Константин Случевский - Полное собрание стихотворений

• Название: Полное собрание стихотворений
• Автор: Константин Случевский
• Жанр: Поэзия

«… Менее всего Случевский был художник. Он писал свои стихи как-то по-детски, каракулями, – не почерка, а выражений. В поэзии он был косноязычен, но как Моисей. Ему был нужен свой Аарон, чтобы передавать другим божеские глаголы; он любил выступать под чужой маской: Мефистофеля, „одностороннего человека“, духа („Посмертные песни“), любил заимствовать чужую форму, хотя бы пушкинской поэмы. Когда же, в „Песнях из уголка“ например, он говорил прямо от себя, все у него выходило как-то нескладно, почти смешно, и вместе с тем часто пророчески сильно, огненно ярко. В самых увлекательных местах своих стихотворений он вдруг сбивался на прозу, неуместно вставленным словцом разбивал все очарование и, может быть, именно этим достигал совершенно особого, ему одному свойственного, впечатления. Стихи Случевского часто безобразны, но это то же безобразие, как у искривленных кактусов или у чудовищных рыб-телескопов. Это – безобразие, в котором нет ничего пошлого, ничего низкого, скорее своеобразие, хотя и чуждое красивости. …» (В.Брюсов)

---

«Мельчают, что ни день, людские поколенья...»

Мельчают, что ни день, людские поколенья!
Один иль два удара в них судьбы, —
Как паралитики, лишаются движенья,
Как неврастеники, являют исступленья,
И спины их сгибаются в горбы.

О, сколько хилости и вырождений с детства!
И им-то, слабым, в будущем грозят
Такие страшные задачи и наследства
Особых способов и видов людоедства,
Каких не знали сорок лет назад.

Простите, дети, нас, преступных перед вами...
Природа-мать, призвав отцов любить,
Их незаметными опутала сетями,
И вы, несчастные, рождались матерями,
Не знавшими, как вам придется жить...

«Нет, никогда, никто всей правды не узнает...»

Нет, никогда, никто всей правды не узнает
Позора твоего земного бытия.
Толпа свидетелей с годами вымирает
И не по воле, нет, случайно, знаю я.

Оправдывать тебя – никто мне не поверит;
Меня ..сообщником, пожалуй, назовут;
Все люди про запас, на случай, лицемерят,
Чтоб обелить себя, виновных выдают!

Но если глянет час последних показаний,
Когда все бренное торжественно сожгут
Пожары всех миров и всех их сочетаний, —
Людские совести проступят и взойдут,

И зацветут они не дерзко-торопливо,
Не в диком ужасе, всей сутью трепеща;
Нет, совести людей проступят молчаливо,
В глухом безмолвии всем обликом крича!

Тогда увидятся такие вырожденья,
Что ты – в единственной большой вине своей —
Проглянешь, в затхлости посмертного цветенья,
Чистейшей лилией, красавицей полей.

«Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал...»

Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал,
Что было мило мне! Так я друзей искал,
Так – памятью былых, полузабытых дней —
Хранил я множество незначащих вещей!
Я часто Плюшкиным и Гарпагоном был,
Совсем ненужное старательно хранил.

Мне думалось, что я не буду сир и наг,
Имея свой родной, хоть маленький, очаг;
Что в милом обществе любезных мне людей,
В живом свидетельстве мне памятных вещей
Себя, в кругу своем, от жизни оградив,
Я дольше, чем я сам, в вещах останусь жив;
И дерзко думал я, что мертвому вослед
Все это сберегут хоть на немного лет...

Что ж? Ежели не так и все в ничто уйдет,
В том, видно, суть вещей! И я смотрю вперед,
Познав, что жизни смысл и назначенье в том,
Чтоб сокрушить меня и, мне вослед, мой дом,
Что места требуют другие, в жизнь скользя,
И отвоевывать себе свой круг – нельзя!

«Все чаще говорить приходится – „забыл“...»

Все чаще говорить приходится – «забыл»,
И все яснее мне, что я совсем «устал»;
Все чаще слышат те, с кем говорю, – «я был»,
И, что ни день, твержу все чаще – «я желал».

Все реже сознаю, что «радость ждет меня»,
Совсем не говорю – «я жажду, я ищу»;
И в слабых проблесках темнеющего дня,
Оскудевающий, надеюсь и молчу...

«Ты не гонись за рифмой своенравной...»

Ты не гонись за рифмой своенравной
И за поэзией – нелепости оне:
Я их сравню с княгиней Ярославной,
С зарею плачущей на каменной стене.

Ведь умер князь, и стен не существует,
Да и княгини нет уже давным-давно;
А все как будто, бедная, тоскует,
И от нее не все, не все схоронено.

Но это вздор, обманное созданье!
Слова – не плоть... Из рифм одежд не ткать!
Слова бессильны дать существованье,
Как нет в них также сил на то, чтоб убивать...

Нельзя, нельзя... Однако преисправно
Заря затеплилась; смотрю, стоит стена;
На ней, я вижу, ходит Ярославна,
И плачет, бедная, без устали она.

Сгони ee! Довольно ей пророчить!
Уйми все песни, все! Вели им замолчать!
К чему они ? Чтобы людей морочить
И нас, то здесь – то там, тревожить и смущать!

Смерть песне, смерть! Пускай не существует!
Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
А Ярославна все-таки тоскует
В урочный час на каменной стене...

«Ни слава яркая, ни жизни мишура...»

Ни слава яркая, ни жизни мишура,
Ни кисти, ни резца бессмертные красоты,
Ни золотые дни, ни ночи серебра
Не в силах иногда согнать с души дремоты.

Но если с детских лет забывшийся напев
Коснется нежданно притупленного слуха, —
Дают вдруг яркий цвет, нежданно уцелев,
Остатки прежних сил надломленного духа.

Совсем ребяческие, старые тона,
Наивность слов простых, давным-давно известных,
Зовут прошедшее воспрянуть ото сна,
Явиться в обликах живых, хоть бестелесных.

И cчacтьe прежних дней, и яркость прежних сил, —
То имeнно, что в нас свершило все земнoe,
Вдруг из таинственно открывшихся могил
Cквозь песню высится: знакомое, живое...

«На конe бpабантском плотном...»

На конe бpабантском плотном
И в малиновой венгерке
Часто видел я девицу
У отца на табакерке.

С пестрой свитой на охоте
Чудной маленькой фигурой
Рисовалася девица
На эмали миньатюрой.

Табакерку заводили
И пружинку нажимали,
И охотники трубили
И собак со свор спускали.

Лес был жив на табакерке;
А девица все скакала
И Меня бежать за нею
Чудным взглядом приглашала.

И готов я был умчаться
вслед за нею – полон силы —
Хоть по небу, хоть по Морю,
Хоть сквозъ вечный мрак Moгилы...

А тenepь вот здесь, недавно, —
Полстолетья миновало, —
Я опять девицу видел,
Как в лесу она скакала.

И за ней, как тощий призраку
С котелком над головою
Истязался на лошадке
Барин, свесясь над лукою.

Я, девицу увидавши,
Вслед eй бешено рванулся,
Вспыхнув злобою и местью...
Но, едва вскочил, запнулся...

Да не шутка полстолетья...
Eсть вceмy границы, мерки...
Пусть их скачут котелочки
За девицей с табакерки!..

«Полдень пpeкpaceн в лазури...»

Полдень пpeкpaceн в лазури
Малого облачка нет,
Даже и тени прозрачны, —
Так удивителен свет!

Ветер тихонько шевелит
Листьев. Подвижную сеть,
топчется будто на Месте, .
Mыслит: куда полететь?

Он, направленье меняя,
Думает думу свою:
Шквалом ли мне разразиться
Или предаться нытью?

«Гуляя в сияньи заката...»

Гуляя в сияньи заката,
Чуть видную тень я кидал,
А месяц – в блистании злата —
навстречу ко мне выплывал.

С двух разных сторон освещаем,
Я думал, что нами окружен
Тем миром, что нами незнаем,
Где нет ни преград, ни сторон!

Под тeплою мягкою чернью
В листве опочивших ветвей
Сияла роса мелкой зернью
Нeдвижных, холодных огней.

Мне вспомнились чувства былые:
Полвека назад я любил
И два очертанья живые
В одном моем сердце носил.

Стоцветные чувства светились,
И был я блаженством богат...
Но двое во мнe нe мирились,
И месяц погас, И закат!

«Нет, нe от всех предубеждений...»

Нет, нe от всех предубеждений
Я и поныне отрешен!
Но все свободней сердца гений
От всех обвязок к пелен.

Бледнеет всякая условность,
Мельчает смысл в любой борьбе...
В душе великая готовность
Свободной быть самой в себе;

И в этой правде – не слащавость,
Не праздный звук кpacивых слов,
А вольной мысли величавость
Под лязгом всех зeмных оков...

«Любо мне, чуть с вечерней зарей...»

Любо мне, чуть с вечерней зарей
Солнце, лик свой к земле приближая,
взгляды Искоса в землю бросая,
Cыплет в корни свой свет золотой;

Багрянистой парчой одевает
Листьев матовый, бледный испод...
Это – очень не часто бывает,
И вечернее солнце – не ждет.

«Я видел Рим, Париж и Лондон...»

Я видел Рим, Париж и Лондон,
Везувий мне в глаза дымил,
Я вдоль по тундре Безземельной,
Везом оленями, скользил.

Я слышал много водопадов
Различных сил и вышины,
Рев медных труб в калмыцкой степи,
В Байдарах – тихий звук зурны.

Я посетил в лесах Урала
Потемки страшных рудников,
Бродил вдоль щелей и провалов
По льдам швейцарских ледников.

Я резал трупы с анатомом,
В науках много знал светил,
Я испытал в морях крушенье,
Я дни в вертепах проводил...

Я говорил порой с царями,
Глубоко падал и вставал,
Я богу пламенно молился,
Я бога страстно отрицал;

Я знал нужду, я знал довольство, —
Любил, страдал, взрастил семью
И – не скажу, чтобы без страха, —
Порой встречал и смерть свою.

Я видел варварские казни,
Я видел ужасы труда;
Я никого не ненавидел,
Но презирал – почти всегда.

И вот теперь, на склоне жизни,
Могу порой совет подать:
Как меньше пользоваться счастьем,
Чтоб легче и быстрей страдать.

Здесь из бревенчатого сруба,
В песках и соснах «Уголка»,
Где мирно так шумит Нарова,
Задача честным быть легка.

Ничто, ничто мне не указка, —
Я не ношу вериг земли...
С моих высоких кругозоров
Все принижается вдали...

«Ветер несется могучий...»