Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе

• Название: Клодина в школе
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-315-6

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены ее ранние произведения – четыре романа о Клодине, впервые изданные во Франции с 1900 по 1903 годы, а также очерк ее жизни и творчества до 30-летнего возраста. На русском языке публикуется впервые.

---

– Ты кончила сочинение?

– Да, кончила… но я совсем ничего не знаю, наверняка оценка будет так себе…

– Дай сюда тетрадь.

Прочитав её весьма посредственное сочинение, я диктую то, что она упустила, потом слегка причёсываю стиль. Вне себя от радости и удивления Люс украдкой посматривает на меня, не веря своему счастью.

– Видишь, так лучше. А теперь скажи, спальня мальчишек напротив вашей?

Лицо Люс озаряется лукавством.

– Да, и вечером они ложатся спать в одно время с нами нарочно – и знаешь, ставней на окнах нет. Мальчишки пытаются подглядеть, когда мы в рубашках, мы тоже приподнимаем краешек занавески, чтобы их увидеть. Как ни следит за нами мадемуазель Гризе, пока горит свет, мы всегда отыскиваем способ поднять занавеску повыше, потому мальчишки и дежурят вечерами у окон.

– Наверно, рады-радёхоньки, когда вы раздеваетесь?

– Ещё бы!

Она оживляется, натянутости как не бывало. Директриса с мадемуазель Лантене по-прежнему шепчутся во втором классе. Эме показывает директрисе какое-то письмо, и та вполголоса хихикает.

– А ты не знаешь, куда подался пестовать своё горе бывший хахаль твоей сестрицы?

– Не знаю. Эме ничего не рассказывает мне про свои дела.

– Я так и думала. А у неё наверху своя комната?

– Да, такая удобная и миленькая – куда лучше и теплее, чем у мадемуазель Гризе. Мадемуазель Сержан распорядилась повесить там занавески в розовый цветочек, постелить линолеум, положить козлиную шкуру, кровать покрасили белой лаковой краской. Эме даже попыталась меня убедить, будто все эти шикарные вещи она купила сама, на собственные сбережения. А я и говорю: «Спрошу у мамы, правда ли это?» А она: «Скажешь об этом маме – отправлю тебя обратно: скажу, что ты совсем не занимаешься». Сама понимаешь, я сразу заткнулась.

– Тише! Мадемуазель возвращается. Мадемуазель Сержан и впрямь подходит к нам, нежное весёлое выражение на её лице сменяет суровая маска педагога.

– Закончили, барышни? Теперь я продиктую вам задачу по геометрии.

Раздаётся жалобный ропот, все умоляют хотя бы о пятиминутном перерыве. Но мадемуазель Сержан не снисходит до нашей просьбы, которую выслушивает по три раза на дню, и спокойно принимается диктовать. Пропади пропадом эти проклятые треугольники!

Я не забываю почаще приносить конфеты, чтобы окончательно подкупить юную Люс. Она берёт их горстями, принимая почти как должное, и прячет в старое яйцо для перламутровых чёток. За мятные леденцы, которым цена десять су, она продаст не только сестру, но и кого-нибудь из братьев в придачу. Сквозь полураскрытые губы она втягивает в себя воздух, чтобы посмаковать мятный холодок, и млея говорит: «Прямо язык онемел!» Анаис нахально клянчит у меня леденцы, набивает ими щёки и, состроив гримасу отвращения, тут же требует новые:

– Скорей, скорей, дай ещё, нужно перебить этот ужасный вкус – мне попались испорченные!

Когда мы играем в «журавля», Рабастан как бы случайно входит во двор с тетрадями в руках, но тетради – не более чем повод. При виде меня он изображает на лице любезное удивление, потом, пользуясь случаем, подсовывает мне любовный романс и воркующим голосом читает слова. Дуралей ты эдакий, теперь ты мне ни к чему! Впрочем, и раньше от тебя было мало прока. Хотя, почему бы ещё не позабавиться? Главное, чтобы девчонки бесились от зависти. А пока шёл бы ты…

– Сударь, вы можете застать наших наставниц в классной комнате, вроде они уже спустились, правда, Анаис?

Вообразив, будто я отсылаю его из-за лукавых взглядов подружек, он бросает на меня красноречивый взгляд и удаляется. В ответ на понимающее хмыканье дылды Анаис и Мари Белом я только пожимаю плечами, и мы продолжаем захватывающую игру в «ножечки». Люс, для которой эта игра внове, совершает одну оплошность за другой. Что возьмёшь с такой малявки! Но вот звонят на урок.

Урок шитья, контрольная работа, в течение часа мы должны выполнить образцы работ, которые будут на экзамене. Нам раздают небольшие куски ткани, и мадемуазель Сержан чётким почерком с выразительным нажимом выводит на доске:

«Петлица – кромочный шов длиной десять сантиметров; метка в виде заглавной G; десятисантиметровый подрубленный край; стежки по лицевой стороне».

Я ворчу, глядя на задание: петлица, кромочный шов – ещё куда ни шло, но подрубленный край со стежками на лицевой стороне, метка в виде заглавной G – тут я «пасую», как с сожалением замечает Эме. К счастью, я прибегаю к хитроумному, но простому способу: даю Люс леденцы, и малышка Люс, которая шьёт божественно, вышивает мне чудесное «G». «Нужно помогать друг другу». (Мы не далее чем вчера обсуждали сию милосердную сентенцию.)

У Мари Белом буква «G» похожа на присевшую на корточки обезьяну, и чудачка Мари сама же прыскает, глядя на своё произведение. Пансионерки шьют, склонив головы и прижав локти, они еле слышно переговариваются и время от времени заговорщицки перемигиваются, кивая на школьное здание мальчишек. Сдаётся мне, что по вечерам из окон своей белой тихой спальни они видят немало интересного.

Мадемуазель Лантене и директриса меняются ролями: Эме наблюдает, как мы шьём, а директриса заставляет читать учениц второго класса. Любимица начальства красивым округлым почерком выводит название классного журнала, но тут её окликает мадемуазель Сержан:

– Мадемуазель Лантене!

– Что тебе? – неосторожно выкрикивает Эме.

Все так и немеют от изумления. Мы переглядываемся: дылда Анаис хватается за бока, чтобы было ещё смешнее; сёстры Жобер склоняются ниже над шитьём; пансионерки втихомолку подталкивают друг друга локтями. Мари Белом сдавленно хихикает, её смех звучит как чих. Я же, не спуская глаз с удручённого лица Эме, громко восклицаю:

– Вот те на!

Люс едва улыбается: подобное тыканье ей явно не в новинку. Однако она исподтишка наблюдает за сестрой.

Эме в гневе оборачивается ко мне:

– Каждый может оговориться, мадемуазель Клодина! И я приношу мадемуазель Сержан извинения за свою оплошность.

Но та, оправившись от неожиданности, прекрасно понимает, что мы не столь глупы, чтобы поверить такому объяснению, и лишь огорчённо пожимает плечами перед столь непростительной промашкой. Скучный урок шитья заканчивается довольно весело. Того мне и нужно.

В четыре я выхожу из школы, но, вместо того чтобы идти домой, возвращаюсь в класс – якобы за тетрадью, которую оставила там нарочно. Мне известно, что во время уборки пансионерки по очереди таскают к себе в спальню воду. А я ещё у них не была и хочу поглядеть. Люс сказала, что сегодня её очередь быть водовозом. Крадучись я поднимаюсь наверх с полным кувшином в руках на случай непредвиденной встречи. Дортуар сплошь выкрашен белой краской, восемь коек тоже белые. Люс показывает, где она Спит, но меня это ничуть не интересует. Первым долгом я подхожу к окну: отсюда в самом деле видна спальня мальчишек.

Несколько парней лет четырнадцати-пятнадцати уже слоняются там, поглядывая в нашу сторону. Заметив нас, они смеются и размахивают руками, указывая на свои кровати. Ну и паршивцы! Искусители! Люс в смущении – может, притворном – захлопывает окно, однако я думаю, что вечером, когда девчонки укладываются спать, она отнюдь не так стыдлива. Девятую кровать в конце спальни прикрывает что-то вроде полога.

– Это кровать для воспитательницы, – поясняет Люс. – В будни младшие учителя должны по очереди спать в нашей спальне.

– То твоя сестра, то мадемуазель Гризе?

– Ну… так предполагалось… но до сих пор всегда ночевала мадемуазель Гризе… не знаю почему…

– Не знаешь? Лицемерка!

И я пихаю её в плечо; она притворно охает. Бедная мадемуазель Гризе!

Люс тем временем рассказывает дальше:

– Ты себе не представляешь, Клодина, как весело у нас перед отбоем. Мы смеёмся, бегаем в одних рубашках, дерёмся подушками. Некоторые прячутся за портьерами, когда раздеваются, – говорят, что стесняются. Самая старшая, Роз Ракено, так плохо моется, что бельё у неё через три дня серое. А вчера они спрятали мою ночную рубашку, и я полуголая торчала в умывальной комнате – хорошо, пришла мадемуазель Гризе! Потом, мы дразним тут одну, она такая жирная, ей даже приходится чуть ли не с ног до головы припудриваться присыпкой, чтобы не треснуть. Да, чуть не забыла, Пуассон на ночь надевает чепец, посмотришь – вылитая старуха. Она и раздевается в умывальной комнате только после всех. Так смешно!

В полупустой умывальной комнате стоит большой оцинкованный стол, на котором выстроились по ранжиру восемь тазов, восемь кусков мыла, восемь пар салфеток, восемь губок. Все вещи абсолютно одинаковые, а бельё помечено невыводимыми чернилами. Сразу видно, что за чистотой тут следят.

Я спрашиваю:

– А ванны вы принимаете?

– Да. Тоже, кстати, весёлое занятие! В новой прачечной греют воду в огромном, во всю комнату, чане. Мы все раздеваемся, влезаем в него и намыливаемся.