Семён Борзунов - С пером и автоматом

• Название: С пером и автоматом
• Автор: Семён Борзунов
• Издательство: Военное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Нелегок труд солдата на войне. Нелегок труд и фронтового журналиста. С пером и автоматом прошел Семен Борзунов по дорогам войны. Ради нескольких строчек ему иногда приходилось идти в огонь сражений, форсировать водные преграды с передовыми подразделениями, чтобы правдиво рассказать о мужестве, храбрости, подвигах советских воинов.

И повести и рассказы, вошедшие в сборник, — это живая летопись Великой Отечественной войны. Здесь и герои битвы за Днепр, и отважные солдаты и офицеры, освобождавшие Воронеж. Автор пристально прослеживает судьбы своих героев — комиссара Колыванова, отца и сына Крутовых, политрука Чапичева, журналиста Деревянкина и других.

Семен Михайлович Борзунов — член Союза писателей СССР, заслуженный работник культуры РСФСР, автор ряда книг, в том числе сборника «Ради нескольких строчек», удостоенного литературной премии имени Дм. Фурманова.

---

Лес! Какое это чудо природы! Когда думаешь о нем, то перед тобою встают и могучий сосновый бор с уходящими в небо стройными колоннами-стволами; и веселая, ослепительно белая березовая роща — краса и гордость российских лесов; и хмурый, мшистый, задумчивый ельник; и кряжистые столетние дубы-великаны; и нежная, всегда нарядная — весной в белых цветах, а осенью алеющая своими плодами рябина; и великое множество самых различных пород лиственных и вечнозеленых деревьев — пихтач, бузина, липняк, лиственник… Целый лесной океан — дивная краса наша, сила и богатство человека, зеленое золото страны. Его можно встретить всюду — на юге, западе, востоке и севере. На любом континенте и почти в каждой стране. Лес — основа зеленого покрова планеты. У него много лиц и одна душа: он всегда доброжелателен к человеку, предан ему, скрашивает и облегчает его жизнь. Его зеленый лист — это и создатель органического вещества, и вместе с тем фабрика по производству кислорода, столь необходимого для жизни человека. Лес защищает почву от эрозии и истощения, бережет воду, украшает нашу жизнь. О густые зеленые деревья разбиваются свирепые суховеи. Лесные полосы гасят пыльные бури и задерживают снег для весенней почвенной влаги. «Сколько же еще услуг и добра принесет лес человеку?» — думал Сергей.

Невозможно перечислить все лесные «профессии».

А сейчас он, лес, как и большинство живых существ, — в страшной беде. Его также варварски, как и безвинных советских людей, уничтожают фашисты. Бомбы, снаряды, пули наносят ему смертельные раны. Его беспощадно уничтожают пожары — наиболее частые и зловещие спутники войны. Тяжело видеть все это. Сердце сжимается до боли…

Вспомнилось Деревянкину мирное время. Особенно, когда работал в районной газете. Бывало, не дождешься воскресенья. С утра — ив лес. Как приятно дышать его чистым прохладным воздухом, зачарованно слушать успокаивающий и уносящий куда-то в далекие миры шелест листвы и разноголосое щебетанье птиц. Лес быстро снимал усталость и напряжение. А сколько людей проводило время за сбором грибов. «Опята!», «Подберезовики!», «Сыроежки!», «Белые!» — разносилось по лесу…

Но люди не всегда были внимательны к лесу, порой безжалостно относились к нему. Вспомнились различные походы в лес, экскурсии, пикники и прочее. Всюду встречались следы варварского отношения к природе: то березку свезли домой на растопку, то молодую елку под Новый год срубили, то костер развели в неположенном месте. Безмолвный и покорный лес. Ты всегда верно служил и служишь человеку. Вот и сейчас, в дни войны, сколько у тебя «профессий»? Великое множество! Людей укрываешь от глаза вражеского, от воздушных бомбардировок, артиллерийских и минометных обстрелов, от зимней стужи и яростных осенних дождей. А сколько согрел ты солдат в падежных землянках, покрытых двумя-тремя накатами из стволов деревьев.

А лесные завалы?! Сколько раз они преграждали путь врагу, задерживали движение его танковых колонн! Леса — союзники и верные друзья партизан. Они чувствуют себя здесь как дома: немцы боятся углубляться в леса, где из-за каждого дерева, из-за каждого куста их подстерегает смерть…

Деревянкин снова как-то неловко повернулся и зацепил Чолпонбая. Тот встрепенулся и, уставившись политруку в глаза, долго рассматривал его типично русское, но не по годам посеревшее, усталое от бессонных ночей и переживаний лицо, морщинистый лоб. Наконец он заговорил. В голосе его чувствовалась тревога.

— Странные у вас глаза, товарищ политрук! Очень странные. То прямо стальные, то темные, а сейчас вроде светлые. А ведь ничего не боитесь, знаю. Не раз ходили в атаку. Что сегодня с вами? Вы снова чернее тучи. Скажите!

— Талантливый ты, Чоке, коль русский язык так хорошо освоил. Прямо поэт! — отшутился Сергей, потом достал блокнот и что-то стал записывать.

Чолпонбай с уважением следил за быстрой рукой Сергея, за карандашом, выводившим строку за строкой, точно бегущим по невидимой тропинке и оставлявшим за собой четкий след.

Странное дело: немало рассказал Чолпонбай о себе, а вот сам ни о чем никогда не расспрашивал Сергея. Чолпонбай пристальным взглядом охотника и следопыта еще тогда, на зимней снежной дороге, сразу выделил политрука Деревянкина. Этот журналист умел слушать. Он мог бы на минуту заглянуть в окоп, спросить фамилию, звание, номер роты и взвода — и все. Ведь заметки в дивизионной газете были очень короткими. Но нет, политрук ел с солдатами из одного котелка, и с ним, с Чолпонбаем, ел, спал в окопе, ходил в атаки, дважды заслонил его в штыковой, а после, когда все отдыхали, сочинял заметки и бежал в редакцию, чтобы скорее снова вернуться в окопы.

И когда кто-то сказал, что трудно на войне солдату, Чолпонбай возразил, что труднее политруку Деревянкину. И все во взводе с ним согласились. Он рассказал о том, что Деревянкин был ранен на второй день войны, что нет добрее человека, чем он, Сергей.

— А Дон — большая река? Длинная? — вдруг спрашивает Чолпонбай и всматривается в медленно текущую реку, точно пытаясь определить ее длину.

— Почти две тысячи километров.

— И всюду кровь. Знаете, Сергей, на заре мне кажется, что река окровавленная.

Оба смотрят на Дон. На медленно текущую воду, как и на огонь, можно смотреть бесконечно.

Сергей старается не думать о письме, о гибели Токоша и вспоминает свое село Студеное в Воронежской области. Вот ручеек, который они запруживают, чтобы в накопившейся воде отмачивать коноплю. Мать одна, совсем одна. Отец — солдат, георгиевский кавалер, воевал в гражданскую на стороне красных и пал в бою где-то тут на Дону. А ведь даже фотографии отца не осталось, есть только смутное, какое-то расплывчатое изображение человеческого лица. Мама бережно хранит снимок, по вечерам достает, подолгу рассматривает его, а на рассвете — опять на ногах. Точно можно одинокой, с двумя сопливыми карапузами убежать от бедности и неграмотности. Все бегом да бегом, все жалея детей, все сама да сама. Мама, мама! Вышла потом замуж второй раз, появились братья и сестры, а достатка по-прежнему не прибыло. Топал Сережа в школу в обносках, а чуть снег стаивал, то и босиком — лишь бы учиться.

Рано появилось желание попробовать самому сложить несколько слов в строку, и поразиться созвучию, и затихнуть в изумлении перед каким-то волшебством преображения обычных слов в музыку. Мальчишка еще и не знал, что он повторял недавно слышанные стихи, а потом не заметил, как произнес свои строчки. Как-то попробовал описать свое село, своих односельчан.

Потом два года не учился. Не в чем было ходить в пятый класс: семилетка была в соседнем селе — в пяти километрах… Если бы не поддержка учителя… Наведался он однажды к матери и говорит:

— Анна Николаевна, надо Сереже учиться: способный мальчик, обязательно надо…

И здесь опять изведал силу слова Сережа. И мама и отчим послушались учителя. Как-то обернулись, перебивались с хлеба на квас, а семилетку он все-таки окончил. Мать часами просиживала за прялкой, ткала свое домотканое рядно, кружилась еще быстрее, лишь иногда приговаривая; «Лихоманка ты этакий». Может, она обращалась так к жизни или к неудачам, но детей не бранила, не била, а, сидя за самодельным станком, нет-нет да и поглядывала на Сережу. Гордилась, когда сельчане замечали:

— Башковитый парень растет. Смотри, чуть не до первых петухов над книжками сидит. Все с тетрадями возится.

Кто знает, может, потому, что мать так гордилась им, Сережа учился все лучше и лучше, даже реже стал лазить за антоновкой в чужие сады…

Деревянкин словно очнулся. Почему-то так сладко и свежо вдруг запахло яблоками.

— Антоновка, белый налив, анисовка, — вслух произносит Сергей, а сам все думает и думает о родном селе, о матери. И локоть Чолпонбая тесней прижимается к его локтю.

— Яблоки такие! Знаю! Токош их очень любит, — улыбается Тулебердиев, вспоминая свой аул. Узкие глаза его еще больше сощуриваются, излучая добрый свет; он вспоминает детство. Ведь власть детства над нами так велика, хотя и неосознанна, что мы не раз и не два возвращаемся к своим истокам, сами не постигая, какими силами питают нас они.

Да и детство не покидает нас.

Медлителен, почти недвижим Дон, глубока и холодна вода его. Вот он тихо и мягко тычется волной в берег.

А Чолпонбай видит горную речку, себя, мальчишку, и своих товарищей. Они возятся, стараясь положить друг друга на лопатки. Вдруг Ашимбек неловко шагнул, оступился, сорвался в горную речку. А та словно ждала этого: подхватила, понесла мальчонку, поволокла к водопаду.

Вот он уцепился за камень, и все радостно закричали: спасен! Но река заскользила, и мощный поток еще быстрее повлек растерявшегося школьника к водопаду. Все оторопели. Пришли в себя, когда увидели, как замелькали пятки Чолпонбая по прибрежной тропинке, как он, все прибавляя шагу, ринулся в холодную бурлящую стремнину. И хотя плавал плохо, расшиб до крови колени и локти, все же сумел подхватить тонущего, захлебнувшегося друга. Спасая, сам чуть не угодил в пасть водопада, в каменную бездну… Но не угодил! Уцелел! Зато потом ребята только его и выбирали командиром, когда играли в войну с басмачами.