Альберт Вандаль - Разрыв франко-русского союза

• Название: Разрыв франко-русского союза
• Автор: Альберт Вандаль
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-233-8, 5-85880237-0

«Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во время Первой империи» – одно из самых известных сочинений крупнейшего французского историка, члена Французской Академии графа Альберта Вандаля (Albert Vandal) (1853-1910). Этот фундаментальный трехтомный труд был впервые издан во Франции в 1891-1893 годах и удостоен первой премии Гобера, затем он многократно переиздавался в конце XIX – начале ХХ веков. В книге раскрываются корни политического устройства Новой Европы, которое создавалось в начале XIX века в ходе наполеоновских войн. Франция и Россия в тот период играли ключевые роли в европейской политике. В своем глубоком, основанном на огромном количестве источников, исследовании Альберт Вандаль показывает, как шаг за шагом обе державы и их императоры подходили к войне 1812 года, решившей судьбы России и Европы. В рассмотрении политических событий исследуемого периода историк делает акцент на взаимоотношениях Александра I и Наполеона, их личных качествах и психологии.

---

В этом месте вторжение идет безостановочно, нескончаемо, корпус за корпусом. После семидесяти пяти тысяч Даву, после двадцати тысяч кавалеристов Мюрата, после гвардии идут двадцать тысяч солдат Удино – третий корпус в полном составе. На смену этих масс : прибывают другие. Сперва три дивизии Нея. Идя из более отдаленных мест, они усиленными переходами догоняют армию. После них подходят еще войска – новые авангарды, новые штабы, новые плотно сомкнутые к ряды колонн. Всюду пестрота мундиров и необычайное разнообразие народностей. Легкая конница баварцев и саксонцев смешалась с нашими кирасирами; поляки распределены по всем кавалерийским корпусам; бригады Гессена и Бадена представляют Германию в составе императорской гвардии; затем развернутый в бригаду голландский полк, пополненный корсиканскими, флорентийскими и римскими рекрутами, вюртембержская пехота, замкнутая между двумя французскими дивизиями. Несмотря на стечение народов и на загромождение местности, операция продолжается в том же порядке, с тем же рвением. Между тем, вслед за великолепным утром, за благодетельной утренней прохладой наступила убийственная жара. Небо начало заволакиваться; по потемневшему горизонту пошли гулять багровые отблески, засверкала молния. Вскоре разразилась гроза, и ураган с проливным дождем обрушился на наши батальоны. Они встретили его, не дрогнув. “Эта бесполезная ярость неба против земли”[611] представляла чудную картину, – пишет в своих воспоминаниях один гвардейский офицер, фанатичный поклонник императора. Впрочем, гроза скоро прошла; первое испытание было непродолжительно. Переправа ни на минуту не была прервана, и войска всех родов оружия без остановки проходили по прочно наведенным мостам. Она продолжалась в течение сорока восьми часов, 24-е и 25-е, день и ночь. 26-го пришли к реке кирасиры и драгуны Груши, которыми и завершился весь наличный состав войск, переведенный самим императором на правый берег.[612]

При вступлении на неприятельскую землю каждый корпус получал свое направление и шел к указанному ему более или менее далекому посту. Начались усиленные, трудные, установленные по воле императора переходы при такой удушливой влажной жаре, которая заставляла наших ветеранов жалеть о знойной Испании. Иногда, чтобы забыть о своей усталости, войска принимались петь. Полковой запевала начинал какую-нибудь народную песню, какой-нибудь популярный куплет, а пехотинцы хором подхватывали припев, ритм которого подбадривал их и облегчал движение. Старинные песни наших провинций – бретонские, провансальские, пикардийские, нормандские, то грустные, то веселые, то восторженные, то заунывные, служили нашим ссыльным солдатам как бы вестью с родины, как бы воспоминанием о семейном очаге, и неслись вместе с ними в эти далекие края, где никогда не видали людей с Запада. Эти люди покорно двигались вперед; они доверчиво шли на Север, к неизвестному будущему, и с удивлением присматривались и к почве, столь не похожей на наши веселые поля, и к бесплодной, немой, холмистой и все-таки однообразной местности, где точь-в-точь повторялись одни и те же рельефы, где с неизменным однообразием следовали одна за другой все те же картины; они с удивлением смотрели на страну, которой нет конца и где все так похоже одно на другое. Люди шли то по топкой грязи, то по пыльным дорогам, проходили по унылым березовым и буковым лесам, карабкались по песчаным холмам. Начался поход, продолжительность которого не поддавалась никакому определению; Россия засасывала наши колонны в свои бездонные пучины.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРИБЫТИЕ В ВИЛЬНУ ПОСЛЕДНИЕ ПЕРЕГОВОРЫ

Военный совет Александра. – Разноголосица. – Поездки по окрестностям Вильны. – Влияние Александра на женщин. – Праздник 24 июня; дурное предзнаменование. – Известие о вторжении неприятеля приходит к царю во время бала; невозмутимое спокойствие Александра. – Рок и Промысел Божий. – Инстинктивное отступление. – Миссия Балашова. – Предложение примирения in extremis; причины и истинная цель этого шага. – Балашов на аванпостах. – Встреча с неаполитанским королем. – Прием Даву. – Наполеон хочет принять русского посла только на другой день после победы. – Он узнает об отступлении русских. – Его разочарование. – Он ускоренным маршем отправляет свою армию на Вильну. – Первые признаки разложения армии. – Вступление Наполеона в Вильну; ледяной прием; пожар магазинов. – Запоздалые, принудительные овации. – Император упорно хватается за надежду отрезать и захватить в плен часть русских войск. – Непрерывные грозы; стихии ополчаются против нас. – Жертвы грозы. – Неприятель ускользает и испаряется. – Неоправдавшаяся радость. – Колонна Дорохова в большой опасности: ее исчезновение. – Неудачное начало кампании. – Холодное отношение литовцев. – Наполеон решает принять Балашова. – Продолжительный и достопримечательный разговор с Балашовым. Жесткие речи. – Цель императора – заставить Александра дрожать за свою личную безопасность и довести его до быстрой сдачи. – Балашов за императорским столом. – Знаменитые ответы. – Оскорбительные слова Наполеона Коленкуру; решительный отпор. – Отъезд Балашова. – Протест Коленкура; просьба об отставке. – Терпение императора: каким образом прекращает он сцену. – Окончательное прекращение всяких отношений между императорами. – Война наступает непосредственно за разрывом

I

В тот день, когда Наполеон во главе двухсот тысяч человек переходил Неман, граф Ростопчин, назначенный губернатором Москвы, писал царю: “У вашего государства два могучих защитника – пространство и климат. Русский император грозен в Москве, страшен в Казани, непобедим в Тобольске”.[613]

Не все лица, входившие в состав военного совета Александра, держались такого мнения. В недели, непосредственно предшествовавшие вторжению, имели место горячие споры. Сторонники нападения ожесточенно, яростно отстаивали свои идеи. Другие советники настаивали, чтобы, по крайней мере, перед Вильной дано было сражение, чтобы Польша не была уступлена без боя. Почти все осуждали официально принятый план Фуля, но никто не мог сказать положительно, чем его заменить. Заседания совета лихорадочно следовали одно за другим, не приводя ни к каким результатам. В дело вмешались интриги; Армфельт бесновался, “из кожи лез”.[614] Он называл Фуля злосчастным человеком, исчадием ада; говорил, что проклятый немец, обезьянничающий с Веллингтона, был помесью “рака с зайцем”.[615] Вольцоген – тень и отражение Фуля – в свою очередь, называл Армфельта “интриганом, пользующимся дурной славой”[616]; Паулуччи критиковал все вкривь и вкось; Беннигсен поминутно менял мнения и противоречия самому себе; главный интендант Канкрин считался образцом бездарности; умевший хорошо сражаться, но плохо говоривший Барклай мог бы сказать много замечательного, но ему не удалось ничего высказать. Старик Румянцев, едва оправившийся от апоплексического удара, с сокрушительным сердцем, с искривленным гемиплегией[617] ртом, гримасничая, присутствовал при крушении своей системы, своих надежд на мир.[618]

Постоянный прилив иностранцев, стекавшихся со всех сторон в главную квартиру, усиливал и без того невообразимые беспорядок и смятение этой Вавилонской башни. Один за другим явились прусский ex-министр Штейн, швед Таваст, английский агент Бентинк; все они вмешивались в прения и усиливали разлад. Армия была прекрасная, хорошо налаженная; администрация– разнуздана; командный состав ненадежен, не дружен, плохо осведомлен о намерениях и силах противника. Как будто война, предусмотренная, предрешенная восемнадцать месяцев тому назад, застала врасплох весь штаб. Что же касается императора, то, не видя в плане Фуля какого-нибудь чуда, он все-таки остановился на нем, ибо нужно же было иметь какой-нибудь план, тем более, что для замены его не было найдено лучшего. Собственно говоря, царь надеялся победить независимо от талантов и операций своих генералов. Он основывал свои надежды на силе своей воли, на решении сопротивляться без конца, упорно, до последней крайности; на том, что борьба будет в стране, которая как бы самой природой была создана и приспособлена для бесконечного сопротивления.

После дня, проведенного среди вздорных интриг и вечно спорящих советников, он посещал по вечерам соседние замки, где приводил в восторг хозяев своей знаменитой любезностью, своей чарующей простотой, своим полными обаяния разговорами, в которых блистал его живой и тонкий ум. Он был любезен со всеми, внимателен к старикам и женщинам. После обеда он просил дам сесть за фортепьяно, внимательно слушал их любимые романсы и любезно переворачивал страницы нот. Он любил ездить по деревням, где охотно присаживался у домашнего очага простолюдинов, и вызывал их на разговоры, разоблачая себя только при отъезде каким-нибудь щедрым подарком, какой-нибудь милостью, которые делали людей счастливыми. В этом внимании к своим литовским подданным, в этой отеческой заботливости он видел средство сделать их глухими к предложениям грабителя.[619]