высушенными семенами – они своим треском поют Песню охотников. Женщины поют сами. Поют голосами степи. Поют так, как поёт птица-ветер, охотясь за облаками. Как шепчет луна светлой ночью. Как дышат камни. Как радуется земля. И как кричат разные звери о своей неподатливой доле… Женщины могут кричать.

Ночь раскрыла свой рот, выпустив вечер. Красный лебедь-закат, раненый ветром, обагрил алой кровью полнеба. Люди делают перерыв, разжигают костры и бросают в огонь охапками коноплю, чтобы её сладкий дым порадовал духов. А потом пляшут снова. Пляшут все: охотники, женщины, дети. Пляшут для полной луны, для ока ночи.

Ночь в самом разгаре. Дети и женщины притомились, расселись вокруг горячих углей догоревших костров. Только огромное пламя в центре стойбища полыхает как прежде, освещая Танец охотников. Но вот и они разбредаются по сторонам, снимают трещотки со щиколоток. Теперь выходит шаман. Этот бьёт в бубен, созывая всех своих духов, и душа его тут же воспаряет. Теперь он может бить ножом в свою голую грудь и танцевать на горячих углях. Он делает это, прыгает на углях, загребает горстями раскалённых светляков и сыплет в рот. Там они исчезают. Шипящий пар вырывается из ушей шамана, из ноздрей, изо рта. Шаман раскаляется и вот-вот улетит в царство духов. Его тело падает в трансе на землю и замирает. Только открытый живот дрожит в неведомом ритме.

Режущий Бивень цепко следит за телом шамана. Что-то с ним происходит, его собственное тело отзывается на этот ритм. Он – соучастник шамана. Он видел, как падал орёл. И промолчал. И шаман промолчал. И теперь полетит в Нижний мир, чтобы вымолить лучшие знаки.

Воздух дрожит, не остыл от людских танцев, напоён сладким дымом, трепещутся тени. Танцующий воздух врывается в грудь к человеку и тащит его. Режущий Бивень обратно пускается в пляс. Его несёт ветер. Он не чувствует ног. Он не чувствует тела. Он вдруг понимает, что он – это такое же неуловимое, как и сам ветер. Он тоже часть ветра. Его ноги пошли по углям, словно ноги шамана. Люди вскочили. Люди думают, что его ноги пошли по углям, но ведь он – это ветер, ветер, ветер, безудержный ветер. Некому подсказать его неразумным ногам, как им горячо – и ноги не догадались об этом. Его руки сыплют горящие угли на голову, волосы вспыхнули, люди в ужасе тащат его, гасят горящие волосы – разве знают они, где он настоящий?.. Его тело падает, бьёт ногами, содрогается животом. Они навалились на его тело, они полагают, будто могут помочь – а ему уже нет никакого дела до них. Вместе с ветром несётся со свистом, вихрем, вихрем, безудержным вихрем.

Позади стойбища с неба повисла верёвка. Её сбросили всего на один миг, но Ставшему Ветром достаточно этого мига. Он хватается за верёвку и лезет наверх, он ведь теперь такой лёгкий, как пёрышко. Верёвку втягивают на небо, и неожиданный посетитель видит небесное стойбище.

Он пришёл к Чёрной Иве. Она сидит перед чумом на золотистой траве, она всё так же прекрасна, только серые с бирюзовым отливом глаза излишне печальны.

– Что гнетёт Чёрную Иву? Её муж пришёл.

Это он говорит. Или кто-то заместо него. Он не может узнать своих слов. Они просто выходят откуда-то. Но зачем ему эти слова… Он пришёл поглядеть на Чёрную Иву. Она улыбается, так же ласково, как и прежде.

– Ты кто, Незнакомец? Ты странный. Нездешний.

Чёрная Ива забыла его. Почему-то это не кажется нелепым, почему-то он не возмущается, не протестует, не хватает её… Он не может схватить. Перед ним возник Чёрный Мамонт. Этот хорошо помнит земного охотника. Этот ругается:

– Ты не должен быть здесь! Ты не можешь быть здесь! Уходи! Возвращайся!