Трецца Адзопарди - Укрытие

• Название: Укрытие
• Автор: Трецца Адзопарди
• Издательство: Росмэн-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-353-01644-0

Долорес Гаучи — младшая из шести дочерей в семье мальтийских эмигрантов, перебравшихся в английский порт Кардифф в середине XX века. Спустя много лет она возвращается в родной город на похороны матери. Лирический монолог Долорес погружает читателя в зыбкий мир ощущений и переживаний маленькой девочки, хранящей в своем сердце нежность и боль за близких. Благодаря изысканному ритму повествования воспоминания главной героини о детстве выстраиваются в причудливую картину жизни мальтийской общины под серым небом Кардиффа 60-х.

Шорт-лист Букеровской премии 2000 года.

---

Евина сумочка стоит на краю моста. Так же мама поставила свою белую сумочку на камень над рекой; перед тем как отец нырнул в машину Джо Медоры; перед тем как пришла Ева и нашла меня под деревом. И мои воспоминания, им нельзя доверять, но они — все, что у меня есть, они липнут ко мне комьями грязи. В памяти всплывает Ева, чешущая ногтем лоб, пылающие цвета, зимний сад, одуряющая жара, раскалившая стекла. Ее круглые глаза сияют, как новенькие шиллинги.

Пролежал погребенный в грязи. Представляешь?

Представляю. Тогда все было совсем по-другому. Тогда док был действительно сухим. И стены были видны — бесконечная череда кирпичей, проносившаяся мимо Сальваторе, когда он падал. Я перегибаюсь через перила моста, и на меня несется с ревом разноцветная волна.

Он смотрит на луну. Следит взглядом, как она перемещается по небу. Сальваторе закрывает глаза, как ему кажется, всего лишь на минуту, но когда открывает их снова, луна уже ускользнула. Теперь он видит ее лишь краешком глаза. Он глядит на канаты ремонтной люльки. Он бы мог вылезти по ним, да только не может пошевелиться. Даже голову не может повернуть. Сначала ветер, потом тучи по небу, дождь, заливающий лицо и одежду, холодящий кожу между задравшейся брючиной и носком. Сальваторе слышит вдалеке крики. Греческие матросы, пьяные, шатаясь, пробираются по мостику, а за ними — шиканье, болтовня, хихиканье проституток, которых они хотят тайком протащить на корабль. Еще один вскрик — страха и веселья: одна из женщин оступается в тридцати футах над тем местом, где лежит Сальваторе. Он раскрывает губы, хочет ее окликнуть. Рита, шепчет он, Рита, София, Джина. И — еще тише — Фрэнки, Фрэнки.

Фрэнки сидит на нижней койке в крошечной каюте и аккуратно опорожняет карманы: из переднего правого достает рулон банкнот, из левого — сигареты, шарит по атласной подкладке пиджака, лезет во внутренний карман, где лежат новые документы. Он закуривает сигарету, сует ее в рот, и на ней вырастет столбик пепла, пока он сворачивает, разворачивает, складывает, раскрывает бумаги, на которых гордо сияет черным его подпись. Он выпускает на них дым. Облизывает края и трет указательным и большим пальцами бумагу, чтобы она выглядела не такой уж новой. Думает о другой жизни. Старается не думать о Сальваторе.

…Женщина останавливается, преувеличенно серьезно подносит палец к губам.

Что такое? — спрашивает ее приятель.

Я чего-то услыхала, говорит она. Ее приятель протягивает руку и уводит от дока, от тихого шепота, который похож на шорох зверька в темноте.

Фрэнки, хабиб.

Фрэнки лежит, скрестив за головой руки, глядит на изгиб проволоки в футе над его лицом. Похожа на фигурку толстяка. Он вспоминает, как только приехал в Тигровую бухту, вспоминает комнату в подвале с кроватью в углу, как он стукался головой, пока не научился, вставая с кровати, пригибаться. Кольцо с рубином, соскользнувшее с руки и прикатившееся к Джо Медоре.

Так ты мой милый или нет? Эй, Фрэнки!

И усаживает женщину Фрэнки на колени — будто в подарок.

Уже нет, говорит сам себе Фрэнки. Уже не твой.

Он крутит на пальце кольцо. Там, где золотой ободок впивается в палец, скоро появится мозоль. Фрэнки чувствует, как по телу разливается тепло. Это освобождение, думает он, пробуждение. Он отдается этому; Фрэнки может теперь стать кем угодно.

Одна нога согнута в колене. Сальваторе думает, что, должно быть, лежит на остром, нечто твердое впивается в лопатку; правой руки он не чувствует. Он чуточку поворачивается налево, и люлька идет вбок. На небе сверкают звезды.

Когда Сальваторе наконец падает в мягкую грязь на дне дока, он уже без сознания. Утром вода сочится сквозь запорные ворота — забивает его одежду грязью, камушками, обрывками проволоки, банка из-под краски мягко стукается о щеку, и вот уже весь док заполонило море. Корабль, аккуратно прокладывающий путь поверх ила, погребает Сальваторе навсегда. Вода вокруг — радужная пленка бензиново-синего и алого.

Отец знал, что сделал. Он уплыл на рассвете, а Сальваторе бросил. Бросил маму и всех нас. У мужчины может быть сотня мотивов или вообще никакой причины для того, чтобы просто выйти из жизни, которую он создал. Отец подбрасывал монетку и глядел, как его судьба, крутясь в воздухе, падает на землю. В моей голове восстанавливается последовательность, она накатывает волнами на мозг, но пока что по порядку ничего не выстраивается. Не хватает деталей, не хватает людей. Роза права насчет отца: он не вернется. Но есть другие. Ева сказала, «Лунный свет» все еще существует. Если кто остался, я их найду.

* * *

Джамбо сидит за обеденным столом, прижав к груди телефонную трубку. Он замечает посреди стола вазу с матерчатыми цветами, каждый лепесток в букете покрыт слоем жирной пыли. Наверху, на лестничной площадке, Селеста, забыв, чем занималась, стоит, прислонившись к дверце сушильного шкафа. Внутри тепло и темно. Она думает, каково было бы полежать здесь, свернуться калачиком под трубой, закрыть дверцу. Она не была на Ходжес-роу с рождения Джамбо. А теперь, возможно, ей придется вернуться туда. До нее доносится раздраженный голос сына. Селеста спускается вниз.

Что еще? — говорит она.

Да Луис опять что-то напортачил. Ты же знаешь, какой он.

Селеста стоит, скрестив руки на груди.

Ну и?

Он запутался с меню, а еще реклама…

Положи, кивает Селеста на трубку. Как с Пиппо разговаривает.

Оставь это мне, мама, говорит сын, понимая по ее поджатым губам, что она этого делать не намерена, — я сам с ним поговорю.

Селеста лезет под стол. Достает одну туфлю, другую, сует в них ноги.

Мы с ним вместе поговорим. Пошли.

Ну вот, пожалуйста, думает Джамбо. Удружил, братец.

Семнадцать

Нет, тут что-то не так. Проспект новый и широкий, вдоль тротуаров деревья, всюду уличные кафе. «Лунного света» здесь быть не может: он должен быть в переулке — узкие двери, окна с разбитыми стеклами, мостовая в трещинах, серая, как небо Уэльса. Это не то место. И вдруг я вижу их троих. Они кажутся такими знакомыми, что я уже не понимаю, какой теперь год, мне будто снова пять лет, и все вот-вот начнется заново — хуже, чем прежде. Селеста выглядит как постаревшая мама — та, которую помню я, она даже стоит так же — одну ногу чуть вывернула в сторону, а другой быстро-быстро стучит по тротуару, словно в голове ее бьется ритм, которого никто другой не слышит. Она мрачно разглядывает зеркало витрины. Мужчина рядом с ней вполне мог бы быть Пиппо; а второй, помоложе, прислонился к дверце машины и размахивает в воздухе сигаретой. Он копия нашего отца. Селеста узнает меня в ту же секунду: словно ждала моего появления. Она выбрасывает руки вперед. Объятие столь быстро, что я едва чувствую ее прикосновение.

Это мои сыновья, говорит она. И — Джамбо с Луисом: Это ваша тетя Долорес.

* * *

Люка с трудом заставляет себя постучать в дверь. Она заглядывает в просвет между шторами, видит кровать под окном, телевизор на старом пластиковом столике. На улице ни души. Люка глядит на окна дома Джексонов и соседнего: они заложены листами старого железа. Она катит свой чемодан по улице, встречает женщину, ее тащит за собой собака, которая как будто улыбается. Они едва не сталкиваются, Роза и Люка. Но на Люке темные очки и платок. Роза замечает женщину — она здесь явно не на месте, похожа на фотомодель, — однако не узнает ее. Люка сторонится толстой женщины с тощей собакой. Ей хочется в гостиницу. Горячая ванна, а потом — спать. Она пойдет на похороны, а потом уедет домой. Здесь она только время впустую потратит.

Роза бухает пакет с продуктами на стол в кухне, вынимает банку собачьего корма. Находит в кладовке железную миску, потускневший серебряный поднос, а под полкой — мешки с мусором, набитые так же, как и те под лестницей. Она кормит собаку и принимается за дело — вываливает содержимое первого мешка на пол в гостиной. Роза не ищет ничего определенного, но помнит украшения. Мама носила только блеклое обручальное кольцо, волне возможно, что из «Вулворта», а вот у Фрэнки было золотое. Роза размышляет. Фрэнки наверняка его забрал, наверное, до сих пор носит. Она вспоминает низенькую стеклянную вазу, которая стояла у него на туалетном столике; запонки, булавка для галстука, кольцо с рубином, тонкая игла серьги в грязно-желтых крошках. Иногда там оказывались часы, или идентификационный браслет, или длинная толстая цепь со свисающим совереном. Как и кольцо, вещи эти то появлялись, то исчезали.

В первом мешке пеленки и распашонки, детская одежда, мужские костюмы — слипшиеся в ком, в зеленой плесени, которая, стоит Розе за что-то потянуть, рассыпается в пыль. Пес носится вокруг, засовывает морду то в один мешок, то в другой. Он тащит что-то зубами, задние лапы согнуты, когти скребут по линолеуму. Галстуки, пояса, подтяжки с кожаными петлями, сплетенные в клубок, разлетаются во все стороны. Из мешка выскальзывает ремень, свистит в воздухе, и этот звук пугает обоих. Роза, присев на корточки, разглядывает его. Черная кожа совсем износилась. На пряжке вырезано восходящее солнце — и диск, и лучи позеленели от плесени. Этот ремень ни с чем не спутаешь. Роза накручивает его на руку. Движение почти инстинктивное. Она никогда не била пса, но теперь он пугается; потрескавшаяся кожа источает воспоминания. Он ползет на животе под кровать. Роза кожей чувствует тишину комнаты, разлитое кругом прошлое.