Константин Леонтьев - Еще о греко-болгарской распре

• Название: Еще о греко-болгарской распре
• Автор: Константин Леонтьев
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-040449-2, 5-9713-4001-8, 5-9762-1600-5

Константин Николаевич Леонтьев начинал как писатель, публицист и литературный критик, однако наибольшую известность получил как самый яркий представитель позднеславянофильской философской школы – и оставивший после себя наследие, которое и сейчас представляет ценность как одна и интереснейших страниц «традиционно русской» консервативной философии.

---

Слово «народ» в 34-м правиле значит все православные люди, живущие в одном краю; это слово имеет смысл географический или административный, ибо в старину у византийцев епархии совпадали с губернаторствами, а вовсе не племенной.

Между тем в болгарской брошюре «Блгрска-та правда и грыцка-та крывда»[6], по-видимому, написанной или духовным лицом, или по крайней мере лицом довольно церковного воспитания, мы видим, что 34-е правило, на которое обыкновенно опираются болгары, напечатано так: приводятся первые слова: «епископы всякого народа», и конец: «да правят сами онова, което ся относи до техната эпархия»; а вся середина параграфа этого выпущена и заменена точками... Что же в ней? Именно то, чего не делали болгарские епископы... Епископы должны повиноваться одному старшему (в этом случае старший был Цареградский патриарх).

Но, повторяю, если устранить мысль об уважении к религиозной святыне, то надо с историческим беспристрастием похвалить эту партию за ясное понимание своих хотя бы и узких, но определенных целей и за твердое, неуклонное их преследование.

– Что же может быть для нас лучше простого раскола? – говорят эти люди. – Униатство может расстроить народ; раскола он и не чувствует пока. Он видит все те же обряды, те же таинства, так же одетых священников и епископов; он слышит литургию на понятном ему языке. Худо было бы, если бы и русские объявили нас раскольниками, потому что и это могло бы произвести потрясение в народе; но еще несколько лет, тогда и это не беда. Народ окрепнет, свыкнется. Это было бы даже желательно, ибо с расколом и с Турцией мы можем постепенно достичь и провинциальной автономии, и войска своего под султанским знаменем, и дуализма по образцу австрийского: султан правоверных мусульман и царь болгарского народа.

Эта болгарская партия не хочет слияния ни с кем. И я нахожу, что с чисто национальной точки зрения она права. Я скажу даже больше – она полезна славянству, ибо при благоприятных условиях может помешать тому неорганическому смешению, об опасностях которого я уже не раз говорил.

Жаль, конечно, что болгарский сепаратизм принял вид церковный и воспользовался для своих мирских целей святыней веры.

У болгар, впрочем, есть люди совершенно других мнений.

Крайним сепаратистам можно противопоставить крайних панславистов, которых, по справедливому замечанию Кельсиева, особенно много между болгарами, пожившими в Австрии. Я сам знал лично несколько таких людей.

Между этими двумя крайностями сепаратизма и всеслияния можно выместить все другие оттенки болгарских политических мнений.

Я знал лет пять тому назад одного пожилого болгарина, который целью своею ставил панславизм политический во что бы то ни стало.

Он и на распрю с греками смотрел не как на частное болгарское дело, а как на что-то всеславянское, имеющее целью отобрать у греков все – до Эпира и Фессалии.

России он был предан донельзя, и мне приходилось не раз оспаривать его завоевательные планы в нашу пользу.

Он был человек довольно ученый, сумрачный, крайне нелюдимый, раздражительный, задумчивый. Любил запираться надолго в своей комнате; многие подозревали, что он ищет усовершенствовать воздухоплавание для замены им железных дорог. Другие утверждали, что он ищет квадратуру круга и считали его сумасшедшим, как на Востоке считают всякого, кто хоть сколько-нибудь позволяет себе быть оригинальным. Я с трудом добился знакомства и сближения с этим человеком; но раз сблизившись, он раскрыл мне настежь политическую сторону своей души. Он начал спорить настойчиво, откровенно. Как истинный болгарин, как сын истории малосложной и новой, он разнообразными мыслями богат не был; но зато мысли его были ясны, тверды, и он их высказывал с каким-то язвительно-холодным энтузиазмом.

– Россия должна подчинить себе всех славян, без исключения, – говорил он мне. – Это ее долг, ее призвание. Если бы история сделала нас, болгар, самыми могущественными из всех славян, – надо было бы покориться нам. Если бы поляков – полякам. Но история дала могущество одной только России, и потому все славяне обязаны подчиниться России.

– Не все славяне так думают, как вы. И большинство ваших болгар – совсем иного мнения, – возражал я ему тогда (это было в 67-м году, тотчас после первых, всех поразивших неожиданностью триумфов Пруссии).

– Они не думают так от политической незрелости, от ограниченности ума своего! – возражал он с презрительною досадой. – Придет время, когда они все это поймут.

Теперь, после многих лет размышления над этими вопросами, я конечно нашел бы чем иным ответить на его доводы, хотя, конечно, и не убедил бы его, но тогда у меня еще были в запасе лишь самые обычные, нехитрые ответы.

– Пусть так! – толковал упрямый старик. – Пусть так! Если для России неудобно присоединять всех славян разом, – не надо. Она должна в таком случае способствовать образованию государств малых, по возможности слабых и несогласных, чтоб эти государства естественным ходом истории скорее бы разрушились и пали к ее ногам. Она не должна, например, потворствовать образованию в этих Придунайских странах большой славянской державы...

– Позвольте, – перебивал я его, – у нас многие русские желали бы слияния сербов и болгар в одно государство.

– Напрасно! Напрасно! – восклицал, скрежеща зубами, с отчаянием мой седой болгарский мудрец. – Напрасно! Слушайте. Вы не знаете, как сербы горды и как они многого ждут для себя.

– Я знаю, – отвечал я, – что они очень воинственны, очень горды.

– Нет, вы не знаете их. Я их знаю давно. В 1848 году я жил в Австрии, я принимал участие в некоторых славянских банкетах, которые не преследовались австрийским начальством, пока славяне были Австрии нужны. Хорошо! На одном из подобных политических сборищ, в котором участвовали и сербы, и поляки, и немногие болгары, в том числе и я, предложен был чехами вопрос о необходимости общего для всех славян языка. Чехи сказали, что составить особый для этой цели язык очень трудно, и потому следует принять русский язык общим междуславянским. Все согласились, кроме поляков и сербов. Да! Сербы сказали с негодованием, что их язык гораздо чище, лучше древнего русского, и они его подчинять русскому не видят нужды. Вот каковы сербы! Если при современной слабости своей они так независимы и горды, чего мы можем ждать от них, если б их владычество простиралось чрез посредство присоединенных болгар, с одной стороны, до Босфора и Фессалии, а с другой – до Италии и почти до пределов Богемии, чрез слияние с кроатами и далматинцами. Ибо, не надо обманывать себя, в наше время принцип народности гораздо сильнее, чем религиозная рознь католиков и православных.

– А что касается до языка сербского, – продолжал с презрительною улыбкой старик, – то какую пользу может славянству принести язык народа малочисленного и бедного в своей отдельности? Где читатели? Что делать авторам без денег? Вспомните, во скольких экземплярах разошлась книга Шатобриана «Le génie du Christianisme»[7]; и с другой стороны, взгляните, как трудно достигать изданий и выгодной продажи даже греческим авторам; при всем уме греков, при всей их предприимчивости и при любви к учению, которая у них так велика. Если же говорить о достоинстве славянских языков, то наш болгарский язык имеет в себе некоторые свойства, которыми он превосходит и русский, и польский, а тем более этот ничтожный сербский язык. Например, существование членов в болгарском языке: «человек-тъ», «религия-та», «небо-то». Я полагаю, что существование склонений имен существительных есть признак незрелости языка; члены же являются там, где при большей зрелости пропадает или уменьшается склоняемость окончаний. Так, например, во французском языке есть члены и нет склонений. В русском нет членов, а склонения богаты. В этом отношении я полагал бы полезным, если бы русские приняли наши болгарские члены. А сербский язык и того не имеет!

Я посмеялся в душе немного этому грамматическому патриотизму (в нем одном только болгарин проглянул на минуту из этого крайнего панслависта) и просил его продолжать его обычную речь о политике.

– Да! – говорил старик с глубоким чувством. – Да! Россия должна стараться, если можно, Черногорию соединить с Герцеговиной, а Боснию отдать Сербии. Она должна создать особое албанское княжество между сербским, греческим и болгарским племенем. Здесь (видались мы во Фракии), здесь во Фракии население смешанное – из болгар и значительного числа греков. Я знаю, что многие греки здешние, в случае падения Турции, желали бы образовать особое Фракийское или Фрако-Македонское княжество, чтобы не доставаться болгарам. Надо иметь в виду одно: дробность и слабость этих государств.

Примечания

1

См. номер 1873 года. Печатаем эту статью, как и прежние те же статьи и по тому же предмету, sous toutes résèrves [Со всеми необходимыми оговорками (фр.).]. Автор живет давно на Востоке, и его мнения интересно выслушать, хотя бы в чем-либо и не разделяя их. – Ред. [«Русского вестника».]