Михаил Петров - Пираты Эгейского моря и личность.

• Название: Пираты Эгейского моря и личность.
• Автор: Михаил Петров
• Жанр: Философия

Рукописи, как и книга «Язык, знак, культура», печатаются без сокращений и без изменений. Редакторские примечания, относящиеся главным образом к истории наследия или раскрывающие имена, которые не всегда можно обнаружить в справочниках, вынесены в подстрочник.

М., 1995. 140 с.

---

Пытаясь в свете этих и множества других свидетельств более внимательно приглядеться к орудийному арсеналу земледельца, мы с удивлением убеждаемся, что корабль в греческом земледелии весьма распространенное и «бытовое» орудие. Даже миролюбивый Гесиод, который, по собственному признанию, «никогда по широкому морю не плавал» (Работы и дни, 650), дает своему брату дельные, с точки зрения моряка, советы:

После того, как ужасная мощь Ориона погонит С неба Плеяд, и падут они в мглисто-туманное море, С яростной силою дуть начинают различные ветры. На море темном не вздумай держать корабля в это время. Не забывай о совете моем и работай на суше. Черный корабль из воды извлеки, обложи отовсюду Камнем его, чтобы ветра выдерживал влажную силу; Вытащи втулку, - иначе сгниет он от зевсовых ливней; После того отнесешь себе в дом корабельные снасти Да поладнее свернешь корабля мореходного крылья; Прочно сработанный руль корабельный повесишь над дымом...

(Работы и дни, 619-629).

Прекрасно знают корабль и герои поэм Гомера. Эту особенность отмечают многие исследователи. А.Ф. Лосев, например, приходит к выводу, что мореплавание было для гомеровского грека «родным делом» и в частности пишет: «если собрать все бесчисленные места из поэм, где говорится о кораблях, можно составить подробнейшее и яснейшее представление о нем, причем нас поразит количество и разнообразие терминов - у Гомера не осталась незафиксированной ни одна малейшая часть корабля или момент корабельного дела» (51, с. 188). В подтверждение этому можно бы привести и общий «морской» настрой Гомера в восприятии современников. Перечисляя, например, состав ахейского воинства, он всех, собственно, считает мореходами и как исключение подчеркивает неосведомленность в морском деле аркадских мужей:

...царь Агапенор Гнал шестьдесят кораблей; многочисленны в каждом из оных Мужи сидели аркадские, сильно искусные в битвах. Их ополчениям сам повелитель мужей Агамемнон Дал корабли доброснастные, плыть им по черному понту К Трое высокой: они небрегли о делах мореходных.

(Илиада, II, 609-614).

Большое число фактов, указывающих на синтез морского дела и земледелия позволяет выделить на правах рабочей гипотезы представление о возможности тройного синтеза (земледелие-государственность-пиратство) как о наиболее устойчивом продукте Эгейской социальной кухни, где процессы идут при высоких и осредненных значениях опасности морских нападений и обороноспособности побережья. Под этим углом зрения нам следует попытаться взглянуть на героев Гомера и прежде всего на Одиссея, а также и на возникающие при этом наложения земледельческих, государственных и пиратских процессов регулирования.

5. Одиссей

Если бы для опасности нападения, обороноспособности побережья, состояния сухопутных коммуникаций идля ряда других факторов удалось найти основания и способы замера, то в принципе, видимо, можно было бы рассчитать математически оптимальные размеры и оптимальную структуру Эгейских социальных единиц. Среди них обязательно обнаруживались бы единицы, включающие земледелие - основной источник жизни, но могли бы появляться и специализированные образования, вплоть до паразитарных пиратских и купеческих, которые, по меткому выражению Маркса, «существуют, как боги Эпикура, лишь в межмировых пространствах древнего мира» (24, т. 24, с. 89).

Жизнь обошлась здесь без математики, но судя по Илиаде и Одиссее, распределение размера и структур единиц новой социальности оказалось довольно равномерным. Детально описанные в поэмах Итака, Лакедемон, Пилос, Схерия, хотя и отнесены к верхней части распределения, показаны как царства крупные, оказываются все же ничтожно малыми по сравнению с государствами крито-микенского периода. Даже по произвольно-поэтическому подсчету людей в новых царствах весьма мало. В Пилосе, например, куда Телсмах и Афина прибывают с визитом к Нестору, происходит всенародный праздник, что дает Гомеру повод применить количественную шкалу оценок:

Было там девять скамей; на скамьях, по пяти сот на каждой, Люди сидели, и девять быков перед каждою было. (Одиссея, III, 7-8).

Однако и эту несколько преувеличенную цифру - 4500 человек - пришлось бы значительно уменьшить: «народ» в гомеровские времена - структура в некотором смысле надсоциальная, которая частью держится на «межгосударственном» характере ремесла, обслуживающего несколько самостоятельных земледельческих хозяйств, частью на кровно-родственных связях и частью, наконец, на новых договорных отношениях, возникающих при координации усилий для морского грабежа, например.

В основе же социальной структуры лежат земледельческие хозяйства, наиболее крупные из которых - хозяйства басилеев - могут включать до сотни людей. На Итаке, например, крупных хозяйств около 30: в сцене избиения женихов только поименно перечислено 14 представителей «лучших семей», и когда народное собрание узнает о их гибели, катастрофа затрагивает «большую половину собранья» (Одиссея, XXIV, 463-464). Были, надо полагать, и мелкие хозяйства Гесиодова типа, так что если применить универсальное для таких структур ранговое распределение Ципфа, мы, принимая хозяйство Одиссея за первый ранг, получили бы федерацию примерно из 200 хозяйств, в которых занято около 1000 человек. С поправками на рабов и ремесленников мы получили бы цифру 1000-1500 для свободного населения Одиссеева царства, в котором, опятьтаки по закону Ципфа, могло быть 30-40 человек элиты - каХог Ka.yaQoi древнего мира.

Эти «лучшие люди» гомеровской социальности, основные герои его поэм, должны привлекать наше особое внимание как главная сила новой государственности. У Гомера, когда речь заходит о главных делах, на сцене оказываются, как правило, только эти «лучшие люди», и только как исключение упоминаются ремесленники вроде Ферскла - «зодчего мужа» (Илиада, V, 60). Часто Гомер вообще выводит их из игры как силу нейтральную и не имеющую отношения к делам элиты. Певец Фемий и глашатай Медонт - единственно уцелевшие после побоища в доме Одиссея.

Наиболее полно «лучшие люди», их повседневная жизнь, их быт представлены в женихах Одиссеи. Все женихи из знатных семей. Еврином, например, сын Египтия - старейшего из знатных. Родовиты и все остальные. Евпейт, отец жениха Антиноя, так подводит итоги деятельности Одиссея на Итаке:

Граждане милые, страшное мо Одиссей нам, ахейцам, Всем приключил. Благороднейших некогда в Трою увлекши Вслед за собой, корабли и спутников всех погубил он; Ныне ж, домой возвратись, умертвил кефаленян знатнейших. (Одиссея, XXIV, 426-429).

Эти «знатнейшие» чувствуют себя равными или почти равными Одиссею, и Телемах косвенно признает это, когда, отвечая на язвительный выпад жениха Антиноя, он говорит о праве выбора:

Нет, конечно, царем быть нехудо; богатство в царевом

Доме скопляется скоро, и сам он в чести у народа.

Но меж ахейцами волнообъятой Итаки найдется

Много достойнейших власти и старых и юных; меж ними

Вы изберите, когда уж не стало царя Одиссея. (Одиссея, 1, 388-392).

При этом Телемах тут же четко формулирует свое право и, соответственно, право каждого «знатнейшего» быть единовластным повелителем в своем доме:

В доме своем я один повелитель; здесь мне подобает Власть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах. (Одиссея, 1, 393-394).

И эта точка зрения в принципе обща всем, хотя в трактовке царской власти налицо знаменательные колебания. Один из женихов, Евримах, так отвечает Телемаху:

О, Телемах, мы не знаем - то в лоне бессмертных сокрыто,-Кто над ахейцами волнообъятой Итаки назначен Царствовать; в доме ж своем ты, конечно, один повелитель. (Одиссея, 1, 396-398).

Эта внешне неприметная деталь - двойная трактовка царской власти при полном единодушии относительно власти в собственном доме - должна быть взята на заметку как одна из первых формулировок альтернативы: «по установлению» или «по природе» (QEOEI-(ристег). И применительно к царской власти, и применительно к человеческой деятельности вообще эта альтернатива возникает в поэмах неоднократно, причем один и тот же герой может высказывать противоречащие друг другу взгляды. Справляясь в Аиде у матери о судьбе сына, Одиссей не видит в царской власти чего-либо божественного:

Царский мой сан сохранился ли им? Иль другой уж на место Избран мое и меня уж в народе считают погибшим? (Одиссея, XI, 175-176).

Совершенно по другому толкует эту власть Одиссей в Илиаде:

Нет в многовластии блага; да будет единый властитель, Царь нам да будет единый, которому Зевс прозорливый Скиптр даровал и законы. (Илиада. II, 205-207).

Но рядом есть и другие толкования Ферсита или Ахилла, например:

Царь, облеченный бесстыдством, коварный душою мздолюбец! Кто из ахеян захочет твои повеления слушать? (Илиада, 1, 149-150).

Нам представляется, что дело здесь идет не о возникновении и укреплении принципа «власть от бога» или принципа «естественности власти», как это обычно принято считать, а о процессе прямо противоположном: об исчезновении этого принципа и замене его принципом ответственности человека за собственные поступки, принципом власти по человеческому установлению, который побеждает сначала в рамках «дома», а затем проникает и на более высокий уровень как принцип договорной государственности «по закону». Процесс затрагивает и сам Олимп, вызывая замешательство у Зевса: