Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе

• Название: ЧП на третьей заставе
• Автор: Вадим Пеунов
• Издательство: Веселка
• Жанр: Прочая детская литература
• Год: 1982

Повесть «ЧП на третьей заставе» рассказывает о том, как чекисты разоблачают банду врагов Советской власти. Большую помощь молодому чекисту Аверьяну Сурмачу оказывают ребята-беспризорники. Книгу, в основу которой положены действительные события, известный советский писатель, автор многих приключенческих книг, лауреат Всесоюзного конкурса на лучшую книгу о работниках милиции Вадим Пеунов создавал в содружестве с Иосифом Чернявским — чекистом двадцатых годов.

---

— Оленька!

— Что, Володя?

И когда только она спит? Днем — рядом, ночью — тут же. Не уходит, дежурит, караулит лютую хворь, не дает ей над любимым взять верх. То горчичники поставит, то компрессы, то растирания. А порошки заставляет принимать минутка в минутку: «Так прописал доктор».

Зашел однажды Борис, удивился:

— Да у тебя румянец во всю щеку, как у девицы. Ай да молодая жена! Мертвого заставит подняться. Уж не жениться ли и мне на такой случай?

Цвела Ольга от этих слов.

Борис пришел не только поболтать. Он, как бы в шутку, попросил молодуху пойти прогуляться по коридору, а когда она ушла, сообщил:

— Неприятное дело… Пока Галина ездила в Турчиновку к Ольге, в Белоярове в ее доме кто-то похозяйничал. Сорвали полы в комнатах и вырыли глубокие ямы в подполье. Так же старательно перекопали все в сарае.

— Ограбили?

— Из вещей ничего не тронули. Должно быть, искали что-то посолиднее. Наверное, нашли и увезли. Так думает Ярош. Он был па месте.

— Нашли! — вырвалось у Аверьяна. Первой его мыслью было: «наследство».

Эх, надо было старательнее обыскать дом Степана Вольского! Конечно, срывать полы и рыть ямы без прямых улик никто не стал бы, но если бы… Если бы они по-настоящему провели обыск у Вольского, если бы не провозились тогда с проверкой осназовцев и сделали обыск у Серого и Жихаря, как советовал Ярош, если бы не упустили «слепого» нищего с белояровского базара, то, может быть, сейчас уже были бы известны и квартира-лечебница в Щербиновке, и ее хозяин, и бандиты не сумели бы увезти и убить главного врача Турчиновской больницы, а Безух не отравил бы Лазаря Афанасьевича — очень важного свидетеля.

Невысказанная досада, жгучая обида на самого себя родились в тот миг в сердце Сурмача.

— А я тут, как бревно, лежу. К черту врачей! Я уже могу ходить!

Он готов был немедленно вскочить и поспешить туда, где сейчас решается судьба поиска.

— Аника-воии! Под руку водят, а он — в драку! Лежи, выздоравливай! — резко осадил Аверьяна Коган. — Ишь, нервным стал.

Аверьян закрыл было глаза, откинулся на подушке.

— Пилюля для тебя зреет горькая, — продолжал Борис. — Ярош мне как-то пожаловался: мол, вернулся Сурмач с погранзаставы и скрытничает. Недоговаривает что-то… И вообще, мол, он стал какой-то не такой.

— Нечего мне скрывать, — пробурчал Сурмач, невольно отводя в сторону глаза.

Пришел к нему однажды в больницу Ярош. Принес живой цветок. Белый, колокольчиком. С желтым внимательным глазком. Нежный, весь стеснительно светится. Посреди зимы живой цветок! Надо же.

Спрашивает Ярош. Глаза улыбаются.

— Чего ты целую неделю на заставе пропадал? Я уже начал тревожиться, что и тебя занесло в секрет, а там какой-нибудь куцый-стриженый — прикладом.

— Приболел, — ответил Сурмач.

Выкручивается Сурмач, врет напропалую. А Ярош видит, что он врет. Вот ведь какое дурацкое положение.

Самолюбие человека вновь страдает: «Скрытничает Сурмач». А это правда, скрытничает. Не по своей вине, но Тарасу Степановичу этого не объяснишь.

Борис Коган выкладывал новости:

— Подкует тебя Ярош. Он не из тех, кто обиды прощает. Вот заявил Ласточкину, что мы с тобою у Вольского не довели обыск до конца, потому что Галина родственница Ольги.

Сурмача будто кипятком обдало. Он рывком сел на кровать. И тут же обмяк, застонал от злости. От злости на самого себя. «Ярош загибает. Но если честно — с обыском проморгали».

Борис предупредил:

— Думаешь, Ярош только с Ласточкиным поделился своими сомнениями? Начинал с Ивана Спиридоновича, а затем и в губотдел написал.

Аверьяна начало раздражать такое разглагольствование Бориса.

— Ты меня с Ярошем не ссорь! Ненужное это: одно дело у нас. А насчет обыска он прав: проморгали мы с тобой.

Покачал Борис головой и с явным сожалением сказал:

— Дурак ты, Аверьян. Впрочем, за эту сердечную чистоту и жена в тебе души не чает, да и я… люблю…

Он ушел, оставив Сурмача один на один с его сомнениями.

Вернулась Ольга. Глянула на мужа, встревожилась:

— Володя, что с тобой? Ты побледнел! Я врача вызову.

Она сорвалась было с места, по оп остановил:

— Не надо! — И видя, что она колеблется, еще раз повторил: — Не надо!

НА РОЖДЕСТВО К ГРИГОРИЮ ЕФИМОВИЧУ

Врач восхищался: «Могучее сердце, здоровый организм. Одно слово — молодость».

А Сурмач думал иначе: «Оленька». Это она своей неусыпной заботой подняла его на ноги.

Аверьян пролежал в больнице полторы недели. Так утверждала Ольга. А он помнил всего дней пять-шесть. Остальное — в беспамятстве.

И вот его выписали домой на амбулаторное лечение. Врач предупредил Ольгу:

— Надеюсь только на вас. Проследите за режимом. По опыту знаю: такие, как он, едва встанут на ноги и уже считают себя совершенно здоровыми.

Приехали из больницы на извозчике. Ольга подхватила Аверьяна под одну руку, Борис — под вторую. Выбежала навстречу хозяйка-толстушка, радостно заголосила:

— Выздоровел, родимый!

Неудобно стало Аверьяну: что он, немощный старик?

— Сам могу ходить!

Свежий воздух пьянил. Кружилась голова. Но это было приятное ощущение: ог-го! Мы еще повоюем!

Распахнула Ольга дверь в комнату, переступил Сурмач невысокий порожек и остановился, пораженный чудом: холодная, с обвалившейся штукатуркой и выбитым полом комнатушка превратилась в горницу. Стены сияют белизной, пол выровнен и подкрашен глиной. А главное — мебель… От нее даже тесно в комнате. Стол с пузатыми ножками покрыт вышитой скатертью, тут же четыре стула. Буфет со множеством дверок, в нем посуда: видна стопка тарелок. Новая швейная машина под накидкой, на которой вышиты красивые розы: «Как живые». На полу — дорожка.

Оксана Спиридоновна тут как тут, цветет, будто это к ней пожаловал гость.

— Петушка я сготовила, как и заказывала молодая хозяюшка. А как же иначе, нынче рождество!

Аверьян видел, что для Ольги возвращение мужа — большой праздник. И не стоило его портить из-за каких-то мелких недоразумений. Что надо, он ей потом скажет, когда они останутся вдвоем.

Засиделись. Оксане Спиридоновне явно нравился Коган, уж она возле него увивалась, каждый раз предлагая:

— Идемте, Боренька, поищем карты, я погадаю… А пока наши молодые друг на друга полюбуются.

Но Борис отказался.

— Я не суеверный. Уж вы сами…

Она принесла карты, начала их раскладывать.

— Боря, на какую даму вам погадать?

— Я и так наперед все знаю, — отнекивался он. — Вот лучше Оленьке скажите: кто у них с Аверьяном будет — сын или дочь?

Смутилась, спряталась за спину мужа Ольга.

— Ой, Боря, ну разве такое наперед говорят?

А он достал из кармана газету.

— Вот специально для вас с Аверьяном приберег. — Развернул ее: — «В Брянске, в театре „Металлист“, произошли первые советские крестины. Новорожденным сыновьям рабочие завода „Красный Арсенал“ дали имена Маркс, Коминтерн и Локомотив истории — революция».

Сурмач удивился:

— Маркс — это же фамилия. Все, что о нем написано в той книге, которую ты мне дал, я прочел. А последнее имя…

Оно было трудное, с одного раза Аверьян даже не запомнил. Борис подсказал:

— Локомотив истории — революция.

— Вот-вот. Так оно скорей для девочки подходит: «Революция».

Ольга переводила настороженный взгляд с Бориса па мужа. Не могла она согласиться с таким предложением Когана.

— Нет-нет, мы сына Володей назовем.

— Как Ленина, — подтвердил Сурмач.

— Я же не дочитал газету. Вот послушай дальше. «Новорожденные получили подарки от губженотдела — по куску мануфактуры, от отдела материнства и младенчества приданое — бумазеевые распашонки, чулки и прочее, от юных пионеров — костюмы и значки пионеров. „Вместо креста — символа рабства, — сказал представитель юных пионеров, обращаясь к новорожденным Марксу, Коминтерну и Лиру (Локомотив истории — революция), — мы поднесли вам значок юных пионеров с надписью: Будь готов!“» — Борис торжествующе посмотрел на Ольгу. — Поняла? Не поп, а рабочий класс теперь дает имена. Новые! — выкрикнул он. — Ванек, Манек, Агапок не будет! Коминтерн! Это звучит. Свадьбы будут — пролетарское! Весь мир — рабоче-крестьянский!

Ольга слушала его, будто завороженная. Таращит глазищи, стынет, густеет в них огромное, неуклюжее сомнение: «„Коминтерн“… Слово, конечно, красивое…»

Ей очень нравилось, как обо всем толкует Борис. Так убедительно, будто сам не раз и не два побывал и па пролетарских свадьбах, и на пионерских крестинах, а сейчас приглашает Ольгу и Аверьяна в этот чудесный сказочный рабоче-крестьянский мир. Хочется Ольге обойти из конца в конец неведомую страну, где, наверное, живут только такие правильные люди, как Иван Спиридонович, тетя Маша, Борис Коган… И хочется, и боязно. Со слов Бориса, там все хорошо. Так Борис — совсем иной человек. Может, тот мир специально для него? А каково будет Ольге? Она уже свыклась с этой маленькой, сыроватой комнатушкой с земляным полом, при одном узеньком окошке. Сколько труда вложила, пока обновила полинявшие, заплывшие плесенью стены, пока выровняла, пригладила ухабистый пол. Вот в этом огромном, отвоевавшем полкомнаты столе на кривых ножках, в этой двуспальной кровати с тремя пуховыми подушками под потолок, в этих чашках и блюдцах, вилках и ложках — ее осуществившаяся мечта, ее долгожданное счастье. Девчонкой она начала копить денежку на приданое. Повзрослела — дом продала в Журавинке, землю, ту землю, что ее отца с матерью, деда с бабою кормила. Ехала в Белояров к Людмиле Петровне, грезила о большой, светлой любви. Теперь у нее есть все, о чем только можно было мечтать: муж, свой угол. А придет время — у них найдется мальчик, весь в папу.