Иван Мележ - Дыхание грозы

• Название: Дыхание грозы
• Автор: Иван Мележ
• Жанр: Русская классическая проза

Иван Павлович Мележ — талантливый белорусский писатель Его книги, в частности роман "Минское направление", неоднократно издавались на русском языке. Писатель ярко отобразил в них подвиги советских людей в годы Великой Отечественной войны и трудовые послевоенные будни.

Романы "Люди на болоте" и "Дыхание грозы" посвящены людям белорусской деревни 20 — 30-х годов. Это было время подготовки "великого перелома" решительного перехода трудового крестьянства к строительству новых, социалистических форм жизни Повествуя о судьбах жителей глухой полесской деревни Курени, писатель с большой реалистической силой рисует картины крестьянского труда, острую социальную борьбу того времени.

Иван Мележ — художник слова, превосходно знающий жизнь и быт своего народа. Психологически тонко, поэтично, взволнованно, словно заново переживая и осмысливая недавнее прошлое, автор сумел на фоне больших исторических событий передать сложность человеческих отношений, напряженность духовной жизни героев.

---

В такие дни Апейка нетерпеливо думал о том близком и далеком времени, когда и пo их лесным да полевым дорогам запылят автомашины Это было одно из самых дорогих его желаний, с хорошими дорогами да машинами, был он уверен, глухая сторона их очень скоро изменит свое обличие, станет краем богатства и культуры Машины, считал он, скоро разгонят застоялую, дикую тишину, радостно понесут в деревни добрые и щедрые дары городов Пока же, не первый год, он недовольно посматривал на реку вдоль района более полдесятка пристаней — почему бы не организовать хотя бы вывозку поставок по реке, на баржах Уже не раз говорил, добивался в округе, в Мозыре; оттуда писали, звонили в Минск, в Киев — в управление пароходства; ничего не добились, — не было барж и буксиров.

Не успели вывезти и половины зерна — подоспела картошка. Все ринулись на поле — копать, выбирать. По сторонам всех дорог, на всех полосках, уже не зеленых, рыжих — картофельная ботва сникла, посохла давно, озабоченные люди: и старики, и дети — все, кто может работать.

Выбирают картошку, сносят в кучи или в коши на возах.

Над полем, над дорогою — изо дня в день — ласковая солнечность. Дни погожие, как на заказ. Чистые и очень тихие: голоса как бы звенят, но тихо. Всюду плавает паутина бабьего лета. Паутиной оцеплены жесткие кусты картофельной ботвы, трава при дороге; цепляется она за ноги, за крылья таратайки. В конской гриве тоже паутина. И спокойная, мудрая грусть надо всем. И пахнет дымом: там и тут на поле белые дымы — жгут сухую ботву. Пекут картошку — радость малышам, и греются старшие: земля уже не летняя, зябнут руки. Днем еще тепло, а ночи — волглые, отяжелелые, и утрами на ботве, на траве — белые махры инея.

Ползут и ползут полем возы с лозовыми кошами. Возы с кошами в поле, на дорогах, на пригуменьях. У гумен почти в каждом дворе насыпают бурты укрывают картошку от зимних холодов. Большие, длинные, что коровники, бурты сооружают при колхозных дворах. Длинные бурты эти еще в новинку, как и сами колхозные коровники.

Идут возы с кошами к большим районным дорогам, по шляхам с березами и вербами, с телефонными столбами.

Половина возов — в один район, половина — в другой. На станциях снова людно и суматошно: съезжаются, теснятся десятки, сотни возов. Храпят и ржут кони, порой завязывается ругань, готова начаться драка: каждому хочется пробиться к весам скорее. Снова Апейку тревожит вывозка: медленно идет она. Из округа ж — каждый день звонки, запросы: как с заготовками, как с планом? Напоминания, что картошка — Ленинграду и Москве; накачки подводите округ! Будто он виноват, будто все оттого, что он не желает или недостаточно желает, чтоб лучше было! И вот ведь хотя не виноват, хотя знаешь — нет на тебе вины, а ходишь уже будто виноватый: говоришь уже в колхозах, в сельсоветах, в деревнях неспокойно. Сам уже подгоняешь и сам накачки даешь, хотя часто и видишь, что все это не нужно.

Беспокойство, горячка — нервы не выдерживают. Выдержки, деловитой сосредоточенности не хватает.

А может, это происходит и оттого, что он чувствует: тишина эта осенняя — не такая кроткая, как может показаться, обманчивая. Нередко встречают в селах холодные, недобрые взгляды. Нередко люди прячут взгляды — прячут души. Заметив его вблизи, спешат отойти подальше. И на собрания вечерами нелегко созывать, долго собираются и не все. Ползут недобрые слухи, что в этом году твердые задания будут не только кулакам, а и середнякам, даже маломощным. Что не обминут потом и бедняков, у которых будет что взять. Что выгребать будут все, дочиста, что повезут все в город — рабочим и партейным. Не в одном селе слышал он: кулаки шепчутся, сговариваются, готовы поднять голову.

Харчев сказал: есть сведения о том, что готовится заговор.

Не тихая, совсем не тихая эта золотая, осенняя тишина.

И в эту осень — как и в прошлые — натыкаешься на попытки уклониться от сдачи обязательных поставок. Как и в прошлые годы, кое-где пробуют припрятывать зерно и картофель. Отговорка всюду одна: налоги не под силу, сдавать нечего. Ни уговоры, ни угрозы часто не помогают. Приходится организовывать активистов. С их помощью нашли не один тайник, реквизировали припрятанные зерно и картофель. На тех, кто хотел уклониться от налогов, обмануть, оформили несколько дел, передали в суд. Пятерых, наиболее злостных, посадили даже.

Работа председателя райисполкома — не для беленьких рук. Это только со стороны кажется, что работа его чистая и легкая: таратайка с кожаным сиденьем, возница Игнат, свой кабинет в районной столице. Президиумы за столом с красным сукном, слава и власть. Работа председателя райисполкома — это работа того строителя гати, который первым идет и в воду и в хлябь, первым рубит заросли, прокладывает дорогу и в поле и через болото. Работа бойца и маленького — отделенного — командира, который вместе с секретарем райкома, без отговорок, головой своей, сердцем отвечает за все, что делается в районе. В такое сложное время…

И радость, и беспокойство всегда в сердце: и днем, и вечером, и ночью. И в селах, и в местечке, и в дороге. Потому он и в дороге так часто, по селам, — нет никогда покоя.

Радость неизменно с заботами. Радость — веселый, звончатый гул колхозных молотилок приглушил мерное постукивание цепов уже не в одном и не в двух селах. В каждом сельсовете меж тесной беспорядочности никчемных полосок — широкие, вольные просторы колхозных владений. Они стали шире за год. Косые ряды пахарей, один за другим, идут колхозными полями, борозда за бороздой, оставляют позади влажную свежесть пахучей земли — готовят к новому колхозному севу. Не тольнЬ пахари с лошадьми — неутомимые тракторы, попыхивая синим дымком, говорливо, по-молодому резво идут, как новые труженики, зачинатели новых, знаемых пока только в мечтах времен. За гумнами, за крайними огородами, при дорогах растут непривычно просторные дворы с длинными сараями и амбарами. Их собирают из старых амбаров и гумен, для них привозят из лесу смолистые сосны: хорошо тогда пахнет свежей смолою по колхозным дворам!

Колхозов пока не много. Десять в районе — как островки среди болота. Однако беда не только в том, что их мало, — почти в каждом мало народу. И что еще хуже — мало порядка. Мало колхозных построек: скот в большинстве по всему селу, по разным хлевам. Строительство идет слабо.

Техники очень мало. И люди не всегда старательно трудятся. Как бы оглядываясь назад. Сознательности не хватает. И агитация не всегда доходит. Неизвестно, как заинтересовать, зажечь их. Многое еще неизвестно; и чем дальше, чем шире разворачивается колхозное дело, тем больше этих загадок. Но главное — как добиться, чтобы люди старались, чтоб работали от всей души; чтоб любили и землю, и коней общих, как любят свое, единственное!..

Много забот и волнений было у Апейки. Но за всем важным и мелким неизменно чувствовал он приближение больших перемен. Дыхание этих больших событий чувствовалось все шире и сильнее по мере того, как уходила осень, приближалась зима.

4

Другая часть жизни Апейки шла в местечке. Здесь неизменно кончались все его скитания по району.

Здесь был, на той стороне, что ближе к хвойнику, к Припяти, его дом. Точнее — половина дома, в которую он вселился по праву председателя райисполкома. Здесь была жена Вера, были дети: сын его старший, Володя, и щебетунья Ниночка. Возвращаясь за полночь или под утро, он подходил к черному окну, у которого, казалось, снаружи чувствовал теплоту их постелей, теплоту их сна; прислонялся, невольно прислушиваясь к тишине в доме, тихо, радостно стучался. Он слышал осторожный шорох, что сразу отзывался на его стук: Вера просыпалась так быстро, словно и не спала; мгновение видел или угадывал смутное очертание ее лица, приникавшего к стеклу; нетерпеливо перелезал у — стены через забор, прыгал во двор. Слышал с крыльца, как она открывает дверь в сени, как впотьмах идет через сени, звякает задвижкой.

Тепло любимого человека, тепло родного дома — как чувствовал Апейка их после холода, бесприютности дороги, после чужих деревянных диванов и лавок, после натиска каждодневных забот. Вера льнула к нему, полная молчаливой нежности, да и он чувствовал себя так, будто и не было их, тех восьми лет под одной крышей. В комнате всегда наготове ждала лампа. Впотьмах Вера шуршала спичками; к тому времени, когда Апейка привычно нащупывал крючок и вешал пальто, мягкий желтоватый свет уже отодвигал темноту. Тихая ласковая теплынь струилась в сердце, когда Апейка на цыпочках ступал в неприкрытую дверь, останавливался у кроватей. Ниночка лежала на материной; каждый раз, когда он глядел на нее, веки ее начинали чутко дрожать; нередко она просыпалась, тогда отец шептал что-либо успокаивающее, и она послушно закрывала глаза. Сын спал на отцовой кровати, у другой стены, чаще носом в подушку, так что Апейке обычно были видны только тонкая шея да непослушный вихор на макушке.