Альберт Вандаль - Разрыв франко-русского союза

• Название: Разрыв франко-русского союза
• Автор: Альберт Вандаль
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-233-8, 5-85880237-0

«Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во время Первой империи» – одно из самых известных сочинений крупнейшего французского историка, члена Французской Академии графа Альберта Вандаля (Albert Vandal) (1853-1910). Этот фундаментальный трехтомный труд был впервые издан во Франции в 1891-1893 годах и удостоен первой премии Гобера, затем он многократно переиздавался в конце XIX – начале ХХ веков. В книге раскрываются корни политического устройства Новой Европы, которое создавалось в начале XIX века в ходе наполеоновских войн. Франция и Россия в тот период играли ключевые роли в европейской политике. В своем глубоком, основанном на огромном количестве источников, исследовании Альберт Вандаль показывает, как шаг за шагом обе державы и их императоры подходили к войне 1812 года, решившей судьбы России и Европы. В рассмотрении политических событий исследуемого периода историк делает акцент на взаимоотношениях Александра I и Наполеона, их личных качествах и психологии.

---

Из Кенигсберга император спешит к своим колоннам. Из них пришедшие раньше снова со всех сторон выступают в поход, отставшие же, не останавливаясь, продолжают двигаться вперед. По мере того, как он догоняет их, он делает им осмотр. По его приказанию на улицах деревень выстраиваются перед ним полки; барабаны бьют поход, играет музыка, и эти сцены, всегда приводящие в волнение, веселят сердца солдат[598]. Таким образом, император добирается до передового корпуса Даву. Гвардия только что нагнала этот корпус и следует за ним в недалеком расстоянии. Тут он находится среди самой красивой, самой здоровой и самой стойкой части своей армии, среди бесподобных войск, которых еще не коснулся зарождающийся в других корпусах упадок дисциплины. Но служба по снабжению армии и тут оставляет желать многого, ее неисправность вносит некоторый беспорядок. Наполеон старается улучшить эту службу, довести до совершенства; эта забота неотступно преследует его. “В этой стране, – пишет он своим помощникам, – самое главное – хлеб”.[599] Чтобы теперь же обеспечить правильность распределения хлеба и сделать на будущее время обильный его запас, он увеличивает число военных пекарен. По его приказанию во многих местах устанавливаются и топятся переносные печи, в которых легионы солдат-работников пекут хлеб. Эти походные печи перемешиваются вместе с корпусами; они приходят прежде всех на места биваков, где работают целый день, а ночью горизонт на далеком пространстве светится от них заревом пожара. Император лично руководит устройством этих подвижных мастерских; он постоянно посещает их, осматривает, заботится, чтобы они всегда были снабжены всем необходимым. С этих пор он идет вместе с передовыми корпусами и, став во главе колонн, упорядочивает и ускоряет движение войск, прибавляет шагу. 17-го ночует в Инстербурге, 19-го в Гумбиннене, и расстояние до Немана сокращается с каждым днем.

В Гумбиннене прибыл в главную квартиру курьер из нашего посольства в России. Он приехал прямо из Петербурга и привез известие, что император Александр, не довольствуясь тем, что выпроводил Нарбонна, отказался принять и Лористона, запретив ему приехать в Вильну. Таким образом, царь нарушил правила международной вежливости и общепризнанные права посланников и этим еще раз доказал свое желание уклониться от всякого нового обсуждения. Наполеон отметил эту выдающуюся обиду. Он затаил ее в своей душе, решив воспользоваться ею в том случае, если бы русские после начала враждебных действий захотели открыть прения и стали бы оспаривать его права оскорбленного.

21-го рано утром он приехал в Вылковишки. Отсюда до Немана оставалось приблизительно семь лье пути по лесистой, песчаной, усеянной холмами местности. В Вылковишках он остановился на несколько часов и в этом скромном местечке, в этом жалком скопище крытых соломой избушек, пока вокруг него располагались семьдесят пять тысяч человек Даву, продиктовал горячую прокламацию, в которой призывал своих солдат “ко второй польской войне”[600].

Прокламация была отправлена всем корпусным командирам с приказанием прочесть ее перед фронтом полков, когда они подойдут к Неману и будут готовиться к переправе. Он решил, что в эту торжественную минуту она произведет на их воображение более сильное впечатление и вызовет среди них пламенный энтузиазм. Остальную часть дня Наполеон употребил

на принятие необходимых мер, чтобы на следующий день – 23-го – вся его армия подтянулась к Неману и стала позади лесистых холмов, идущих вдоль левого берега. На этой последней остановке он отдал наиподробнейшие приказания; он указал Даву, Удино, Нею и командующему гвардейской пехотой герцогу Тревизу их путь и их назначение. Движение войск должно было начаться перед рассветом и производиться быстро – так, чтобы все полки аккуратно явились к назначенному времени и заняли свое место на громадном сборном пункте. Но сам он в пылу увлечения не ждет, пока пройдет ночь, пока войска снимутся с биваков. Он решает, что в этот раз не пойдет с ними; он покидает их и выезжает вперед.

Под вечер он въехал в большой сосновый бор, окаймлявший берег реки, поужинал в доме ксендза маленькой, затерянной среди леса деревушки, и задал ксендзу ряд вопросов. “За кого молитесь вы, – спросил он,—за меня или за русских? – За Ваше Величество, – ответил тот. – Как поляк и католик, – продолжал он, – вы должны это делать”. И приказал выдать ему двести наполеондоров.[601] В одиннадцать часов он снова сел в карету и отправился дальше в сопровождении Дюрока, Коленкура и Бессьера – своих обычных товарищей по путешествию и войне, оставив далеко позади себя остальную свиту, главную квартиру и экипажи. Из офицеров генерального штаба только один – адъютант графа Лобау, будущий маршал Кастельянт, мог угнаться за ними, сделав двадцать восемь лье на одной и той же лошади. Окруженный слабым конвоем, но находясь под защитой кавалерийских отрядов, которые во всех направлениях производили рекогносцировку местности, император обгоняет идущую по дороге пехоту, обгоняет головные колонны, обгоняет конные форпосты и едет прямо к Неману, горя нетерпением увидать реку и наметить место переправы.

Он отдал строгое приказание, чтобы ни одна часть французской кавалерии, ни один отряд наших войск не показывались на берегу. Только несколько офицеров, между прочими, генерал Гаксо, были посланы для производства съемки очертаний реки; но им приказано было выполнить это поручение в строжайшей тайне – так, чтобы их не заметили. Надеясь, что русские еще не знают, что мы так близко подошли к ним, все еще думая обмануть их бдительность до момента переправы через Неман, рассчитывая неожиданно для них выполнить эту гигантскую операцию, император заботился о том, чтобы вид французского мундира не указал им преждевременно на близость опасности. “Необходимо, – сказал он, – чтобы первый пехотинец, которого видит неприятель, был понтонер”.[602] Только несколько эскадронов варшавских улан и варшавской легкой кавалерии стояли на охране на левом берегу реки; но в их присутствии не было ничего подозрительного, ибо они находились на собственной территории и уже несколько месяцев занимали эту позицию. Русские офицеры, осматривавшие из Ковно в зрительные трубы горизонт, давно привыкли видеть их.

Ночью с 22 на 23 июня, один из этих полков – 3-й полк легкой кавалерии – расположился на биваках в закрытой местности, в полутора лье от Немана, у дороги, которая идет из Вылковишек к реке, против самой Ковны. В это время, особенно на этой широте, ночи очень короткие. Темнота держится очень продолжительное время в промежутке между продолжительными сумерками и долгим рассветом, которые едва оттеняют природу своим прозрачным покровом. В два часа ночи, когда забелевшее небо предвещало уже близость рассвета, кавалеристы спали еще на земле тяжелым, непробудным сном, подле сложенных в козла лик. Вдруг раздался громкий звон бубенчиков и шум долее. Запряженный шестеркой дымящихся, покрытых лотом лошадей почтовый экипаж, окруженный несколькими всадниками, останавливается на дороге. Из него быстро выходит путешественник со своим спутником; это император и Бертье. Император весь в пыли, лицо его пожелтело и осунулось от утомительного путешествия. Его тотчас же узнают и окружают. Польские офицеры, захваченные врасплох спящими, сконфуженные, суетятся около него. Выйдя из экипажа, император осматривается, наводит кое-какие справки. В нескольких стах метров впереди виднеются первые дома польской деревни Алексота, где кончается дорога; дальше – река и неприятель. Из деревни, расположенной на возвышенности, господствующей над Неманом, открывается вид на Ковно. На эту-то возвышенность и хочет император прежде всего пойти на разведку.[603]

Но не привлекут ли внимание неприятеля его мундир, эполеты и шляпа с трехцветной кокардой, не возбудят ли они тревогу? Не нарушит ли он собственного приказания, преждевременно показав врагу француза? Ничего подобного! – говорит он. Он пойдет incognito, переодевшись. И вот в открытом поле снимает он мундир офицера гвардейских егерей и надевает снятый с польского полковника сюртук. Затем он требует подходящий к новому костюму головной убор. Ему подают уланский кивер. Он рассматривает его, примеряет, находит, что он слишком тяжел, и берет простую фуражку; заставляет переодеться и Бертье. В этом странном наряде в сопровождении группы офицеров они и направляются к деревне. Император приказывает открыть самый зажиточный дом, окна которого выходят на реку. Теперь с этого наблюдательного поста он может любоваться тяжелой массой воды, катящейся у его ног; за ней он различает правый берег и видит Россию.

В незначительном и угрюмом городе Ковно с белыми постройками католического монастыря на окраине не было видно никакого оживления, никакой жизни: он казался не то необитаемым, не то покинутым; ничто не указывало на присутствие в нем многочисленного войска, на приготовления к обороне. Вправо и влево от него тянулся песчаный, местами покрытый травою, берег, а далее виднелись сливавшиеся с горизонтом мягкие контуры пересеченной местности, пестревшей лесом и кое-где разбросанными постройками. В этой развернувшейся перед ним при слабом свете приближающегося рассвета картине Наполеон читал, как на карте. Он быстро схватил главные рельефы местности, значение и направление ее линий.