Всеволод Ревич - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 26 (1982)

• Название: НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 26 (1982)
• Автор: Всеволод Ревич
• Издательство: Издательство «Знание»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1982
• ISBN: 0132-6783

НФ: Сборник научной фантастики. Выпуск 26. 1982 год

Составитель: Ростислав Рыбкин

---

Умные считали, что это удручающее положение вещей скоро изменится: люди свыкнутся с мыслью о том, что за ними все время наблюдают, и каждый снова начнет делать все, что ему хочется, не обращая ни на кого внимания.

Но, увы, умики ошибались. Для того чтобы стало так, как они хотели, должны были смениться несколько поколений. За тысячелетия существования человека потребность в уединении стала для него второй натурой, и потому он не мог так быстро измениться и почувствовать себя вполне свободно в новых условиях. И за какие-нибудь несколько месяцев нервы у всех сдали.

Внезапно произошло нечто, изменившее ход событий: был открыт полимерный материал, ткань из которого почти не пропускала ни звуковых, ни электромагнитных волн. Понятно, что все сразу кинулись обивать этой тканью свою квартиру или хотя бы одну из комнат, чтобы хоть где-то можно было отдохнуть от всеобщего недремлющего ока. Для застенчивых людей, точнее, тех из них, у кого не было денег для приобретения этого крайне дорогого материала в достаточном количестве, стали выпускать сделанную из него одежду, а также небольшие ширмы, ограждавшие от нескромных взглядов, когда это было необходимо.

На год с небольшим положение существенно изменилось. Не будет преувеличением сказать, что за это время люди снова зажили нормальной жизнью и отчаянье стало их покидать.

Но затем один одаренный инженер, который очень скучал без ставшего привычным зрелища, изобрел маленькое устройство — приспособление к телевизору, позволяющее, когда его подключали, принимать абсолютно четко звук и изображение сквозь любые покрытия из разрекламированного материала. Все квартиры и самые тайные их уголки снова открылись зрению и слуху каждого.

Весть об этом вызвала у всех ужас, но опять восторжествовало любопытство, взяла верх тайная мысль: "Если эту штуку завели себе все другие, почему не завести ее мне? Что я теряю?" Особенно велика была власть этой мысли над женщинами. И вскоре все стало так, как было за год до этого. Но только теперь губительные последствия наступили гораздо скорее и распространились шире — депрессия и истерия стали всеобщими. И становилось все яснее, что правительства стран, где распространилось бедствие, должны принять решительные меры, дабы пресечь это наступление на человеческое достоинство.

А тут произошло событие, еще более усугубившее страдания людей: стало возможным видеть, пусть не совсем четко, даже то, что делают в темноте. Муки людей достигли апогея. Теперь каждый день тысячи сходили с ума, совершали убийства, кончали с собой. В руках обывателей техника превратилась в опасность, равной которой еще не знало человечество.

И тогда был принят закон о "непристойном телевидении", установивший суровое наказание за использование телевизора в неблаговидных целях. Люди встретили новый закон вздохом облегчения и с радостью подчинились ему. Но еще долго власти обнаруживали и карали тех, кто не смог пересилить дурной привычки заглядывать в чужую жизнь.

Ларри Нивен. Прохожий

Был полдень, горячий и голубой. Парк звенел и переливался голосами детей и взрослых, яркими красками их одежд. Попадались и старики — они пришли достаточно рано, чтобы занять местечко, но оказались слишком стары и слабы, чтобы удержать всю скамью.

Я принес с собой завтрак и медленно жевал сандвичи. Апельсин и вторую жестянку пива я оставил на потом. Люди сновали передо мной по дорожкам — они и в мыслях не держали, что я наблюдаю за ними.

Полуденное солнце припекло мне макушку, и я впал в оцепенение, как ящерица. Голоса взрослых, отчаянные и самозабвенные выкрики детей словно стихли и замерли. Но эти шаги я расслышал. Они сотрясали землю. Я приоткрыл глаза и увидел разгонщика.

Росту в нем было полных шесть футов, и вкроен он был крепко. Его шарф и синие просторные штаны не слишком даже вышли из моды, но как-то не вязались друг с другом. А кожа-по крайней мере там, где ее не прикрывала одежда, — болталась на нем складками, будто он съежился внутри нее. Будто жираф напялил слоновью шкуру.

Шаг его был лишен упругости. Он вколачивал ноги в гравий всем своим весом. Не удивительно, что я расслышал, как он идет. Все вокруг или уже уставились на него или заворочали шеями, пытаясь понять, куда уставились все остальные. Кроме детей, которые тут же и позабыли о том, что видели. Соблазн оказался выше моих сил.

Есть любопытные обыденного, повседневного толка. Когда им больше нечего делать, они подсматривают за своими соседями в ресторане, в магазине или на станции монорельссвой дороги. Оки совершенные дилетанты, они сами не знают, чего ищут, и, как правило, попадаются с поличным. С такими я ничего общего не имею.

Однако есть и любопытные-фанатики, вкладывающие в это дело всю душу, совершенствующие технику подглядывания на специальных занятиях. Именно из их среды вербуются пожизненные подписчики на «Лица в толпе», «Глаза большого города» и тому подобные журнальчики. Именно они пишут в редакции письма о том, как им удалось выследить генерального секретаря ООН Харумана в мелочной лавке и как он в тот день нехорошо выглядел.

Я-фанатик. Самый отъявленный.

И вот, пожалуйста, в каких-то двадцати ярдах от меня, а то и меньше,

— разгонщик, человек со звезд.

Разумеется, это разгонщик и никто другой. Странная манера одеваться, чуждые Земле драпировки из собственной кожи… И ноги, не приученные еще пружинить, неся вес тела в условиях повышенной тяжести. Он излучал смущение и робость, озирался с интересом, удивлением и удовольствием, возглашая безмолвно: я здесь турист.

Глаза, выглядывающие из-под плохо пригнанной маски лица, были ясные, синие и счастливые. От него не ускользнуло мое внимание, но ничто не могло омрачить его почти молитвенный восторг. Даже непослушные ноги, которые, наверное, нещадно ныли. Улыбка у него была мечтательная и очень странная. Приподнимите спаниелю уголки пасти — вы получите именно такую улыбку.

Он впитывал в себя жизнь — небо, траву, голоса, все, что растет кругом. Я следил за его лицом и пытался расшифровать: может, он приверженец какой-нибудь новой, обожествляющей Землю религии? Да нет. Просто он, вероятно, видит Землю впервые, впервые настраивается биологически на земной лад, впервые ощущает, как земная тяжесть растекается по телу, и когда от восхода до восхода проходит ровно двадцать четыре часа, самые его гены внушают ему: ты дома.

Все шло как надо, пока он не заметил мальчишку. Мальчишке было лет десять — прекрасный мальчишка, ладненький, загорелый с головы до пяток, А ведь в дни моего детства даже совсем-совсем маленьких заставляли носить одежду на улице. До той минуты я его и не видел, а он, в свою очередь, не видел разгонщика. Он стоял на дорожке на коленях, повернувшись ко мне спиной. Я не мог разглядеть, что он там делает, но он что-то делал — очень серьезно и сосредоточенно.

Прохожие на разгонщика уже почти не обращали внимания, кто по безучастности, кто от переизбытка хороших манер. Я же глаз с него не сводил. Разгонщик наблюдал за мальчишкой, а я изучал его самого из-под полуприкрытых век, прикидываясь старигеом, задремавшим на солнышке. Существует непреложное, как принцип Гейзенберга, правило: ни один подлинный любопытный не допустит, чтобы его поймали.

Мальчишка вдруг нагнулся, потом поднялся на ноги, сомкнув ладони перед собой. Двигаясь с преувеличенной осторожностью, он свернул с дорожки и пошел по траве к потемневшему от старости дубу.

Глаза у разгонщика округлились и вылезли из орбит. Удовольствие соскользнуло с его лица, выродившись в ужас, а потом и от ужаса ничего не осталось. Глаза закатились. Колени у звездного гостя начали подгибаться.

Хоть я и не могу теперь похвалиться резвостью, я успел подскочить к нему и подставить свое костлявое плечо ему под мышку. Он с готовностью навалился на меня всем весом. Мне бы тут же сложиться вдвое и втрое, но я, прежде чем сделать это, сумел кое-как доволочь его до скамейки.

— Доктора, — бросил я какой-то удивленной матроне. Живо кивнув, она удалилась вперевалочку. Я вновь обернулся к разгонщику. Он смотрел на меня мутным взглядом из-под прямых черных бровей. Загар лег ему на лицо странными полосами: оно потемнело повсюду, куда солнце могло добраться, и было белым как мел там, где складки хранили тень. Грудь и руки были расцвечены таким же образом. И там, где кожа оставалась белой, она побледнела еще сильнее от шока.

— Не надо доктора, — прошептал он, — Я не болен. Просто увидел кое-что.

— Ну конечно, конечно. Опустите голову между колен. Это убережет вас от обморока.

Я открыл еще не початое пиво.

— Сейчас я приду в себя, — донесся его шепот из-под колен. На нашем языке он говорил с акцентом, а слабость присуждала его еще и глотать слова. — Меня потрясло то, что я увидел.