Николай Нароков - Мнимые величины

• Название: Мнимые величины
• Автор: Николай Нароков
• Жанр: Современная проза

Николай Нароков (1887–1969) — известный прозаик русского зарубежья. Наибольшую популярность принес ему остросюжетный психологический роман «Мнимые величины» (1952). Роман переведен на основные европейские языки, входит в учебные программы.

---

Николай Нароков «Мнимые величины»

— Правда ли, что мнимая величина, т. е. √ -1, реально не существует?

— Безусловно. Все остальные величины, целые и дробные, положительные и отрицательные, рациональные и иррациональные, существуют реально. Мнимая же величина реально не существует.

— Однако, возведенная в квадрат, т. е. помноженная сама на себя, она становится минус единицей: вполне действительной величиной! Над этим, право, следует задуматься.

— Над чем?

— Над тем, что для своего превращения в действительную мнимая не требует никаких дополнительных величин. Она в самой себе таит загадочную способность превратиться в действительную величину.

(Из случайного разговора.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

То, что произошло около 5 часов вечера 16 июля 1937 года, сыграло большую роль в жизни Евлалии Григорьевны. А произошло оно так, словно было не только заранее обдумано, но было и тщательно срепетировано.

Автомобиль шел совсем не так уж быстро, и был он, как показалось Евлалии Григорьевне, еще настолько далеко, что она успевала перейти через улицу. Ей ничуть не надо было торопиться, и она свободно могла бы подождать, пока он пройдет, но она, ускорив шаги почти до бега, пошла через улицу, все время смотря не перед собой, а влево, сторожко вглядываясь в автомобиль: не попасть бы под него. Шофер, видя, что она не ждет его проезда, а все же переходит через улицу, взял вправо, под тротуар, чтобы открыть ей дорогу и обминуть ее сзади, но она, в ту же самую секунду, опомнилась и, испугавшись, что не успеет перейти, метнулась назад, к тротуару. Следующие два движения (ее и шофера) были вызваны не рассуждением, а шестым чувством, и шестые чувства обоих пошли совершенно параллельно, отличаясь друг от друга лишь долей секунды: сначала движение шофера, а потом — тут же, сразу — движение Евлалии Григорьевны.

Получалась как будто бы игра. Получалось так, будто бы автомобиль убегал от Евлалии Григорьевны, а она быстро и ловко, как тренированный игрок, повторяла его движения, стараясь во что бы то ни стало попасть под него. И автомобиль, уже потерявший всю скорость и почти уже остановившийся, несильно ударил ее. Она упала. Автомобиль остановился.

И сейчас же подбежали прохожие, сейчас же откуда-то взялся милиционер. А из автомобиля выпрыгнул невысокий, но чрезвычайно плотный и крепкий мужчина с сосредоточенным и повелительным лицом. Следом за ним, сильно хлопнув дверцей, выскочил шофер и подбежал с таким видом, будто он не боится никаких обвинений, а, наоборот, сам готов обвинять всякого и негодовать на всякого.

Евлалии Григорьевне помогли подняться, и она встала на ноги, немного смущенно улыбаясь и стряхивая с себя пыль. Кто-то поднял ее сумочку и подал ей. Она машинально взяла ее, растерянно оглянулась и сделала нерешительный шаг куда-то в сторону.

— Ну? — спросил ее мужчина, выскочивший из автомобиля. — В порядке? Целы?

— Так ведь я же… — в преувеличенном негодовании начал было шофер, горячо наскакивая на Евлалию Григорьевну.

— Погоди, Вася! — остановил его мужчина. — Ушиблись? — сурово и резко спросил он.

— Да, немного! — виноватой улыбкой улыбнулась Евлалия Григорьевна. Локоть и…

— Скорую помощь надо, — угрюмо и неприязненно сказал кто-то.

— А вы не учите! — не повышая голоса, но очень веско повернулся к нему мужчина. — Здесь и без вас всё знают.

Тон был такой, что сказавший о скорой помощи сразу же осекся и немного попятился назад. Выскочивший мужчина посмотрел на Евлалию Григорьевну и, нахмурив брови, что-то сообразил.

— Садитесь, коли так. Подвезу! — немного недовольно решил он. — Вам куда? Далеко?

— Да я дойду, ничего! — попробовала отказаться Евлалия Григорьевна, чувствуя себя в чем-то виноватой.

— Садитесь! — не слушая ее, коротко и очень беспрекословно приказал мужчина. Он взял ее под локоть и почти насильно посадил в машину, а потом повернулся к милиционеру, который только стоял, но ни во что не вмешивался.

— Номер видел? Записал?

— Записал! — почему-то не совсем уверенно ответил милиционер и с тем же неуверенным вопросом посмотрел на мужчину.

— Ну и доложишь там у себя! Поехали, Вася! — крикнул он шоферу.

Щелкнули дверцами и поехали. Милиционер посмотрел на собравшихся, которые не хотели расходиться и как будто еще чего-то ожидали.

— Расходитесь, граждане! — очень мирно не то приказал, не то посоветовал он. — Все в порядке.

Шофер на малой скорости проехал с полквартала и оглянулся.

— Куда ж ехать? — очень недовольным тоном спросил он.

— Куда? — повернулся к Евлалии Григорьевне мужчина.

— Мне? Мне, собственно, на Некрасовскую надо, но…

— На Некрасовскую! — приказал мужчина шоферу, а потом посмотрел на Евлалию Григорьевну. — Как же это вас так угораздило? — чуть заметно ухмыльнулся он. Вы словно бы нарочно…

— Испугалась… — созналась Евлалия Григорьевна.

— А пугаться нечего.

Евлалия Григорьевна посмотрела на него сбоку. Лицо было некрасивое, даже чем-то неприятное, властное и, как показалось Евлалии Григорьевне, надменное. Во всех чертах, а особенно во взгляде, было что-то тяжелое, придавливающее и никак к себе не располагающее. В позе чудилась такая уверенность в себе, которая так часто переходит в презрение к другим. Одет он был не по-советски хорошо: добротно и солидно.

Он посидел так с минутку, а потом медленно повернул голову к Евлалии Григорьевне.

— Служите небось где-нибудь? — без любопытства, а только для того, чтобы не молчать, спросил он.

— Да, служу…

— Плановик? Инженер? Учительница?

— Нет, я на машинке. Я — машинистка.

— Ага! Где?

— В облместпроме. Знаете?

— Знаю. Площадь Карла Маркса, 3. У Чубука?

— Да. Он начальник у нас.

— Он — начальник. Не очень прижимает-то?

— Нет. Я ведь… Я его никогда и не вижу.

— Что ж не посмотрите?

Он задавал короткие вопросы и все посматривал каким-то не совсем обыкновенным взглядом: все видящим и все запоминающим. И Евлалия Григорьевна чувствовала, что она почему-то робеет.

— Куда? — слегка повернулся и задержал машину шофер, когда выехали на Некрасовскую улицу.

— Куда? — спросил мужчина Евлалию Григорьевну. Та словно спохватилась.

— Номер тридцать второй… Это вот немного дальше, на правой стороне.

Когда подъехали к дому, мужчина первый выскочил из автомобиля и сделал вид, будто помогает Евлалии Григорьевне выйти. И жест у него получился не вежливый, а деловой.

— Высоко вам? — спросил он. — Я уж вас до самой квартиры доведу.

— Да нет! — слегка сконфузилась Евлалия Григорьевна.

Зачем же? Я и сама дойду, я ведь и не ушиблась вовсе, а так только!

— Подождешь, Вася! — крикнул шоферу мужчина, так пренебрегая несмелыми возражениями Евлалии Григорьевны, как будто их и не было.

Подняться пришлось на четвертый этаж Евлалия Григорьевна открыла дверь английский замок — и вошла в темную переднюю. Мужчина вошел за нею.

— Вот сюда, пожалуйста… — не совсем уверенно и все чего-то конфузясь, сказала Евлалия Григорьевна.

Она пошла коридором, в котором было почти совсем темно и очень тесно. Стояли чьи-то шкафы, в одном месте были наставлены друг на друга три поломанные стула, а дальше (тоже один на другом) стояли ящики и корзины, кое-как прикрытые старыми, пожелтевшими газетами, порванными и запачканными. Пахло пылью и кошками.

— У нас много жильцов! — словно извиняясь в чем-то, сказала Евлалия Григорьевна.

— Понятно. Коммунальная квартира. Человек пятнадцать?.. двадцать?..

— Да. Вероятно, даже больше. Здесь шесть комнат и… И есть еще одна маленькая, вроде чуланчика, но только она светлая. Там тоже живет одна старушка.

— Где-нибудь жить же надо.

Евлалия Григорьевна подошла ко второй двери и подергала за ручку. Дверь была заперта. Она порылась в сумочке, достала ключ и отперла замок.

— Заходите, пожалуйста!

Мужчина вошел в комнату, снял свою добротную, солидную, видимо, очень недешевую кепку и огляделся. Он не стал рассматривать, а одним взглядом успел все увидеть и словно бы сфотографировать: и то, что часть комнаты отгорожена буфетом, шкафом и ширмой, и то, что в другом углу стоит плохо застланная кровать, и то, что мебели в комнате так много, что почти не остается свободного места, и то, что на стенках не было ни портрета Ленина, ни портрета Сталина, и то, что на письменном столе ужасный хаос.

Мебель была старая, но хорошая и когда-то даже элегантная, попавшая в эту коммунальную комнату из оседлого уюта старой дворянско-чиновничьей семьи девяностых годов. Она скучно и уныло, но явственно говорила о прошлой жизни, полной довольства, семейственности, уверенности в завтрашнем дне и благодарности за вчерашний день. Она, эта мебель, видела другую жизнь, навсегда ушедшую, умершую и уже истлевшую: она видела многолюдных гостей на блинах и на именинах, видела визитеров на Новый год и на Пасху, слышала умеренные спокойные споры о «мелкой земской единице» и о декадентах и помнила тихие семейные вечера, когда в полутемной гостиной мама задумчиво играла грустный ноктюрн, а папа лениво обдумывал: стоит ли покупать Горностая у князя Сурожского и настолько ли Горностай резвее его собственного Орленка, чтобы платить за него полторы тысячи?..