Эрнст Юнгер - Годы оккупации

• Название: Годы оккупации
• Автор: Эрнст Юнгер
• Издательство: Владимир Даль
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-93615-068-2

Том содержит «Хронику» послевоенных событий, изданную Юнгером под заголовком "Годы оккупации" только спустя десять лет после ее написания. Таково было средство и на этот раз возвысить материю прожитого и продуманного опыта над злобой дня, над послевоенным смятением и мстительной либо великодушной эйфорией. Несмотря на свой поздний, гностический взгляд на этот мир, согласно которому спасти его невозможно, автор все же сумел извлечь из опыта своей жизни надежду на то, что даже в катастрофических тенденциях современности скрывается возможность поворота к лучшему. Такое гельдерлиновское понимание опасности и спасения сближает Юнгера с Мартином Хайдеггером и свойственно тем немногим европейским и, в частности, немецким интеллектуалам, которые сумели не только пережить, но и осмыслить судьбоносные события истории ушедшего века.

---

Безоговорочная капитуляция. Она сопряжена с тотальной войной как ее противоположность; за крайним напряжением следует полное бездействие. Клаузевицу[81] такое положение еще не знакомо. Его «абсолютная» война хоть и преследует цель навязать противнику свою волю, однако реальная война вводит это стремление в умеренные рамки, сводя его к политическим соображениям и возвращая к договорному соглашению. Война ведется не двумя взаимно уничтожающими друг друга силами, но представляет собой «напряжение между двумя разобщенными элементами», которое разряжается в результате ряда электрических ударов. Правда, Французская революция приблизила реальную войну к абсолютной, смазала грань между политикой и войной. «Ни с чем не считающийся Бонапарт» неуклонно вел дело к тому, что оно и дальше развивалось в том же направлении. Но столь же неуклонно каждый шаг на этом пути вызывал соответствующее противодействие. Глава о «Вооружении народа» до сих пор сохраняет значительный интерес. Клаузевиц рассматривает его как необходимое зло, как узаконенную анархию, требующую больших ограничений, так что вопрос о том, признает ли он это полезным или скорее вредным, остается открытым. Оно эффективно только во внутренних делах. Вооружение народа представляет опасность для стратегии, угрожая размыть ее, как облако.

Очевидно, что война в России и в Испании произвела на него более сильное впечатление, чем канонада под Вальми. Повсюду заметно недоверие, с которым пруссаки вступают в XIX век. Он задается вопросом, можно ли восстановить ту грань, которая пролегала между реальной войной, которую он называл «половинчатой», и войной абсолютной, что, очевидно, было бы ему по душе. Абсолютный дух никогда не должен терять контроля над реальной войной; он должен прервать эту войну, как только намечается угроза безнадежного положения. Физическое насилие — это средство для достижения определенной цели, а не цель, ради которой существуют средства. Война — это одновременно вражда, арена действий и средство; в первом случае она ведется народом, во втором армией и полководцем, в третьем — правительством. Таковы взгляды мастера военного искусства, руководителя военной школы.

Клаузевиц участвовал в войне 1813 года в качестве офицера русского генерального штаба. И все же я удивлялся, встречая его книгу в русских народных библиотеках. Он еще весь принадлежал классовому государству, Кант ему был ближе, чем Гегель, и, хотя он работал в бюро Шарнхорста, кабинетные войны были ему все-таки ближе, чем народные. Его войне свойственна контролируемая динамика и в значительной мере своя архитектоника. Он любит архитектурные образы, пользуется такими выражениями, как «театр военных действий»; полководец занимает у него центральное положение, как обелиск, и все дороги сходятся возле него.

Ход наших войн уже не соответствует теории Клаузевица. У Клаузевица кульминационным моментом войны является решающее сражение, после которого она идет на спад; дух сталкивается с сопротивлением материи. Сегодня центр тяжести переместился на окончание; мощь усилий нарастает. Это позволяет сделать заключение, что роль духа в этом процессе уменьшается, роль воли усиливается, а также что на первый план выходят стихийные силы. Мощь лавины тоже неуклонно возрастает, большой пожар сжигает все до фундамента.

Консервативный дух стремится к сохранению даже там, где это касается противника; это заложено в его природе. Бисмарк в этом отношении даже по сравнению с Вильгельмом I и Гарри Арнимом[82] был уже аморален. Для Клаузевица безоговорочная капитуляция имела бы хоть какой-то ограниченный смысл только в войне крепостей. Он признал бы и решающее сражение, как это в свое время еще делал Людендорф, который советовал правительству идти на переговоры после кульминации всех усилий в 1918 году. Сегодня это считается государственной изменой; а Роммель, предвидя результат вторжения 1944 года и тем самым исход войны, не позволил себе в этом отношении ничего, кроме намеков. Государства превратились в крепости, а характер решающего сражения распространился на всю продолжительность и весь объем военных действий. Война ставится на конвейер, на котором она утрачивает оперативный характер и принимает самую бездуховную форму войны на износ, в которой нет отхода на зимние квартиры, зато разыгрывается длинный эндшпиль при отказе от подведения итога, хотя он и предсказуем.

Чего-то подобного опасался Клаузевиц, хотя тогда еще не было речи ни об электрическом телеграфе, ни о железных дорогах. В своей главе «О характере нынешней войны» он констатирует, что «государство, обладающее большими пространствами, нельзя завоевать (что, следовательно, полагалось бы знать заранее)».

В этих условиях он предвидит опасность замораживания военных операций:

«Нетрудно уразуметь, что те войны, для которых используется полновесная сила противостоящих наций, должны иметь иной характер, нежели такие, где все рассчитывается, исходя из соотношения регулярных армий. Прежде регулярные армии были похожи на флот, сухопутные силы на морские силы в их отношении к остальному государству, и потому сухопутное военное искусство имело нечто общее с морской тактикой, что оно теперь совершенно утратило».

Клаузевиц стремится объяснить, каким образом гений «абсолютной» войны должен уживаться с «реальной» войной, которая после 1789 года уже ведется между государствами, в которых решающая роль, будь то de facto или в идеале, принадлежит гражданину. В той разновидности войн, которые ведут между собой рабочие, Клаузевиц, вероятно, усмотрел бы не что иное, как варварскую утопию, хотя он так же, как и Токвиль,[83] уже имел представление о крупномасштабном пространстве.

«Моя честолюбивая цель состояла в том, чтобы написать такую книгу, которая не будет забыта через два или три года». Эта цель была им достигнута. С тех пор как вышло его сочинение, к нему постоянно обращаются для изучения того «математического фактора», который кроется за обыкновенными реалиями войны и ее случайностями. У него и сегодня можно вычитать много полезного даже о таких вещах, которых нет в его книге. Чувствуется наступившая ущербность. В то же время вместе с утратой формы проясняется складывающееся положение. Усиливается роль рока; уменьшается свобода.

Кирххорст, 24 июля 1945 г.

Как всегда, утешением остаются книги — эти легкие кораблики для странствий во времени и пространстве и за их пределами.

Пока еще под рукой находится книга и есть досуг для чтения, положение не может быть безнадежным, совсем уж несвободным. В «Лесочке 125» нас справа и слева обошли новозеландцы. Над нашими земляными норами, по которым одновременно вели огонь своя и английская артиллерия, разразился грозовой ливень. Я лежал на деревянном настиле над лужей грунтовой воды, прикрытый сверху простым листом волнистого железа. Но в то же время я был в Берлине периода грюндерства, так как читал «Смуту и блуждания» Теодора Фонтане.[84] Мне даже кажется, что в памяти живее сохранились подробности романа, чем окопные невзгоды. Это свидетельствует о той духовной свободе, которую способно даровать нам произведение искусства. За это нужно быть благодарными автору. Он дарует бесценное утешение.

Сегодня я закончил второй том Тальмана де Рео. Это чтение, словно телескоп, приближает прошлое во всем многообразии его живых черт. Прах могил, фамильных склепов пробуждается от мертвого сна и, приняв живое обличье, встает перед глазами.

Тальман дает нам представление о XVII веке, причем такое непосредственное, словно ты купаешься в источнике молодости. Точно так же хроника Циммер-нов приближает к нам XV и XVI век; даже странно, что оба этих бесценных произведения были найдены на чердаках старинных замков. Почувствовать XVIII век дает Сен-Симон. Ход всемирной истории можно проследить по галерее мемуаров, которая тянется параллельно ей, как анфилада кабинетов Версаля тянется параллельно большому зеркальному залу.

Кирххорст, 29 июля 1945 г.

Непрестанный поток, который шумит на дорогах, приносит нам много посетителей. Среди них был и авиаконструктор Шмиц, который теперь разводит помидоры и цветы в Нейвармбюхене. Реактивные истребители, ракеты дальнего действия и другие средства уничтожения, о которых прежде толковали шепотом, теперь проступают из тьмы.

Кроме того, к нам наведался полковник Шер, с которым я еще раз поговорил о парижских днях, с тех пор как раз исполнился год. В них тоже многое стало видеться отчетливее. Наши беседы в «Рафаэле» подслушивала служба безопасности, пользуясь услугами обслуживавшего номера официанта, который пользовался всеобщей симпатией, причем никто не догадывался, что он хоть одно слово знает по-немецки. Однажды он попался им на крючок и вынужден был откупаться, шпионя за посетителями и докладывая на авеню Фош обо всем, что он слышал, прислуживая за столом.