Уильям Фолкнер - Притча

• Название: Притча
• Автор: Уильям Фолкнер
• Жанр: Проза

---

Я согрешил,

Но то было в другой стране, К тому же девушка мертва.

И поэтому прекращение огня оказалось для него громом с ясного неба. Немцев остановили, и он опять стал связным; на рассвете он вернулся из штаба дивизии, два часа спустя, когда он спал на койке солдата, посланного на хозяйственные работы, посыльный вызвал его в штаб.

- Вы умеете водить мотоцикл, - сказал подполковник. Он подумал: Будто не знаешь. И ответил:

- Так точно, сэр.

- Отправляйтесь в штаб корпуса. Там нужны курьеры. У штаба дивизии вас и остальных будет ждать грузовик.

Он даже не подумал: Кого остальных? Подумал лишь: Они убили змея, теперь им нужно избавиться от обрубков, и снова отправился в штаб дивизии, где ждали еще восемь связных из других батальонов и грузовик; все девять поехали этим специальным транспортом служить специальными курьерами при штаб-квартире корпуса, хотя обычно курьеров там хватало, зачем туда потребовали еще их, они не знали, не спрашивали и даже не интересовались; видя все вокруг неизменным, давным-давно знакомым, он бесстрастно думал с легкой, кривой, похожей на улыбку гримасой: Да, змей оказался больше, чем они предполагали. Больше он ничего не узнал ни по прибытии в штаб корпуса, ни в течение последующих двух часов, когда на полной скорости доставлял, обменивал и получал депеши от людей, с которыми никогда не сталкивался прежде, - то были не дежурные сержанты, а майоры, полковники... иногда даже и генералы в транспортных и артиллерийских парках, возле которых стояли замаскированные колонны грузовиков и орудий, дожидаясь темноты, чтобы тронуться в путь, на позиционных батареях, в штабах летных подразделений и на прифронтовых аэродромах, - и за его застывшей, похожей на улыбку гримасой не скрывалось даже любопытства; он был солдатом во Франции двадцать один месяц, из них пять - офицером, и поэтому мог разобраться в открывшейся ему картине: гигантский, неуклюжий механизм войны со скрежетом полз к вынужденной остановке, с тем чтобы повернуть и с грохотом покатить в новом направлении, - поток осевших было на складах боеприпасов, приостановившийся не сам по себе, а вследствие военных успехов, теперь снова хлынул к фронту; впоследствии ему казалось, что он несколько дней носился по этим тыловым дорогам, прежде чем понял, что происходит; он даже не мог вспомнить, когда, где, какой незнакомый голос со встречного грузовика, или с мотоцикла, или, может быть, в одной из канцелярий, где он сдавал одну депешу и брал другую, произнес: "Сегодня утром французы прекратили огонь..." - помнил лишь, что, когда осознал услышанное, он ехал, мчался к вышедшему из-за горизонта солнцу.

И лишь в час пополудни он в конце концов увидел человеческое лицо: на деревенской улице возле кабачка стоял капрал - связной еще в бытность офицером видел его в канцелярии старого батальона: он притормозил и остановился, не слезая с мотоцикла; раньше он этого не делал.

- Нет, - сказал капрал. - Это всего один полк. И они подняли сильную стрельбу по немецкому тылу и коммуникациям. Палят с самого рассвета...

- Но один полк прекратил огонь, - сказал связной. - Один прекратил.

Капрал уже не смотрел на него.

- Промочи горло, - сказал он.

- Кроме того, - сказал связной, - ты ошибаешься. В полдень прекратил огонь весь французский фронт.

- А наш нет, - сказал капрал.

- Пока нет, - сказал связной. - Но вскоре прекратят.

Капрал смотрел в сторону. И молчал. Связной легко и быстро коснулся правой рукой левого плеча.

- Теперь здесь нет ничего, - сказал он.

- Промочи горло, - ответил капрал, не глядя на него. Через час он был так близко от передовой, что видел клубы пыли и дыма и слышал неистовый грохот стянутых туда орудий; в три часа, находясь в другом месте, за двенадцать миль оттуда, он услышал, что стрельба стала вестись размеренными, слитными залпами, словно при салюте или сигналах, и ему представилось, что он видит всю линию фронта от северного побережья Франции до самых Альп, вдоль которой сидят на земле и на корточках грязные, дурно пахнущие солдаты, за четыре года разучившиеся стоять прямо, пораженные, ошеломленные, неспособные поверить, настороженные, исполненные надежды, однако (теперь он это понимал) ничего иного нельзя было ждать; он подумал, чуть не произнес вслух: До, вот именно. Дело не в том, что мы не верили; мы уже не могли, разучились верить. Это самое страшное, что они сделали с нами. Самое страшное.

Огонь прекратился, в сущности, почти двадцать четыре часа назад, только связной еще не знал этого. Вечером в штабе корпуса, куда они - девять человек из его дивизии и около двух дюжин из других - возвращались, съезжались, их поджидал старшина.

- Кто здесь старший? - спросил он. Но ответа дожидаться не стал, оглядел их еще раз и безошибочным профессиональным чутьем выбрал человека лет тридцати пяти, который выглядел тем, кем, видимо, и был разжалованным в 1912 году младшим капралом из гарнизона на северо-западной границе.

- Будешь исполнять обязанности сержанта, - сказал ему старшина. Обеспечь ужин и постели. - И еще раз оглядел всех. - Очевидно, говорить вам, чтобы вы не болтали, бессмысленно.

- О чем? - спросил кто-то. - Что мы знаем, чтобы болтать?

- Об этом, - сказал старшина. - Вы свободны до подъема. Разойтись.

И все.

Спали они на каменном полу в коридоре; завтраком (хорошим, это была штаб-квартира корпуса) их накормили еще до подъема; горны, трубящие подъем, и прочие сигналы он - связной - слышал в штабах других дивизий и корпусов, в автопарках и на базовых складах, куда он ездил, как и накануне, исполняя свою расхожую (разъезжую) роль в приведении войны к перерыву, к остановке, к концу; с утра до вечера он носился по тыловым дорогам не вестником мира, а рабом фантастической предпраздничной суеты. Вечером они - девять человек из его дивизии и две дюжины из других - были встречены тем же старшиной.

- Это все, - сказал старшина. - Грузовики дожидаются вас, чтобы отвезти назад.

Это все, думал он. Все, что ты должен делать, все, что тебе нужно делать, все, чего Он просил и ради чего принял смерть 1885 лет назад. В грузовике их было тридцать с лишним человек, в небе угасала вечерняя заря, казалось, это отступает безбурное, безбрежное море отчаяния, оставляя лишь тихую печаль и надежду; когда грузовик остановился, он тут же высунулся посмотреть, в чем дело. Оказалось, что невозможно пересечь дорогу из-за идущего по ней транспорта - дорога, шедшая, как он помнил, откуда-то из-под Булони на юго-восток, теперь была заполнена крытыми грузовиками с погашенными фарами, они двигались друг за другом впритык, словно вереница слонов, преграждая путь их грузовику, поэтому водитель был вынужден высадить своих пассажиров, чтобы они добирались как знают, спутники связного разошлись, а он стоял там в угасающих лучах заката; мимо него без конца тянулись машины, потом с одной из них его окликнули по имени: "Давай побыстрей сюда... показать тебе кое-что"; он побежал за машиной, нагнал ее и, вскакивая на подножку, узнал этого человека: то был старый охранник со склада боеприпасов в Сент-Омере, прибывший во Францию четыре года назад, чтобы отыскать сына, первым рассказавший ему о тринадцати французских солдатах.

В три часа пополуночи он сидел на огневой ступеньке, а часовой стоял, прислонясь к стене у амбразуры; осветительные снаряды взлетали, вспыхивали и с шипением гасли в густой темноте; вдали то и дело мерцали вспышки и раздавался грохот орудийного выстрела. Он говорил, и в голосе его отнюдь не слышалось изнеможения - голос был мечтательным, бойким и не только беззаботным, но словно бы и неспособным озаботить кого-то. Однако при его звуках часовой, не отрываясь от амбразуры, вздрагивал конвульсивно и нетерпеливо, словно раздраженный до невозможности.

- Один полк, - говорил связной. - Один французский полк. Лишь дурак способен рассматривать войну как необходимость, она слишком дорого обходится. Война - это эпизод, кризис, горячка, назначение которой избавить тело от горячки. Таким образом, назначение войны - покончить с войной. Мы знаем это уже шесть тысяч лет. Все дело в том, что шесть тысяч лет мы не знали, как это сделать: Шесть тысяч лет мы ошибочно полагали, что единственный способ остановить войну - собрать больше полков и батальонов, чем противник, делающий то же самое, и сталкивать их друг с другом, пока участь одной из сторон не будет решена, когда ей станет нечем воевать, другая сможет прекратить бойню. И были неправы, потому что вчера утром один-единственный французский полк, просто отказавшись идти в атаку, остановил всех нас.

На сей раз часовой не шевельнулся, он стоял, прислонясь к стене траншеи, вернее, подпирая ее, каска его была сильно заломлена, могло показаться, что он лениво глядит в амбразуру, но только его спина и плечи были совершенно неподвижны, словно он подпирал не земляную Стенку, а пустой и неподвижный воздух подле нее. И связной тоже не шевельнулся, хотя по голосу казалось, что он повернул голову и взглянул в затылок часовому.