Софья Могилевская - Театр на Арбатской площади

• Название: Театр на Арбатской площади
• Автор: Софья Могилевская
• Издательство: Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1973

«Театр на Арбатской площади» — повесть из истории русского театра первой половины 19 века и история жизни маленькой девочки, оставшейся без родителей, выгнанной из дому и нашедшей приют и судьбу в театре на Арбатской площади. Действие повести разворачивается на фоне предвоенных и военных событий 1812 года.

---

Но это бы ничего. На это Санька не роптала. Работать привыкла, была понятлива, проворна, ловка. Другое было не под силу.

В прежнем ее доме — теперь тот дом она уже перестала считать своим родным домом, вроде бы отрезана навсегда, — там поднимались с первыми петухами. Зимой — затемно, летом — на заре. Зато и ложились ранехонько: куры на нашест и они на боковую.

А здесь, здесь-то…

Ее новая хозяйка просыпалась далеко за полдень, и вся Санькина беготня начиналась ближе к вечеру, когда та отправлялась в театр — то в комедии, то еще чего-нибудь представлять. А коли не в театр, так ехала к именитым людям романсы петь. А то и вовсе танцевать на балу до утра. Все равно куда, однако же беспременно каждый вечер куда-нибудь да уезжала.

У Саньки же под вечер работа всегда одна и та же. Сперва воды принести и помочь мамзели дочиста умыться. Потом наряд приготовить, какой прикажут. Потом раздеть барыню. Потом одеть барыню да сперва крепко-накрепко затянуть на ней шнуровку корсажа. Опять же причесать надобно, чтобы локоны а ля грек висели. А причесывать Санька быстро научилась, даже мамзель Розина прежнего куафера прогнала. Вот как!

И наконец, когда все готово, надобно еще за наемной каретой сбегать, если ко времени не подана. А бывала карета ко времени не подана, если мамзель Розина денег извозчику Ермолаю долго не давала. И тут у Саньки работа — Ермолая упрашивать: да отдаст мамзель деньги, ведь это в театре не платят, а как Заплатят, все сполна отдаст. А карету подать надобно — на улицах лужи, мамзель Розине никак нельзя в атласных туфельках по лужам в театр идти.

Беготни, вертовни часа на три, а то и поболее того. Ног под собой не чуя, носилась Санька по комнатам. Но вот лошади по мостовой — пок-цок-цок… Слава те господи, укатила госпожа!

Теперь хорошо бы присесть, вздохнуть, очухаться. Не тут-то было! Евдокия начинает командовать: Санька, унеси! Санька, принеси! Санька, подай! Санька, прими… И пошло звенеть Сань-кино имя — таким же порядком, как в прежнем доме, — по всем углам и закоулочкам.

Наконец и у Евдокии день на исходе. Зевнет во весь рот, потянется так, что всеми косточками хрустнет, сладко перекрестится и завалится спать до утра. Тут скорее и Саньке на дерюжку, постланную для нее в теплых сенях под лесенкою. И спать, спать, спать…

Но и первого сна не успевает досмотреть, как под окнами снова: цок-цок-цок… — мамзель Розина домой воротилась. Из театра ли, с бала али из гостей — для Саньки всё одно. Полусонная бежит отворять дверь. А там снова: и раздень, и волосы на ночь убери, и в постель уложи, и все, что по полу да по креслам раскидано, прибери, и еще по пути много всяких разных дел наберется.

Только приляжет на свою дерюжку, только провалится в сон, Евдокия за плечо тормошит:

— Поднимайся, девка. Вода в кадке на исходе. Да кое-чего в лавке надобно взять, барыня приказали. Живее, поторапливайся!

О господи, никак, утро? Неужто ночь минула?

— Сейчас, сейчас, Евдокиюшка… Дай очухаться… Хоть бы еще поспать, самую малость!

Первое время весь день ходила Саня в каком-то тумане, будто очумелая. Чуть ли не на ходу дремала. Перед глазами мутные круги плавали. До чего дело дошло: пошли с Евдокией к ранней обедне — уснула, стоя на коленях. Рассказать кому — совесть не позволит.

Похудела, побледнела, смуглый румянец напрочь слинял со щек. Как-то с превеликим трудом вырвалась навестить дедушку Акимыча, там, кстати, и Анютка сидела. Так оба вместе, в один голос заохали:

— Ох, сударушка…

— Ой, Санечка…

Вернувшись домой, Санька кинулась в зеркало смотреться. Глянула на себя, поморщилась. Ну и ну!.. Только глазищи с кулак да брови вразлет, а более ничего на лице не осталось. До того отощала, что вот-вот и переломится пополам.

Эх, девка, девка, жизнь-то у тебя незавидная, что и говорить! А что делать? Не идти же обратно в дом, где мачеха Степанида. Та и вовсе со света сживет.

А иной раз к вечеру, следом за хозяйкой, и Евдокия отлучалась из дому. То пойдет куму проведать, то кума Андрона навестить.

И наступали для Сани сладкие часы.

Покой во всем доме. Никто тебя не требует, никто тебя не тормошит, никому ты не надобна.

Тишина. Слышно, как осенние мухи по стеклам елозят и жужжат.

Что хочешь, то и делай! Хочешь спать? Спи, сколько спится, до самого до прихода Евдокии.

А неохота спать, можно иным делом заняться. Можно достать из комода самую распрекрасную шаль мамзель Розины, ту, что с турецким узором, накинуть на плечи и по комнатам пройтись. Можно надеть шляпку с пером заморской птицы и перед зеркалом мамзель Розиной прикинуться. И не на французском, а на самом своем русском языке комедию представить. Будто она, Санька, уже не Санька, а сама мамзель Розина. И будто рта самая мамзель Розина со своей прислужницей Санькой разные злые разговоры ведет.

— Кофею, лафиту, бламанже, турлюлю мигом подай! — кричит она Саньке, в креслице развалясь.

Санька же ей в ответ:

— А вот и не стану подавать кофею, бламанже, лафиту, турлюлю…

Барыня, мамзель Розина, с креслица прыг и Саньке кулаком грозит:

— Не станешь? Тогда пожалуюсь на тебя нашему Бонапарту французскому…

А Санька тоже не промах. Крикнет:

— Жалуйтесь! Не боюсь вашего Бонапарту французского! Я пожалуюсь нашему царю русскому, он покажет вашему Бонапарту французскому…

Тут мамзель Розина ножками затопает, ручками замашет, а Санька ей в ответ песенку споет, да с приплясом…

Потом то ли от кумы, то ли от кума воротится Евдокия.

И пойдет рассказывать, что видела, что слышала. Зажгут сальную свечку, сядут одна против другой. Евдокия рассказывает — Санька слушает.

— Ох, девка, вот бал так бал!

— У кого? — спросит Санька.

— Да у господ Высоцких. Мой кум Андрон у них крепостной мужик, из деревни привезенный, дворником поставлен. Хозяйка именинница. Вся Басманная улица до Мясницких ворот экипажами запружена. И всё цуги, цуги, цуги… Самая знать съехалась именинницу поздравить. Ужин кувертов на двести, а может, и на все триста, вот как!

— Чего? Чего? Чего? Что это за куверты еще?

Но Евдокия объяснять не стала. Дальше рассказывает:

— Господа плясали, сказывал кум Андрон, до самого до утра, и потому кучерам, чтобы не голодно было, вынесли по калачу да по стакану пенника. А вчерась у госпожи Небольсиной на Поварской тоже бал устраивали. А завтра, говорит, у графа Голицына опять же бал готовят. Говорит кум Андрон: всё веселятся да поселятся господа, не к беде ли?

Санька крестится: о господи, спаси-помилуй! Неужто засуха ждет? Али мор на скотину падет? А вдруг опять от чумы начнет народ помирать…

А Евдокия ей шепотом: мол, кум Андрон от горничной Аксиньи слыхал, будто наш царь с французским царем не поладили. Старая барыня перед сном, когда молитвы творит, все приговаривает: не приведи бог войну, не приведи бог войну…

А один раз, вернувшись от кума, Евдокия про мадам Шальме принялась рассказывать.

— Это которая на Кузнецком мосту лавку с нарядами держит? — спросила Санька, радуясь тому, что хоть что-нибудь да может сказать.

— Эта, эта! Кум сказывал, она и есть главная Бонапартова шпионка. Через нее и война может случиться. Наши барыни да барышни всё ах да ах, ох да ох, а мадам Шальме все у них, бестия, выспрашивает, выпытывает да своему Бонапарту в тайных депешах доносит…

Так летели дни за днями, а сколько их пролетело, Санька не считала. Не до счету было ей: дни работала, ночи недосыпала. Мамзель Розина все чаще и чаще на нее покрикивала, а Евдокия всё новые да новые дела на нее валила.

И осень пришла. Вдруг, сразу — нежданная и негаданная. Дожди начались. К колодцу не подойти — огромная возле разлилась лужа. Мученье за водой ходить. А Евдокия только знай покрикивает:

— Санька, воды нет… Санька, неси, говорят!

— Как же нет, тетенька Евдокия? Ведь только-только шесть ведер принесла…

— Еще мне будет перечить! Неси, раз велю.

Эх, Санька, Санька, не воротиться ли тебе домой к батюшке?

К батюшке бы и воротилась, а к мачехе? Вовек не забыть, как сказала: «Ничего, жрать захочет — на пузе приползет…»

В один из холодных осенних дней, когда дождь хлестал, как из ведра лил, выскочила Санька за водой. Только выскочила на крыльцо, носом к носу столкнулась с дедушкой Акимычем. Весь мокрехонький подымался он по ступенькам.

Санька глазам не поверила.

— Дедушка, вы ли?

— Я, сударушка, собственной персоной.

— Не случилось ли чего?

— Случилось, как не случиться.

— Да сказывайте, дедушка, не томите. Анюта здорова ли?

— Здоровехонька. В сени, что ли, пойдем, не под дождем нам вести беседу.

— Пойдемте, пойдемте в сени. — Санька потянула Акимыча за рукав.

И узнала Санька для себя счастливую новость: нынче утром ходил Степан Акимыч к управляющему Арбатским театром, к самому Аполлону Александровичу Майкову. И соблаговолили их превосходительство господин Майков допустить Саньку работать при театре, в актерских комнатах полы мыть.