Константин Фофанов - Полное собрание стихотворений

• Название: Полное собрание стихотворений
• Автор: Константин Фофанов
• Издательство: ИДДК
• Жанр: Поэзия
• Год: 2002

Константин Михайлович Фофанов родился в Петербурге. Отец поэта был небогатым купцом, торговавшим в столице дровами, дед – олонецкий крестьянин. Воспитывался Фофанов в дешевых частных пансионах, хорошего образования не получил. Печататься начал с 1881 г., первая книга его стихотворений вышла в 1887 г. Мрачные десятилетия 80-90-х годов, время политической реакции в стране, время упадка сил и идейного разброда среди русской интеллигенции, наложили на творчество Фофанова свою резкую печать. Фофанов выступал глашатаем «чистого искусства», стремился в своих стихах уйти от пошлой и грубой действительности в мир волшебной мечты. Сын «больного поколения», он чтил порывы борцов за народное благо, сочувствовал бедным и сирым, но в бессилии перед злом лишь противопоставлял ему чистую, поэтическую природу, слагая романтические сказки о цветах и растениях. Поэзия Фофанова окрашена в минорные тона; для нее характерна особая певучесть, щедрое разнообразие оттенков настроений, запечатленных в их мимолетности, зыбкость и приглушенность лирических образов. Порой его стих, порывистый и нервный, портят банальные «красивости». В 80-е годы Фофанов был одним из популярнейших поэтов. О нем тепло отзывались Лев Толстой, Майков, Чехов, его нежно любил Репин. Фофанов во многом оказался близок символистам, которые объявили его своим предшественником. Жизненный путь поэта был с юности отягощен постоянной нуждой, болезнью, невзгодами. Слава Фофанова к концу его дней уже закатилась. Умер он, оставив большую семью, полунищим.

---

Свет-княгиня платья красные

Износила без тебя,

Жарче солнца разгоралася,

Друга нового любя!”

Князь нахмурил брови черные,

Шлем надвинул на глаза.

То не волны расшумелися -

В сердце вспыхнула гроза.

Он быстрее ветра буйного

В терем княжеский идет

И затворы самодельные

Размыкает у ворот.

Спят покои сном таинственным,

Только грустная луна

Смотрит в окна, как преступница

Уличенная, бледна.

Входит князь во дверь дубовую,

По царьградскому ковру -

В спальню, к пологу желанному,

К заповедному одру.

Крепко спит княгиня юная,

В грезах дышит горячо.

Точно змеи, косы черные

Упадают на плечо.

Славный князь глядит, нахмурился,

В сердце холод и тоска,

И взялась за меч воинственный

Задрожавшая рука.

Он глядит и думу думает,

Злобу темную тая:

“Ты ждала ль меня, изменница,

Подколодная змея?

Наложу печать я мертвую

На горячие уста,

Побледнеешь ты, румяная,

Как венчальная фата”.

И на шею лебединую

Тяжко рухнул княжий меч.

И, не белая жемчужина -

Голова упала с плеч!

А красавица княгинюшка

Честь, как схимница, блюла,

Всё ждала супруга милого,

Всё до нитки сберегла.

В кладовых лежит нетронутым

Все хозяйское добро:

В бочках пиво, меды крепкие,

Жемчуга и серебро.

Красны платья не изношены,

Утварь звонкая цела,

И шелками скатерть вышита

Для дубового стола.

Спят покои сном таинственным,

Только тихая луна

Светит в окна, как покойница

Неподвижная, бледна.

Грустно князю одинокому,

Ретивое жжет укор.

Он коня седлает быстрого,

Выезжает на простор.

Выезжает в поле чистое,

Пышет жизнью вольный конь.

А у князя взор туманится,

Душу высушил огонь.

То не призраки холодные,

Не туманы от земли -

Две наветчицы, две странницы

Показалися вдали.

“Стойте, лютые разлучницы!

Здесь устанете вы навек!”-

Молвил князь и вещим странницам

Гневно головы отсек!

Март 1892

ВЕСЕННЯЯ ПОЭМА

1

Когда они сошлись, ей было двадцать три.

Ему – семнадцать лет… Расшпилив темный локон

И тканями гардин завесив стекла окон,

Она делила с ним восторги до зари.

Ей нравилося в нем неловкое смущенье,

Невинность важная, и первые томленья,

И слезы ревности в потупленных очах,

Когда она друзей, смеясь, именовала

И медленной рукой альбом перебирала,

Где лица строгие во фраках, в орденах

Таились: все дельцы, артисты и вельможи,

Иные лысые, в задумчивых очках,

Непогрешимостью на схимников похожи.

А он в ней все любил, все нравилось в ней, нежной,

Порой мечтательной, капризной иль небрежной:

Ее язвительный и скромный разговор,

Душистый будуар, ковры и занавески,

И ваз затейливых расписанный фарфор

Восточной прихотью в цветные арабески.

И нравилось ему, что, скрытая от всех,

Их страсть была полней в таинственном романе,

Что негою звучал ее картавый смех,

Что имя у нее ласкательное – Фанни.

Как часто проводил, бывало, с ней вдвоем

Он, юный, влюбчивый, зимою вечер длинный.

И было все полно в мерцающей гостиной

Ее присутствием, как тихим божеством.

Порой ее черты мгновенная тоска

Темнила: прошлое ль вставало из тумана?

Она, смотря в камин, молчала и слегка,

Как спугнутым крылом, смущенная рука

Играла веером с решеткою экрана.

И вдруг, согнав с чела, как облако, печаль,

Садилась весело за томную рояль.

Он подымал пюпитр, спешил раскрыть ей ноты,

Накинуть на плечи оброненную шаль.

И вот мелодия, исполнена дремоты,

Сперва едва слышна, как тайная печаль.

Потом она журчит, рыдает и трепещет,

Как в наслаждении изнывшая любовь,

И снова чуть звенит и, разгораясь, плещет

И тихой жалобой вдали смолкает вновь.

2

А утром снова был он в корпусе, счастливый,

С улыбкой тихою на розовых устах,

С горячей бледностью в взволнованных щеках,

В движеньях медленный, как лень – неторопливый;

И как он был хорош, влюбленное дитя,

Когда, склонив чело, угрюмо сдвинув брови,

Забывши свой урок, смолкал на полуслове,

Ресницы темные, как дева, опустя.

Наставник хохотал, тряслися аксельбанты:

“Должно быть, с барышней вчера играли

в фанты”,-

Он говорил, смеясь, и, потрепав шутя

За робкое плечо, он прибавлял: “Довольно!”

Но, добродушием смущенный старика,

Виновный юноша краснел до слез невольно,

И горечь слез глотал, стыдясь духов платка.

3

Расцвел зеленый май. Он ехал вместе с ней

В плетеном тильбюри. Душистый сумрак парка

Пронизан был вокруг, томительно и ярко,

Прозрачным золотом полуденных лучей.

Впервые жизнь весны ему казалась полной.

Любовью светлою, надеждами богат,

Он мир благословлял, и зелени был рад.

Но ей в лицо глядел, счастливый и безмолвный;

Как удочка, поник склоненный хлыст

В ее руке, обтянутой перчаткой,-

Порой с ветвей, как бы склонясь украдкой,

Ее щеки касался свежий лист.

Вдруг на одном из поворотов сада

Раздался топот, мчалась кавалькада,

Вздымая пыль, и стройный бег коней

Перебивал звучащий говор звонко

И резвый смех: то мчались в глубь аллей

Три всадника, и с ними амазонка.

Один из них, учтиво приподняв

Лоснящийся цилиндр, смеялся Фанни взглядом

И, удержав коня, поехал с нею рядом.

“Ах, боже мой, вы здесь, опять в России,

граф”,-

Смущенно просияв, она ему сказала.

А граф на юношу прищурился сначала,

Потом, в своей руке держа ее ладонь,

Он медленно прижег на ней два поцелуя.

Меж тем, под седоком волнуясь и танцуя,

Расчесанным хвостом махал горячий конь.

“Я здесь всего три дня, и вновь уеду скоро”.

И полился родник живого разговора,

Парижского “козри” изысканный язык.

И Фанни, оживясь, как птица щебетала,

Ее влюбленный паж алел, как мак, сначала,

Потом он побледнел, нахмурился, поник,

И трепет и борьба в душе его тревожной,-

Сменилася любовь тоской ревнивых дум,

Какой он стал смешной, какой он стал ничтожный!

Уж он не друг ее, он только жалкий грум.

Граф обещал бывать у Фанни на обедах

И вечер проводить по-прежнему в беседах,

Припомнить старину, забытую в пять лет.

А юный паж ее молчал, чело нахмуря.

От ревности бледней, чем лилий внешний цвет,

Темнее, чем волна, когда кипит в ней буря,

Он молча хоронил в душе своей упрек,

Он ревности своей робел, как первой ласки,

А Фанни делала приветливые глазки

И юношу влекла в свой летний уголок,

Где за плетнем живым подстриженных акаций

Палаццо высится, сверкает чистый пруд,

Где розы ранние пестреют и цветут

Перед подножием окаменелых граций.

4

И вот они втроем. Весенний мрак – прозрачен.

В румяных небесах сошлась заря с зарей.

Граф ласков и шутлив, но паж влюбленный

мрачен,

А Фанни – весела… Небрежною рукой

Ей граф открыл рояль. Склоняясь к Фанни нежно,

Ой просит, чтоб она сыграла что-нибудь

Из прежнего, когда так дружно, безмятежно

Они вступали в жизнь, как на победный путь.

И Фанни, бледная, очей не поднимая,

Садится за рояль в прозрачном блеске мая.

В окне открытом упоенный сад

Задумчиво дремал в ночном покое;

К ним в комнату струили аромат

Росистые сирени и левкои.

И вот, из мрака выпорхнув стремглав,

Покинув ложе благовонных трав,

В окно влетел веселый мотылек,

И биться стал о белый потолок,

И, очертив волнообразный круг,

На пламень свечки налетел он вдруг.

Он налетел, – раздался звук глухой -

Так чикают ружейные осечки,-

И мертвым пал, обманутый мечтой,

На стеарин обтаявшейся свечки.

А музыки торжественный прилив

Всё выше рос… кипел и волновался…

Над смертью звук ликующий смеялся

И жизнь будил, надежды схоронив.

В своем углу, угрюм и одинок,

Как бурею расшатанный челнок,

Весь ревностью мучительной окован,

Весь звукам, и разбит и очарован,

Влюбленный паж томился и молчал.

И блеск свечей, все дальше уплывая,

Его очам денницу зажигал

Прекрасного, но гибельного рая…

И вот аккорд… Еще один аккорд,

И смолкло все! Как изваянье бледный,

Он все молчал, угрюм мечтой победной

И ревностью мучительною горд…

Все кончено! Яснеет небосклон.

Шатаяся, от Фанни вышел он,-

И ночь не спал: всё плакал, всё томился,

И утром, на заре, он с жизнию простился,

И с громом выстрела исчезла жизнь, как сон.

Рассеялся дымок, и вместе с синим дымом

Исчезла страсть пажа в дыму неуловимом,

Как греза бледная, как звук из-под курка,-

Развеялась любовь, развеялась тоска!

Он умер! Почему? У всех один ответ,

Мучительный, как ложь: причина – неизвестна!

Ужели юности в просторном мире тесно?

Ужели тесным дням простора в жизни нет?