Виталий Бабенко - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 30

• Название: НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 30
• Автор: Виталий Бабенко
• Издательство: ИЗДАТЕЛЬСТВО «ЗНАНИЕ»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1985

Научно-фантастические произведения сборника объединены темой детства. В нем участвуют как признанные мастера советской фантастики, так и начинающие авторы.

Зарубежная фантастика представлена рассказами Филипа Дика, Фрица Лейбера и Стивена Кинга.

В разделе «Публицистика» помещена статья Р. Арбитмана «Сквозь призму грядущего…», исследующая тему «Детство как художественный образ» на примерах из научной фантастики.

Книга рассчитана на широкий круг читателей. Составитель Виталий Тимофеевич БАБЕНКО.

Рецензенты; Г. М. Гречко — летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, доктор физико-математических наук; В. А. Ревич — критик.

---

«Здесь поговорим свободно», — сказал ретушер. Другой голос спросил; «Значит, вы меня не забыли?» — «Забудешь вас! Как новенькие… Сколько уж прошло лет-то? Не меняетесь…» — «О том и речь, Борис Иванович! Время бежит, у меня все по-прежнему. Пришел к вам в надежде, что ваши золотые руки продвинут меня лет на пятнадцать». Ретушер сначала сердито отнекивался, но второй обещал хорошо заплатить, и они договорились. Второй сказал, что принес «и карандаш, и все что нужно», ретушер поворчал о какой-то «вредности», и они ушли.

— И это все? — спросил Андрей.

Яков кивнул.

— А ручка здесь при чем? — Андрей любил во всем добираться до сути.

— Тот самый карандаш, про который они говорили… Он у меня.

— Ну, ясно! Он подделывает документы, сосед твой. И голос у него, как у подделывателя, я же слышал…

Яков сердито и растерянно фыркнул:

— Что ты мелешь, какие документы?

— Тот, второй, украл чужой паспорт. Новенький, Фотография же там чужая, правда? Он и явился — чтобы ему перерисовали фотографию!

— А что значит «продвинут сразу лет на пятнадцать»? Тупица ты этакая!

— Сам тупица! В паспорте еще год рождения пишут, понятно тебе? Небось, и паспорта никогда не видел, он слишком тонкий для тебя, умника? — Андрей захохотал, довольный остротой. — Тонкие книжки тоже читать полезно… Хе-хе…

— Тупица есть тупица, — профыркал Яков и вылез из кресла,

— Если бы кое-кто не был моим гостем… — произнес Андрей…

Схватка была короткой и безуспешной.

Минут через пять они продолжали беседу.

— Он пришел исправлять не фотографию, а лицо, — отдуваясь, начал Яков — Передаю по буквам Лена…

— Не на того напал. Не купишь, — перебил Андрей.

— Да я серьезно! Пойми! Серьезно!

— Серьезно?.. Тогда — докажи, — сказал Андрей.

Вместо доказательства Яков поведал, что Борис Иванович спрятал некий предмет под косяком светового окна, на «черной» лестнице. И несколько раз ходил проверять, на месте ли спрятанное. А Яков две недели смотрел на это…

— Ага, ты смотрел-смотрел, не выдержал и взял? — догадался Андрей.

Яков шмыгнул носом, кивнул.

— Он у тебя в кармане? Ну и что? Лица исправляет, что ли?

Яков раскрыл левую ладонь, ткнул в нее пальцем, и Андрей увидел. В мясистой части ладони, что под большим пальцем, был желобок, Если надавить ладонью на острый край стола и несколько секунд подержать, останется такой шрам Правда, он затянется довольно быстро.

— Ну и что? — снова сказал Андрей

Яков выхватил краденый карандаш нацелился и быстрым движением провел на своей ладони вторую линию. Рядом с первой Линия сначала была красной, через секунду — побелее… Остался желобок — гладкий, чуть блестящий. Совсем как первый. Яшкина ладонь стала лепной — будто карниз. Андрей охнул. Яков ухмыльнулся и мелкими, плотными штрихами затушевал свою ладонь, словно лист бумаги и, когда с кожи схлынула краснота, Андрей увидел, что желобки исчезли.

— Никогда бы не поверил, — сказал он, чувствуя, что губы плохо слушаются, шея онемела, а в желудке холод. — Как же? Больно же, наверно, когда по живому, как по пластилину, это клетки, они живые, и эти… Окончания… Нервные окончания — они же чувствуют? А? Боль ощущают… — Андрей замолчал и сунул в рот пальцы. Прошепелявил — Но это фокус.

— А попробуй сам, — Яков протянул ему карандаш.

— Нет, этого не надо, — в панике отдернул руку Андрей и подумал: «Вот какой он, настоящий страх…» Потом вскочил, заметался по комнате, что-то взял с полки, переставил, вдруг рванулся к столу и схватил карандаш — тяжелый, теплый… И судорожно чиркнул себя по тому же месту на ладони, где тушевал Яков.

Желобок! Еще глубже! И никакой боли. Немного жжет и чешется. Прошло и это.

Тут Андрей завыл от восторга, а Яков рассердился:

— Ну? Что воешь? Никакой собранности… А дальше — как быть? Куда его девать?

— Дальше, дальше… — Андрей его не слушал. — Дальше? После подумаем, успеем! А тяжелый какой!

— Отнесем ученым. Жаль отдавать, поэкспериментировать бы, — сказал Яков.

Андрей крепче сжал карандаш и лихо, бодро уничтожил желобок. Бесследно. Подскочил к зеркалу, затушевал шрамик на подбородке. Был у него такой — след наших младенческих забав…

— А-а! Видал?! — завопил Андрей. Великолепные планы роились в его благородной, хотя и взбалмошной голове. А этот холодный скептик, умник, помешанный на Дарвине, — ледышка! Бесчувственный книгочей… Отда-ать?!

— Никому не отдадим! — крикнул Андрей. — Может, и отдадим, но потом, потом, а сначала — применим…

— Как намереваешься применять? — отозвался бесчувственный.

— Если Анечке Федосеевой ушки подправить, а? — вкрадчиво спросил Андрей-искуситель. — Лопушки? (Он показал, какие уши у Федосеевой). А? Любовь до гроба обеспечена…

Яков покраснел до шеи, но спросил очень тихо:

— А ты как употребишь? На чьи уши?

— Не твое дело.

— Согласен, — сказал Яков. — Анечка — тоже не твое дело… И запомни еще: мне купленная любовь не нужна. Даже любовь до гроба.

Помолчали Яков взвесил карандаш на ладони, спрятал. Вздохнул. Сейчас же Андрей тронул его за плечо:

— Яш, ведь я чего хотел… Этой штукой можно лицо поправить, а? Морщины, все такие складки убрать?

Яков кивнул.

— Мать стареет, — сказал Андрей. — За осень, говорит, так изменилась — не узнать… Позавчера, знаешь, стоит у зеркала, смотрит на себя и плачет. Я бы потренировался на себе, а потом как-нибудь ее подправил. Она же красивая!

Больше они не спорили. Решили отложить окончательные действия и пойти к Бобу — экспериментировать на хомяках. (Боб — это я. У меня в то время хомяки страшно расплодились. Только взрослых было двадцать девять штук)

И они пошли.

Наверно, Борис Иванович давно стоял у подъезда. Поднятый воротник заиндевел, морщины на лице казались фиолетовыми. Друзья потом рассказывали, что их поразили морщины — почему он свое-то лицо не отретушировал?

Заговорил Яков. Он задрал голову и сказал: «Карандаш взял я. Разговор на лестнице подслушал я. Вы ретушировали лицо. Мой друг все знает». Ретушер ответил: «Чего же стоять? Пойдемте, куда шли». И они направились к проспекту, на шум машин. Ретушер сразу заговорил — как будто включили магнитофон. Казалось, ему не нужны слушатели, только бы выговориться, вывалить все, о чем он молчал много-много лет.

Тридцать лет назад он уже был ретушером, очень хорошим, известным среди фотографов. Работал у самого Фогельмана — в лучшей московской фотографии, где снимались все знаменитости. Артисты. Летчики, Генералы. Ретушеры трудились крепко, до глубокой ночи. Тот человек, о котором речь, ждал его дома, ночью, в пустой комнате. Неизвестно, как проник — соседи его не впускали. Он ждал хозяина, стоя под яркой пампой. Лицо освещено. Здоровое, большеглазое, но — мертвое. Под лампой стояла огромная кукла, манекен из витрины. Ретушерский глаз Бориса Ивановича увидел это сразу. Кто-нибудь другой, кому не приходилось, как ретушеру, «убивать лицо» на фотографии, а затем, чертыхаясь, смывать ретушь и начинать все сначала, — кто другой не заметил бы мертвенности в лице гостя. Но потом начал бы ежиться, приглядываться… Почему же так неловко, вроде даже стыдно было смотреть на здоровое, красивое человеческое существо?

— Две черточки в лице упустили, — сказал Борис Иванович, и варежкой прикоснулся к нижним векам и к губам.

— Именно эти? — недрогнувшим голосом спросил Яков.

— Рядовая ошибка начинающего художника, — пояснил ретушер. — Эти места поначалу не даются. Поработает — поймет… Научится.

Андрей прошептал:

— Что вы это говорите?! Кто его делал?

И сверху, из заиндевелого воротника, до них донесся ответ:

— Кто его делал — не знаю, не могу знать. Но точно — делал. Сам он — не человек, он сделанный…

Тем же равнодушным, монотонным голосом Борис Иванович продолжил рассказ. Как он смертельно перепугался, услышав просьбу — перелепить лицо… М-да… Как отказывался, пытался выставить гостя вон. И как согласился наконец. Весь стол был завален продуктами — в прекрасном наборе и изобилии принес их гость. А время было голодное, суровое. Хлеб по крошкам считали, щепотью со стола подхватывали… А еще карандаш. На него у Бориса Ивановича были свои виды…

— Какие виды? — живо спросил Андрей.

— Дурак я был. Хотел разбогатеть, на этом-то карандаше, — С тенью лукавства ответил ретушер.

— А он? Он кто был такой? Если не человек?

Несколько шагов они прошли молча. Борис Иванович вдвинулся между Яковом и Андреем, взял их за плечи, проговорил:

— Робот. Или, как еще называется, — машина, словом. Я, пока работал, ощупал его лицо. Вроде человеческое, но плотное чересчур. Холодное. А вот часы-браслет сделаны заодно с телом…