Николай Иванов - Расстрелять в ноябре

• Название: Расстрелять в ноябре
• Автор: Николай Иванов
• Издательство: Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-27145-0

Автор этой книги полковник налоговой полиции Николай Иванов выполнял журналистское задание и был захвачен в плен чеченскими боевиками.

Четыре долгих месяца Николай провел в мучительном ожидании расстрела, томясь в ледяных вонючих подвалах, кишащих гадами и насекомыми. Все это время родные и сослуживцы предпринимали тщетные попытки разыскать его… Эта повесть, с первого и до последнего слова, — чистая правда, которая может ужаснуть читателя, но, безусловно, вызовет у него восхищение стойкостью российского офицера…

---

Уснуть невозможно. Встаем с Махмудом. крутим повязками, как на испытательном турбореактивном полигоне, хлестая по щекам, давая под зад, выметывая нежданных посетителей. Передышка — ровно на секунду. И снова все вокруг зудит, кусает, сосет. И не знаешь, то ли старых бить, то ли от новых отбиваться. Борис молодец: поерзал-поерзал, но затих. С одной стороны, мы гоняем вентиляторами воздух, а утром еще выяснилось, что он сунул нос в какую-то нору в углу, откуда поступал более-менее прохладный воздух. Про то, что из нее может высунуться какая-нибудь тварь, подумалось вяло: авось и не высунется.

Бьемся с полчищами вдвоем с Махмудом. Тысячу раз раненные, иссякаемые на глазах друг у друга. Сил нет даже ругаться. Несколько раз подходила охрана, протыкала яму узким лучом фонарика:

— Чего не спите?

— Комары заедают.

— Да их здесь море. Сами мучаемся.

Но они-то хоть на поверхности, а мы на глубине! Кому «мокрее»?

В то же время — кому плачемся?

Сморило под утро. Как мечтали о свете, сколько раз представляли встречу с солнцем. Но лишь стало размываться, теряться средь листьев небо, а вместе с ним — комариный столб, мы с Махмудом и свалились в разные углы.

Но Борис один не выдержал радости встречи с солнцем.

— Эй, уже утро, — прополз он трясогузкой по нашим ногам к люку. — Вверху солнце.

Вверху — да. А к нам в яму, словно боясь подорваться на растяжках, оно опускаться не осмеливалось. Лишь легонько, словно неженка девушка притрагивалась воздушной ноженькой к холодной воде, касалось белых проводков, опутавших наш выход на свободу.

— Живы? — поинтересовались сверху охранники. — Давай миску.

Просовываем ее в щель, в протянутую руку. Боевика не видно, наверное, без маски и потому не подходит близко. Дисциплина, однако. А мы сами себе напоминаем зверей в зоопарке. Им точно так же в вольер подают еду.

Солнце, подсмотрев за охранником из-за роскошной гривы росшего над нами дуба и убедившись, что в яме ничего страшного нет, любопытства ради все же заглянуло вниз. Без маски. Правда, на всякий случай решетку убирать не стало, перенесло ее тень на дно ямы. В эти светлые кривые квадратики мы и вползли, подставляя лица теплу.

— О, тараканы, — презрительно разочаровалось солнце от увиденного.

Открыли глаза. Нас, как подопытных мышей в клетке — нет, тараканов же! — рассматривали две маски.

— Нет, они будут Нельсонами Манделой, — не согласился другой, отметая примитивизм напарника.

Подбор псевдонимов на этом не закончился, и в конечном варианте все выглядело очень даже пристойно: я — Антон Павлович (Чехов им почему-то припомнился), Борис — здесь ума и юмора много не потребовалось — Ельцин, Махмуд — Эсамбаев. Гордости охраны не стало предела:

— Клево. У нас в тюряге писатель, президент и танцор.

Неизменной осталась лишь примета. Если звучало: «Полковник, на выход», — это к плохому. Когда имя Чехова или мое — тревог не ожидалось.

Самым большим неудобством оставались комары. Они наполняли жилище часов в десять вечера и буйствовали, устраивая на наших телах оргии, до семи утра.

Конец варварству и наглости положили, догадавшись и осмелившись закрыть люк. Снимаю майку, разрываем ее пополам. Как раз прикрыть отверстие. Часа за полтора до сумерек обкуриваем яму, усиленно работаем вентиляторами — разве только не взлетаем сами — и замуровываемся. Пяток — десяток комаров остается, но что они без обходов и охватов, таранов и подмоги той орды, что топала ногами, била крыльями, царапалась и укладывалась слоями по майке сверху.

— От кого прячемся? — не поняла маневра и охрана.

— От комаров.

— Искусали, что ль?

Что им кусать. Рассмотрев себя на свету, поняли образ с тараканами — усатые и бородатые. И начинающие худеть. Вроде не двигаемся, лежим и спим, а пиджак уже свободно заправляется в брюки. Стало похуже и с едой: утром и вечером — перловка в комбижире. Для моего послеафганского гастрита — первейшее «лакомство». Нужно выбирать: или мучиться от голода, или от боли.

Отказываюсь от ложки. Пью лишь чай. День, второй. Когда-нибудь должен ведь этот комбижир кончиться!

Кончилось все — и комбижир, и перловка.

— Жратвы нет.

На нет и суда нет. В ларек не сбегаешь, хотя Махмуд в одном из карманов и нашел завалявшиеся двадцать тысяч. Мечтаем, что можно на них купить. Борис непреклонен:

— Огурцов. Желтых.

— А почему желтых?

— Они большие.

Охрана тоже повеселила. Поинтересовалась мимоходом:

— А халва у вас есть?

Глядим на Махмуда: ты что, сбегал-таки в магазин?

— Какая халва? — задаем не менее глупый вопрос.

— Из банок. Не приносили?

Нам много чего не приносили. Первого, например, ни разу не видели. Картошки. Масла. Да тех же яблок, наверное, можно насылать пол-ямы, лето ведь на дворе…

Принесли кусок халвы. Еще сутки продержались. А потом на полтора месяца зарядили одни макароны: на воде, без воды, со стручком лука, с кусочками остатков мяса, опять пустые. В непонятные праздники (как их мало даже у мусульман!) — одно мясо. Тарелочка, правда, из детского садика, может быть, даже осведомитель из налоговой полиции выделил ее на наши нужды, но запах-то есть.

А лето душное. Майка не только комарам вход перекрыла, но, как теперь уже традиционно для нас, и воздуху. Ребята молят о дожде, я сопротивляюсь.

— Дождь — это вода, сырость. А сырость — болезни. Не о том молим, мужики.

— Ты в самом деле неженка.

Готов остаться в памяти ребят с этим по-детски обидным, особенно для афганца-десантника, мнением о себе, чем потом оказаться правым. Окажусь ведь…

— Да мы в горах во время сенокосов под такими ливнями бывали!

В горах, но не в яме. Мы что, разведем костер, сменим одежду? Короче, я против.

Голосую так, будто от полученных результатов зависит погода.

Но вышло по законам войны: вместо дождя небо обрушило на нас снаряды. Вначале где-то неподалеку обнаружили себя пулеметы. Первую ночь они порезвились-поигрались, словно два-три Козленочка Военное Копытце по льду процокали. Утром прилетели надсмотрщики-«вертушки», но, наверное, не нашли выбитых копытцами самородков, потому что на следующую ночь из загона выпустили целую стайку более взрослых козлят. А они уж так разрезвились, что приструнить их оказалось возможным лишь артиллерией. Да в нашу сторону.

Первый снаряд, пролетевший над ямой с шипящим присвистом, мгновенно разбудил нас. Не знаю почему, но бросились к туфлям, в первую очередь обулись. А потом не успевали втягиваться головы в плечи от свиста и разрывов, утюживших совсем рядом лес. Высвечиваем, наивные, самое безопасное место в двухметровом квадрате, замираем ближе к люку. Не из расчета, а так диктует страх оказаться заживо погребенными. Головы прикрываем подушками, как будто они могут ослабить удар осколков или падение дубовых бревен с наката. Опять чистая психология — если убьет, то не так больно.

— Что они здесь забыли? — Борис, не служивший в армии, больше всего ею и возмущается. Как будто ей самой захотелось вдруг повоевать, и прикатили в Чечню, передернули затворы. Да нет, войны развязывают благородненькие на вид, чистенькие и румяные политики, а в грязь, вонь, бинты и стоны бросают людей в погонах. Это лишь кажется, что военные только и умеют командовать. Еще больше они умеют и вынуждены подчиняться…

— Недолет, перелет, недолет — по своим артиллерия бьет, — вспоминается по случаю давняя песня.

Новый снаряд — но это Махмуд, улегшись вдоль стены и сложив руки на груди, показывает чудеса художественного свиста. Он перестал прыгать к люку — или поняв бесполезность, или устав бороться за жизнь. Знаю сам, что свой снаряд не услышишь, что свистят те, которые уже пролетели мимо. Но, настроенный на бомбу, перестраховываюсь. И не хочу, чтобы душа махнула на все рукой — будь что будет. Не «будь что будет», а держать себя в ситуации…

После повторной бомбежки движения становятся автоматическими. Когда Махмуд случайно падает и бьется спиной о стену, заснувший Борис подхватывается, прыгает к люку и укрывает голову подушкой.

— Эй, вы чего? — спросонья не понимает нашего смеха.

Махмуд для острастки свистит — звук даже в таком исполнении неприятен — и снова бьется дурачества ради о стенку.

— Ну вас, — машет Борис и укладывается снова. — Плен лучше переспать.

А ежели не спится? Если отлежали все бока? Попросили хоть какую-нибудь работу у охраны, боевики развели руками:

— Понимаете, вы расстреляны, вас нет. Вас никто никогда не увидит. И вы никого. Вам остается только сидеть. Приказ один — расстрелять при попытке к бегству. Все.

А лес вокруг наполняется жизнью. Чувствуем дым костра. Слышим подъезжающие машины и мотоциклы. Иногда доносятся окрики на русском языке. Значит, неподалеку работают пленные солдаты. Самое верное подтверждение — пилы без остановки ерзают по дубам. Такое возможно лишь под стволом автомата. Кто пилил дрова, тот знает. Наверное, строят новые землянки.