Димитр Димов - Табак

• Название: Табак
• Автор: Димитр Димов
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1978

Роман «Табак», неоднократно издававшийся на русском языке, вошел в золотой фонд современной болгарской прозы. Глубоко социальное эпическое произведение представляет панораму общественной жизни в Болгарии на протяжении пятнадцати лет – с начала 30-х годов до конца второй мировой войны. Автор с большим мастерством изображает судьбы людей, так или иначе связанных с табачной фирмой «Никотиана».

---

– Да, – ответила Лила.

– Гляди в оба! – предупредил он. – В конторе для тебя никакой работы нет. Мне непонятно, с какой стати он вздумал оставлять тебя машинисткой.

– А мне понятно, – ответила Лила и спокойно усмехнулась.

Она не волновалась, и ей ничуть не было страшно – только досадно. Летом директор держался с небрежным великодушием и слишком уж легко согласился взять на работу ее отца. Теперь положение, видимо, изменилось; но Лила привыкла справляться с любыми трудностями.

Подойдя к кабинету директора, она постучала и вошла.

Директор сидел за письменным столом, заваленным таблицами и листками бумаги, на которых он подсчитывал или, вернее, старался подсчитать доходы. В комнате, устланной ковром, было светло и уютно. Возле двери гудела кафельная печка, из радиоприемника звучала негромкая музыка, посреди комнаты стоял столик с курительными принадлежностями, окруженный кожаными креслами. От директора пахло сигарой и туалетным мылом. Это был поживший сорокалетний холостяк с усталым и немного затуманенным взглядом. На его умном, но ленивом и слегка одутловатом лице лежал отпечаток того образа жизни, который разлагал всех здешних видных горожан: ракия, бессонные ночи за покером и скука в обществе одних и тех же дам. Директор был в сером костюме, шелковой рубашке со слегка подкрахмаленным воротничком и темно-зеленом галстуке – галстук ему подарил главный экспорт фирмы, ездивший в Париж на поклон к «хозяевам».

Директор устремил на Лилу пристальный и довольный взгляд. Она!.. Во время обеденного перерыва он смотрел из окна своего кабинета, заметил ое во дворе, и ему вдруг приглянулось ее стройное тело. Странные существа эти женщины!.. Один хоть и красивы, а быстро надоедают, оставляют тебя холодным; других вдруг начинаешь желать из-за чего-то особенного в их фигуре, в лице, в походке. Директора немного взволновало открытие, сделанное днем и обещавшее рассеять его скуку и легкое отвращение к женщинам. Но, глядя на Лилу из-за письменного стола, он сделал новое открытие: как это он до сих пор не заметил ее глаз?… Он вспомнил, что видел их летом, когда она приходила к нему в кабинет с просьбой принять па работу ее отца. Но тогда он не обратил на них внимания, так как был увлечен другой женщиной, которая теперь раздражала его своими просьбами купить ей меховое манто. И наконец, директор сделал третье – немного неприятное – открытие: глаза у Лилы отливали резким синевато-стальным блеском. Они заранее предупреждали его, что он начал игру нетактично, грубо и ему надо быть начеку.

– Ну как? – спросил он, возбужденный своими открытиями. – Кончили обработку, а?

– Да, наконец, – с облегчением произнесла Лила.

И тут же презрительно усмехнулась, заметив, что он пытается говорить с ней тоном благодетеля.

– Что же ты теперь будешь делать?

– Ждать следующего сезона.

– То есть сидеть без работы?

Лила кинула на него безучастный взгляд, словно говоря: «Какое тебе дело?» Директор, развалившись в кресле, зажег погасшую сигару.

– Погляди на себя, – вдруг сказал он. – Куда это годится?… Такая красивая девушка – и так одета.

– Каждый одевается, как может, – промолвила Лила.

– Да, но тебе это не к лицу! Понимаешь? – Он поднял руку и сделал паузу, словно подбирая выражения. – Просто некрасиво.

Лила равнодушно посмотрела на свои стоптанные туфли, поношенное и залатанное зимнее пальто.

– Поденщиной на красивое не заработаешь, – с досадой проговорила она.

– Знаю. Потому я тебя и позвал. Ты ведь училась в гимназии?

– Да.

– А почему бросила?

– Меня исключили.

– За что?

– По политическим причинам.

– Опять идеология! – Директор засмеялся. – Ремсисткой была?

– Нет!.. Но у меня свое отношение к рабочему вопросу. Это вполне естественно: ведь я дочь рабочего.

– Я идей не боюсь! – Директор опять усмехнулся. – Даже уважаю их, если они не приводят к беспорядкам и дракам… Центральное управление разрешило нам взять машинистку. Хочешь занять это место?

– Я не умею писать на машинке.

– Мы дадим тебе возможность научиться.

Наступило молчание. Лила устремила пристальный взгляд в пространство. Она встречала машинисток с других складов: молодые, модно одетые девушки, регулярно посещающие парикмахера и время от времени гинеколога. Зимой они ходят на вечеринки, а летом, нарядившись в платья из набивного шелка, танцуют румбу на открытой площадке в саду читальни либо проводят отпуск на море. Иным после любовного приключения с шефом удается выйти замуж за сослуживца или мелкого чиновника. Но все это кладет на них пятно, оставляет неизгладимый след. В их взгляде и движениях на всю жизнь остается какой-то вульгарный налет, выдающий их прошлое.

– Работа легкая, – продолжал директор. – Тысяча двести левов в месяц, премия в размере месячного оклада… Можешь в любое время взять аванс… И заживешь по-человечески.

Лила все молчала. Печка весело гудела, по радио передавали какое-то танго. Но теперь Лила думала уже не о падших девушках-машинистках, которые возвращаются с курортов наглыми, раздобревшими и загорелыми, а о черной ночи, нависшей над рабочими, о бесправии, унижающем во всем мире человеческое достоинство. Ее охватило желание закричать от обиды и гнева, кинуться па директора и разодрать ему лицо ногтями. Но она не пошевельнулась, даже не дрогнула, только устремила на него свои отливающие металлическим блеском глаза.

«Умная, все сразу понимает, – довольно подумал директор. – Не разыгрывает недотрогу. Вполне заслуживает того, чтобы разодеть ее, как куклу!..»

Он решил, что пора действовать. Встал с кресла, на мгновение остановился, смущенный враждебным огнем в ее глазах, но сейчас же подошел и уже хотел было погладить ее по щеке, как вдруг Лила отшатнулась, и рука его повисла в воздухе.

Директор кисло улыбнулся.

– В чем дело? – сказал он. – Ты же интеллигентная девушка!.. Кому нужны церемонии?

– Нужно уменье держаться прилично, – ответила она.

– В этом не будет недостатка… Ну не глупи, подойди ко мне!.. Не пожалеешь.

– Ни в коем случае.

– Как хочешь!

Директор усмехнулся и опять сел в кресло. Ему пришло в голову, что, может быть, надо было действовать настойчивее, но желания его уже поостыли.

– Можешь поступить к нам и без обязательства сделаться моей любовницей, – сказал он.

– Нет, спасибо… Прошу только принять меня укладчицей на следующий сезон.

– Решено! – с улыбкой согласился директор.

Лила вежливо поклонилась и вышла из кабинета.

Оставшись один, директор вдруг почувствовал какую-то безотчетную грусть, горечь, неудовлетворенность жизнью. Игра началась с неудачи, но это как раз и разжигало его ослабевшую чувственность, извращенное желание осквернить что-то такое, с чем он встретился первый раз в жизни.

На дворе было холодно, порхали снежинки. Смеркалось, и в сумраке декабрьского вечера табачные склады высились, безмолвные и темные, как тюрьма. Во дворах и у ворот мелькали тени приземистых усачей с карабинами – это были македонцы, нанятые фирмами для охраны, а но улицам разъезжали конные полицейские патрули. Имущество господ охранялось заботливо. Склады были полны обработанного и готового к вывозу табака. Лила поплотнее стянула на себе гимназическое пальтишко, которое носила вот уже пятый год, и быстро пошла домой. Даже в этой неказистой рабочей одежде, шерстяных чулках, старой юбке и платке она была красива, и мужчины оглядывались на нее.

Вскоре мимо нее промчался принадлежащий фирме дешевый «форд», в котором возвращался домой директор. «Идиот! – с презрением подумала Лила. – Уж не воображал ли он, что я от радости упаду ему в ноги. Но хорошо, что я ему не нагрубила… Ведь в этом сезоне ни одна фирма не хотела брать на работу ни меня, ни отца». Она не раскаялась в своем поступке, даже когда стала дрожать от холода, а в продранные туфли набился снег и чулки промокли. Самолюбие Лилы не было уязвлено и когда она встретила на главной улице кое-кого из своих бывших одноклассниц. Оживленные, свежие, они весело пересмеивались со своими юными кавалерами; одеты они были в элегантные теплые пальто, замужние даже носили вуалетки, под которыми лица их казались какими-то неестественно, приторно нежными. Это были мотыльки моды и житейской суеты, еще в гимназии упражнявшиеся в искусстве обольщать мужчин и ловить богатых мужей. Из сожаления или пренебрежения к Лиле они теперь притворялись, что не замечают ее.

Но Лила при виде проходящих мимо нее молодых парочек почувствовала себя одинокой и покинутой. Они напомнили ей о Павле. Ее охватила тоска по нему, по счастью, но любви, которую она из гордости отвергла. Павел больше не приезжал к ним в город, а если и приезжал, то не давал о себе знать. Связь с областным комитетом осуществлял теперь другой товарищ, незнакомый, хмурый человек с партийной кличкой «Иосиф». Он только коротко передавал директивы, все время прислуживаясь к чему-то и тревожно озираясь, потом спешил уйти, не высказав своего мнения но вопросам, интересующим городских активистов и настоятельно требующим разрешения. Только теперь, сравнив Иосифа с Павлом, Лила поняла, как широк кругозор Павла и в области культуры, и в области политики, только теперь оценила его ум, его талант убеждать, его доверие к ней. Он был горяч и сердечен, и это помогало ему воодушевлять людей, выполняющих партийные задания. Он вызывал в Лиле восторг, волю к действию, радость жизни. Однако разум ее, как ни странно, боролся со всем этим. Иногда она соглашалась с темп или иными взглядами Павла, но, как только надо было применить их на практике, они вдруг начинали казаться ей недопустимыми, фракционерскими, антипартийными. Порой внутренняя борьба разгоралась в ней с такой силой, что Лила не могла спать, думала целые ночи, металась в поисках ответа, и в конце концов ничего не предпринимала. Но это-то бездействие как раз и встряхивало ее, заставляло прийти в себя и вернуться к прежним методам работы. И в этом заколдованном кругу противоречивых мыслей и чувств образ Павла становился для нее все более горько и страстно желанным.