Альберт Вандаль - Второй брак Наполеона. Упадок союза

• Название: Второй брак Наполеона. Упадок союза
• Автор: Альберт Вандаль
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-233-8, 5-85880-236-2

1

---

Курьер Фортье передал мне депешу Вашего Превосходительства от 30 июля[659] в тот момент, когда я готовил к отправке прилагаемые при сем депеши, которые, главным образом, дают ответ на различные вопросы, по поводу которых Ваше Превосходительство развивает мысль Императора. Что же касается меня лично, мне остается только сокрушаться, видя, что Его Величество думает, будто я только и делаю, что говорю комплименты. Если бы кто-нибудь мог подслушать у дверей в продолжение трех лет, как я имею честь служить ему на этом трудном посту, может быть, он был бы более справедлив ко мне. Будущее докажет, был ли я ему верным слугой и ошибался ли я. Я даю точный отчет обо всем. Конечно, правдивая и точная передача – мой долг, но из нее Ваше Превосходительство должны были убедиться, что я всегда выступал во всеоружии против Англии. Я должен поистине сказать, что, по моему мнению, петербургский кабинет держится в этом отношении столь же определенно, как и я. Моя переписка и дела доказывают, герцог, что в моем (поведении я всегда руководствовался приказаниями Императора и моей преданностью его воле. Император находил, что я слаб. Здесь меня упрекают в обратном. Во всяком случае, я во всем буду действовать согласно вашим предписаниям.

Петербург, 19 сентября 1810 г.

ГОСПОДИН ГЕРЦОГ,

…Если мы не имеем видов на Польшу, Россия хочет союза. А так как подобные виды не могут быть в интересах нашего кабинета, то дела пойдут сами собой, и всякий другой – как я уже имел честь писать Вашему Превосходительству – поведет их лучше меня, ибо я не могу освободиться от памятных событий в духе Тильзита и Эрфурта, а, между тем, эти события делаются стеснительными при ведении политики, в которую тысяча обстоятельств внесли много нового, хотя основы ее и остались неизменными. Скажу вам, герцог, что, по глубокому моему убеждению, русские думают только о том, чтобы кончить турецкие дела, (которые, несмотря на сильное и прекрасное войско, не ведутся генералами успешно), что они хотят владеть только тем, что приобретут, и затем ждать у моря погоды, пока мир с Англией – предмет их главных желаний, не восстановит всеобщего благоденствия. Император слишком мудр для того, чтобы безумными приготовлениями к нападению, равно как неисполнением своих обязательств по поддержанию континентальной системы, вовлекут себя в конфликт с нами. Постарайтесь же, герцог, поддерживать здесь дружеское и мирное настроение в то время, как гений Императора будет водворять мир на Пиренейском полуострове. Восстановите доверие, постарайтесь убедить князя Куракина и императора Александра в том, о чем я неустанно говорю здесь, что испанские дела, которые, вместе с принятыми нашими союзниками мерами, должны принудить Англию к миру, имеют слишком большое значение в обшей совокупности дел, которыми занят наш повелитель, чтобы ему могла прийти в голову мысль причинить беспокойство России из-за столь далекой от него Польши. К величайшему моему огорчению, мои убеждения не действуют. Убедить можете только вы и – повторяю это – действуя через другого посланника, хотя император Александр и относится ко мне крайне милостиво. Что касается государя, мне кажется, его считают не тем, что он есть, его считают слабохарактерным и обманываются. Несомненно, он способен мириться со многим, что делается ему наперекор, умеет сдерживать свое неудовольствие, но он делает это только потому, что его цель – всеобщий мир и потому, что он надеется достигнуть этой цели без жестоких потрясений. Но его уступчивость строго определена, он не выйдет из того круга, который себе наметил, это человек железный, он не уступит, ибо преобладающей особенностью в его характере, от природы доброжелательном, искреннем, прямодушном, с возвышенными чувствами и принципами, является несомненно упорным трудом выработанное поразительное искусство скрывать свои мысли, а это указывает на упорство характера, которое вряд ли что может сломить. Угадать этот предел, ибо император не пойдет дальше него, будет зависеть от искусства кабинета и таланта человека, которому придется вести с ним дела. Раз недоверие государя будет возбуждено, самые убедительные доводы покажутся ему подозрительными и еще более вооружать его против того, что он смотрит, как на противное его интересам. Не видя у нашего кабинета никакого повода задирать русского государя, никакой существенной выгоды вызывать в нем опасения, я, без преувеличения, скажу, что, чтобы заставить этих людей предпринять что-нибудь против нас, нужно тащить их за уши, а потому каждый, кто будет держаться с достоинством и на законной почве, будет не только годен заместить меня, но даже вести дела лучше меня, если Император соблаговолит оказать мне некоторое доверие и обратит хоть немного внимания на мои предыдущие депеши и мысли, которые я позволяю себе высказать в этом письме. Благоволите, герцог, исходатайствовать мне его соизволение, дабы зима не пригвоздила меня к кровати в Петербурге. Может быть, мне необходимо будет вернуться сюда? Я преклонюсь пред этим! Но, когда я лишен способности двигаться, Император не может отказать мне в разрешении поехать брать ванны в Бареже, тем более, что пользование ими в первый год моего флигель-адъютантства поставило меня на ноги. Я настаиваю на этом, ибо очень страдаю. Смею надеяться, что Император с прежней добротой взглянет на одного из своих старых слуг, и что Ваше Превосходительство в скором времени уведомите меня о моем замещении.

Петербург, 15 ноября 1810 г.

ГОСПОДИН ГЕРЦОГ,

Считаю долгом принести Вашему Превосходительству мою благодарность за письмо, которое вы были так любезны прислать мне, за вашу доброту к Рюминьи и за участие, которое вы принимаете во мне. Состояние моего здоровья нуждается в вашем участии более, чем когда-либо. Будьте добры почаще вспоминать о моих усиленных просьбах и снова представить их на благоусмотрение Императора.

Положение здесь без перемены. Мне кажется, что намерения хорошие; недоверие же и беспокойство все те же: вы наш термометр. Улучшит ли положение приезд Чернышева?[660] Мне ничего не говорят, но не трудно заметить, что обижены. Его ли докладом, письмом ли, которое Ваше Превосходительство поручило ему передать мне, я еще не знаю. Жалуются, что мы не оказываем им доверия. Наши подозрения, равно как и сообщения в наших газетах о прибытии в Россию большего количества судов, тогда как с 15 сентября не пришло с грузом и пятнадцати, называются здесь недоброжелательством. В этом видят намерение заблаговременно заявить о своих обидах, чтобы создать общественное мнение и подготовить его к переменам. Здесь убеждены, что сделали больше других государств, и что мы извлекаем барыш из принятой против Англии системы. Ставят себе в заслугу, что ради нас пожертвовали своей торговлей, своим вексельным курсом, и даже, честно помогая нам против Австрии, своей безопасностью, тогда как мы, вопреки принятым обязательствам, воспользовались их содействием в войне с Австрией для восстановления Польши. Правительство считает, что имеет право на нашу благодарность, а император Александр – на доверие императора Наполеона. Вот мнение кабинета. Что же касается его направления, оно не меняется, и поступки и настроение по-прежнему против Англии. Кронштадт закрыт льдом, скоро будут закрыты и другие порты. Впрочем, по всему видно, что чиновники, состоящие на службе в портах, действительно следят, и убедились, что императору угодно, чтобы воля его исполнялась.

Что же касается дел вообще, то я думаю, что несколько иной тон писем, предназначенных для прочтения,[661] и некоторая доза лести значительно облегчат их ведение. Угрожающим тоном здесь ничего не добьешься, он вызовет только большую скрытность. Нас могут бояться, поэтому на ссору с нами не пойдут. Но, вместе с тем, здесь слишком самолюбивы, слишком велико здесь сознание собственной силы, чтобы уступить нам по известным пунктам. Высказывая это мнение, я говорю истину, в которой убедился за несколько лет пребывания здесь. Воспитание и характер императора Александра сделали его чрезвычайно восприимчивым и чувствительным к вниманию и, я думаю, что на его любезность можно отвечать только взаимностью. Он хочет быть рыцарем в своих политических сношениях. Зачем изменять эту хорошую склонность, которая вносит долю искренности и благородства в почти вынужденную скрытность царствующих особ, тем более, когда в глубине характера императора скрывается упорство, которое нужно остерегаться затрагивать? Император, наш августейший повелитель, может быть, и не подозревает, какую пользу он мог бы принести своим интересам, если бы был осторожнее в вопросе о Польше и в некоторых своих поступках, причем и политика его шла бы своим ходом.

Я должен вернуться к письмам, которые Ваше Превосходительство адресует мне в надежде, что русское министерство прочтет их, ибо при существующем между нами расстоянии эта манера объясняться имеет то неудобство, что не всегда бывает кстати. Я не в силах устроить, чтобы здесь были всем довольны, а, следовательно, чтобы и вы были всегда довольны мной, но будьте уверены, что у меня нет недостатка ни в характере, когда нужно добиться успеха, ни в гордости, когда нужно напомнить, от чьего имени я говорю. Я знаю среду, с которой имею дело, и думаю, что доказал это. Чтобы покончить с вопросом о письмах, я думаю, – и конечно, моя идея не представляет выгод для меня лично, – что удобнее, вместо того, чтобы нападать вам самим, предоставить это сделать мне, ибо тогда неудовольствие может быть отнесено на мой счет.