Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II

• Название: Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II
• Автор: Кондратий Биркин
• Издательство: АВТОР
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992
• ISBN: ISBN 5-85212-031-6

Предлагаем вторую из трех книг, написанных Кондратием Биркиным. В ней рассказывается о людях, волею судеб оказавшихся приближенными к царствовавшим особам русского и западноевропейских дворов XVI–XVIII веков — временщиках, фаворитах и фаворитках, во многом определявших политику государств.

Эта книга — о значении любви в истории. ЛЮБОВЬ как сила слабых и слабость сильных, ЛЮБОВЬ как источник добра и вдохновения, и Любовь, низводившая монархов с престола, лишавшая их человеческого достоинства, ввергавшая в безумие и позор.

---

Синьор Баффо по повелению светлейшей республики, выраженному устами дожа, отправлялся губернатором на остров Корфу, тогда принадлежавший республике Венецианской. Опасность, угрожавшая этому острову со стороны турок, и беспорядица в тамошней административной сфере требовали безотлагательного назначения губернатором человека храброго, энергичного, распорядительного, и все эти качества, по мнению венецианской синьории, вмещал в своей особе избранный ею Баффо. Истый венецианец, старик своим характером напоминал древнего римлянина: Брута, Виргиния, Регула или Катона. В наше время подобный человек был бы живым анахронизмом, особенно в Италии, но триста лет тому назад порода древних римлян еще не измельчала, и в жилах сынов Италии еще можно было найти несколько капель крови их доблестных предков. Таков был и синьор Баффо, которого при всех его достоинствах можно было бы обвинить разве только в одной слабости — в его неограниченной любви к единственной дочери… Она не употребляла во зло своего влияния на отца, но не было, по-видимому, жертвы в мире, которую старик не принес бы своей возлюбленной дочери. В минуту описываемых нами событий ей был шестнадцатый год, но в течение десяти лет не проходило дня, чтобы старик Баффо не припоминал об одном странном событии, случившемся с дочерью, когда она была еще малюткою. Это было во время карнавала, когда вся Венеция, как один человек, надевая маску на лице, снимала ее со своих чувств, помыслов и, не боясь ни дожа, ни инквизиции, ни совета Десяти, веселилась, как говорится, нараспашку. О разнузданности этого веселья и говорить нечего: достаточно напомнить, что это было в XVI веке. В эту шальную пору, в сумерки, с трудом протеснясь сквозь толпы масок и достигнув наконец набережной, где его ожидала гондола, Баффо возвращался из дворца дожей, куда ходил по делу к одному из сослуживцев. Спускаясь по мраморным ступеням пристани, Баффо заметил, что за ним по пятам следует какая-то таинственная маска — мужчина или женщина, трудно было угадать как по костюму, так и по походке. Готовясь шагнуть в причалившую гондолу, Баффо почувствовал, что маска легонько тянет его за край плаща; он остановился и сквозь глазные прорехи своей маски устремил на своего преследователя или преследовательницу удивленный взгляд. Он не без волнения ожидал, что эта таинственная особа, распахнув плащ, покажет ему знакомый пояс с тремя буквами: C.D.X,[6] но ничего подобного не было… Напротив: смиренная фигура маски наполняла не сыщика, а скорее робкого просителя.

— Чего же ты хочешь от меня? — спросил Баффо нетерпеливо.

— Позволь мне войти в гондолу синьора, — отвечал с иностранным выговором дребезжащий старушечий голос.

Синьор вздохнул свободнее. При совершенном сознании своей правоты пред правительством, при всей приязни к нему сановников республики, при всем своем мужестве Баффо не менее всякого простого венецианца опасался пьомб, колодцев, инквизиционных камер и плахи подвального этажа дожского дворца.

— А потом? — спросил он свою спутницу, улыбаясь под маскою.

— Потом синьор позволит мне выйти на набережной у церкви Георгия Великого, — отвечала старуха.

— Другими словами, ты хочешь, чтобы я довез тебя? Но мне не по дороге…

— Дорога в палаццо Баффо ведет мимо церкви Георгия Великого.

— Так ты знаешь меня?

— Если бы не знала, осмелилась ли бы я беспокоить синьора? — отвечала маска вопросом же.

«Просительница!» — подумал Баффо и небрежным знаком пригласил попутчицу следовать за собою под покрышку гондолы. Вместо того чтобы сесть на скамью, старуха смиренно опустилась на колени перед синьором.

— Я не терплю раболепства, — сухо сказал Баффо. — Сядь!

— Нет! Я выбрала самое приличное положение, потому что говорю с отцом будущей царицы! — твердо проговорила маска.

Баффо засмеялся.

— Да, царицы! — убедительно продолжала старуха. — Союз патрицианки светлейшей республики с одним из европейских царственных домов не диво; синьора Баффо ничем не ниже Гримальди, Марини, Рецзониго. Прадед синьора был…

— Я твердо помню мою родословную, — прервал Баффо странную вещунью, — но на чем ты основываешь свое предсказание о будущности моей дочери?

— Я прочитала о ней в той лазурной книге, в которой звездами пишет рука Божия. Дочь твоя будет царицей.

— А я? Не попаду ли я в дожи? Старуха покачала головой.

— Дож обручается с морем, бросая в него перстень, — произнесла она глухо, — а дочь твоя обручится с царем, когда ты будешь брошен в море.

Баффо невольно вздрогнул. Не чуждый суеверия, он был неприятно поражен странными речами старухи.

— Не выкупайся сама прежде в Большом канале! — сорвалось у него с языка.

— Нет, я не погибну в воде…

— Так попадешь на костер!

— И того менее… Несмотря на дряхлую мою старость, мне еще останется очень долго жить, очень долго!

— От души желаю, но советую быть осторожнее на язык, иначе желания мои не исполнятся. Ну, Георгиевская набережная близко… Чем наградить тебя за твое предсказание?

— Синьор ничем не может вознаградить меня.

— Будто бы?

— Я ни в чем не имею нужды, а в милостях или щедротах синьора всего менее. Если бы даже любопытства ради синьор приказал сбирам арестовать меня… синьор это хотел сделать, не правда ли?.. даже и тогда я не стала бы просить милости. Пристань близко, и я считаю нужным сказать синьору, что мы увидимся опять через три года, когда его дочери исполнится девять лет, а потом через шесть, когда ей исполнится пятнадцать…

— О, как ты далеко загадываешь.

— Увидишь сам…

В это время гондола по приказанию Баффо причалила к Георгиевской набережной; старуха, выскочив на пристань, кивнула синьору головой и исчезла в толпе. Ее предсказание запало в память Баффо, как зерно, брошенное на восприимчивую почву. Он возвратился домой точно чем озабоченный и задумчивый. Первый его вопрос жене, по обыкновению, был о дочери.

— Наша маленькая царица, — отвечала супруга Баффо, — резвится и играет, веселенькая, как птичка…

— Что это тебе вздумалось назвать ее царицей? — живо спросил Баффо.

— Вероятно, потому, что я не приберу больше и слов, как бы приласкать ее… Королева, царица, догаресса… Почем знать, может быть, она будет чем-нибудь из трех?

— Ты думаешь?

— Подобная дума весьма естественна в голове матери. Нам, женщинам, трон доступнее, нежели мужчинам, и разве не было примеров…

Баффо, пораженный словами жены, не мог удержаться и рассказал ей о своей встрече с таинственной старухой. Чудесное предсказание об участи, готовящейся дочери, не могло не порадовать супругу синьора, и радости этой он не хотел омрачить воспоминанием о пророчестве старухи насчет его смерти. День за днем, месяц за месяцем прошел год, другой; наступил и третий. Воспоминание о пророчестве, может быть, и изгладилось бы из памяти Баффо, если бы в течение этого времени жена не напоминала ему о таинственной маске… Эпоха, назначенная ею для вторичной встречи с Баффо, была самая скорбная для республики Венецианской: в ее областях свирепствовала чума, в числе жертв которой погибла и супруга благородного синьора. В самый день погребения жены Баффо, возвращаясь с дочерью из церкви, где происходило отпевание и похороны, на набережной был остановлен какой-то другой похоронной процессией. Прикрывая лицо дочери платком, опрысканным уксусом, и по возможности оберегая ее от прикосновения встречных и поперечных, Баффо в толпе провожавших покойника заметил бедно одетую старуху с ястребиным носом и острым выдавшимся подбородком. Он видел ее в первый раз, но лицо ее, будто когда-то пригрезившееся ему во сне, показалось синьору знакомым, и мысль о таинственной маске промелькнула в его памяти. g свою очередь, старуха, не спуская глаз с Баффо и его дочери, протеснилась сквозь толпу и, остановясь перед ними в двух шагах, произнесла хриплым голосом, показывая на девочку костлявым пальцем:

— Будет царицей (sara regina)!

На этот раз предсказание старухи показалось насмешкою синьору, удрученному скорбию; он обернулся к сопровождавшим его слугам, чтобы приказать схватить колдунью, но она исчезла так быстро, что Баффо не в состоянии был дать себе точного отчета, видел ли он старуху действительно или это был призрак, порожденный расстроенным его воображением. Прошел тяжелый чумный год; мало-помалу Венеция позабыла о постигшем ее бедствии: вдовцы и вдовы переженились, повышли замуж; отцов и матерей за детей, сраженных чумою, Бог вознаградил новыми потомками; сироты, похоронившие родителей, сами в свою очередь обзавелись семьями… Все вошло в обычную колею. Люди — как листья на дереве, осыпавшиеся осенью, уступили свои места на ветвях новой молодой листве: всякое моровое поветрие будто ураган обрывает блеклые листья гуртом, не давая им осыпаться постепенно, по мелочам… И человечество, подобно дереву, непрерывно сменяет свою листву. Через шесть лет после чумного года Баффо получил назначение отправиться губернатором на остров Корфу, и день его отплытия вместе с дочерью и всем имуществом из родной Венеции был ознаменован третичной встречею с колдуньей. На самой пристани, всходя на трап, соединявший фрегат с набережной, Баффо заметил в толпе народа старуху: в шесть лет она нимало не изменилась; на лице ее не прибавилось ни одной лишней морщинки, даже на рубище ни одной лишней заплаты… Низко кланяясь проходившему мимо ее синьору, она прошамкала тем же голосом, как и шесть лет тому назад: