Кен Кизи - Демон Максвелла

• Название: Демон Максвелла
• Автор: Кен Кизи
• Издательство: Амфора
• Жанр: Проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278–470-1

Во все времена человечество преследовал зловещий призрак энтропии, а в переводе на бытовой язык — страх смерти и хаоса. «Демон Максвелла» Кена Кизи — квинтэссенция честных и нелицеприятных размышлений на эту тему. Эта книга — настоящее откровение о переходе от бунтарских хипповых 60-х к эпохе, ознаменованной глубоким сомнением в достижимости идеалов всеобщего братства и единения.

---

Дебори: Последние пятнадцать лет? Еще бы! Все только и ждут этого. Потрясающе! Правда, ребята?

Единодушное согласие, хлюпанье чаем, звон чашек о блюдца, и снова тишина.

Дебори: Очень вкусный чай. А что это за чай, кстати?

Доктор Фэн: Китайский.

Чувствуете? Насколько все неловко и искусственно. И даже вечером, уже вернувшись в гостиницу, Великий Писатель никак не может избавиться от унизительного осадка, оставшегося после этой встречи, и, мучимый бессонницей, достает со дна чемодана данную ему на прочтение книгу. Он открывает ее и начинает читать в свете ночника, ощущая, как его тут же захватывает ясная прозрачность текста.

Через два часа Великий Писатель, склонив голову, откладывает книгу и только тут начинает понимать, с кем ему довелось познакомиться на этой окраине мироздания.

Он понимает, что философ Фэн произвольно определил четыре состояния человека, которые дают возможность судить о стадиях его этической развитости. Эти состояния включают в себя 1) неосознанное, или «невинность», 2) самосознание, или «сфера практики», 3) понимание другого, или «сфера этики» и 4) всеосознание, или «сфера трансцендентального».

Первые два состояния, согласно доктору Фэну, являются «дарами природы», а вторые представляют собой «порождение духа». При этом он признает, что периодически они неизбежно вступают между собой в противоречие, и величайшим заблуждением является представление о том, что одна из сторон может одержать над другими окончательную победу.

Писатель поднимает голову от уже закрытой книги и вспоминает прогулку по вырождающемуся Беркли и свой вопрос об уместности философских изысканий в спортивном репортаже. Так вот он как связан с книжниками из района Телеграфа и сегодняшним идеализмом, этот отлакированный китаец. Ведь он пытался разрешить ту самую дилемму, о которую споткнулись шестидесятники: как совместить священный поток бытия с заботами ежедневной жизни? Можно себя скрутить и изгнать свиней со своей стоянки, но как очищать ее от свинств, не превращаясь в нечто типа полицейского надзирателя? Это стало камнем преткновения для мощнейшего общественного движения, и Фэн Юлань сохраняет свою значимость, потому что пытался своей мыслью осветить эту проблему со всех сторон. Как это ему удалось, живя на краю света? Как ему удавалось постоянно убегать от преследователей и при этом сохранять свою веру? Да еще в течение столь долгого времени?

Старый Лис наверняка мог бы ответить на эти животрепещущие вопросы, но единственное, на что был способен Великий Писатель, — это выяснять сорт чая. Прискорбно...

И лишь в самом конце, когда посетители уже выходили во двор, погрузившись в блуждающие китайские сумерки, он задал вопрос, отчасти имевший отношение к делу.

Дебори: И еще, доктор. Существуют страшные рассказы... то есть мы слышали много неприятных историй о педагогах и ученых, которые... я хочу спросить, как вам удалось пережить все эти испытания?

Доктор Фэн (пожимая плечами): Более семидесяти пяти лет я занимаюсь изучением китайской философии, так что... (И он снова пожимает плечами и расплывается в такой беспечной улыбке, словно хочет сказать, что все это было ерундой. Однако за этой улыбкой ощущается хищная пытливость, свидетельствующая, что старый шутник не только в состоянии вынести все, пережить любые испытания, выкрутасы как отдельно взятых диктаторов, так и шаек, устраивающих культурные и прочие революции, — но еще и извлечь из них пользу. Словно это не просто горькая пилюля, которую нужно проглотить, а настоящий деликатес, который можно смаковать.) ...так что я стал необычайно терпимым.

Встреча с Великой Китайской стеной

Приводимые здесь стихотворные строки взяты из «Дао дэ цзин» Лао-Цзы. Старший современник Конфуция (551-479 до н.э.), Лао-Цзы был историком, ответственным за архивы императорского двора царства Шу. Он не написал ни единой строки, но учил современников с помощью примеров и притч. Когда прославленный мыслитель покинул свой дом и направился в горы, чтобы встретить свой конец, на перевале его остановил стражник:

— Учитель, будучи вынужден охранять этот отдаленный пост, я не имел возможности посещать ваши лекции. И поскольку вы собираетесь покинуть этот мир, не могли бы вы оставить мне несколько слов своих наставлений?

Тогда Лао-Цзы опустился на землю и записал восемьдесят коротких стихотворений — менее пяти тысяч слов, после чего отбыл в неизвестном направлении.

Пред тем как рождена земля
И создан неба свод,
Была материя дана
В безмолвии пустот.
Она не знает перемен,
Извечна и прочна,
Ей не страшны ни смерть, ни тлен...
Вращается она.
Творя вокруг себя миры
И в сумерках, и днем,
И потому я до поры
Назвал ее «путем».
Себе мы форму придаем,
Как в амфоре вода,
А Небеса идут путем,
Который был всегда.

Тьма уже окутала небо на востоке, когда Янг свернул с главной дороги и приготовился к финальному спринтерскому забегу вдоль канала. В ста тридцати метрах от него по обеим сторонам дороги жались грязные кирпичные домишки, а еще дальше за двумя высокими акациями притаился дом его дяди. Это довольно большое, по сравнению с другими участками размером 10 на 10 ярдов, имение вмещало в себя зубоврачебный кабинет, мастерскую по починке велосипедов, дядину жену с четырьмя детьми, его престарелого отца, приходившегося Янгу дедушкой, мать Янга с ее птичкой, трех сестер и, как правило, одного-двух постояльцев, обитавших на тонких матрацах в ожидании ремонта транспортных средств или приходивших в себя после починки коренных зубов.

Янг не мог разглядеть дом за нависающими ветвями акаций, но зато мог с легкостью представить, что происходит внутри. Лампа уже перенесена из столовой на кухню, и все члены семьи переходят в мастерскую к телевизору и рассаживаются между упаковками с зубными протезами. Единственным источником света служит мерцание крохотного экрана, напоминающего в темноте трепетанье крыльев мотылька.

Янг отчетливо видит всех присутствующих. Дядюшка в расстегнутой рубашке сидит, откинувшись на спинку стоматологического кресла, держа в короткопалой руке сигарету. Рядом на скамеечке пристроилась его жена. На полу в полулотосе восседает хихикающий дедушка с длинной трубкой во рту. За их спинами расположились двоюродные братья и младшие сестры, делающие вид, что их страшно интересует, как наводнение на Янцзы повлияет на распределение рисовых квот. У самой стены его старшая сестра укладывает спать малышей, перепеленывая их и кладя одного за другим на матрасик. У дверей висит клетка с птицей, закрытая от сквозняка тряпкой.

В соседней комнате его мать бесшумно моет посуду.

Дядюшка снова будет сердиться на то, что Янг припозднился, но он и слова ему не скажет, разве что бросит недовольный взгляд. Он никогда ни о чем не спрашивает — все и так знают, где был Янг. Единственное дозволенное развлечение — публичная библиотека. За полфыня там можно получить полное уединение даже в том случае, если читатели сидят впритирку друг к другу.

Янг надеется получить одно из недавно дозволенных к прочтению классических произведений Конфуция. Он уже слышал, что их библиотека получила одну из первых партий, так как расположена на родине великого философа. Однако когда он приходит, все книги уже выданы. И вместо этого Янгу приходится взять уже известное ему произведение — «Западный флигель» Ван Ши-фу, роман, который его отец продолжал пропагандировать даже в эпоху самой жестокой критики «рабовладельческой классики».

Последний раз эту книгу брали пять лет тому назад, и читателем был его отец.

Янг, замедлив шаг, запихивает книгу за ремень брюк и застегивает сверху куртку. Но уж конечно не для того, чтобы скрыть ее от дядюшки. Тот и так обо всем догадается. Поэтому, успокаивает себя Янг, он никому не лжет. Просто удобнее бежать, когда руки свободны.

Все ради бега.

Сжатыми кулаками он рассекает сгущающуюся тьму, стараясь обходить камни и рытвины на темной тропинке. Он мог бы пройти эту трассу с завязанными глазами, ориентируясь только по звукам и запахам: слева — швейная машинка Гао-Хьяна, справа — вонючие ряды ассенизаторских машин Хьонга и сыновей, впереди — жужжание электропил придурка Ви. Янг наращивает скорость.

Для своих девятнадцати лет он невысок, у него узкие плечи и тонкие лодыжки, зато довольно толстые ляжки и сильные благодаря тренировкам руки. Живот под засунутой за ремень книгой — поджарый и напоминает лакированное дерево. Он в хорошей форме. Уже в течение четырех лет он бегает от школы до дома.

В последнем рывке он ныряет под свисающие ветви акаций, оказывается в дядюшкином дворе и чуть не падает от изумления. Весь дом освещен огнями! Горит даже реклама со вставной челюстью. Наверное, что-то случилось с его матерью! Или с одной из сестер!