Альберт Вандаль - Возвышение Бонапарта

• Название: Возвышение Бонапарта
• Автор: Альберт Вандаль
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-233-8, 5-85880-234-6

Эта книга знаменитого французского историка, члена Французской Академии графа Альберта Вандаля (Albert Vandal) (1853–1910) является политико-историческим иследованием, задачей которого является показать, каким образом Бонапарт после революции 1792 года завладел властью во Франции и как, освобождая французов от тирании якобинцев и ещё не угнетая их всей тяжестью собственного деспотизма, он заложил первые основы примирения и восстановления нации.

На эту высоту он поднялся не сразу и не внезапно: это было постепнное восхождение, этапами которого являются возвращение из Египта, дни брюмера, расширение консульских полномочий и Маренго. Бонапарт в момент высадки близ Фрежюса пока только выдающийся полководец, несущий французам надежду на возрождение республики и победоносный мир. После брюмера он лишь один из трех консулов, временно управляющих страной. Накануне Маренго он лишь первый гражданский чин и представитель гражданской власти во Франции, весьма заботящийся о соблюдении конституционных и республиканских форм. На другой день после битвы под Маренго он – хозяин Франции, с этого момента он действительно всё может и всё умеет.

---

Налогов упорно не платят; один отказывается из духа противоречия, другой по нужде, предусмотрительности или расчету. “Многие коммуны и даже целые кантоны смотрят на контрибуции, как на собственность австрийцев, на возвращение которых им подают надежду”.[329] Напрасно агенты фиска вывешивают объявления о продаже мебели упорствующих; “принудительные меры не достигают цели, так как на арестованное имущество не находится покупщиков”.[330]

Враждебное отношение к республиканским законам и учреждениям проявляется в самых разнообразных формах. Гражданские праздники празднуются как в пустыне; 14-го июля, в Куртрэ, комендант был на празднике один со своим гарнизоном.[331] Народ признает лишь издревле установленные торжества и обряды. Из деревень департамента смежного с Голландией, множество крестьян ходят по воскресеньям к обедне на батавскую территорию, в протестантскую страну, где католикам позволяют, по крайней мере, исполнять обряды их религии. Священников, монахов гонят, сажают в тюрьмы, но влияние их неискоренимо, оно живет. В Люксембурге буржуа и ремесленники скопом являются просить о разрешении посетить своих священников в доме заключения, где они содержатся под стражей, приносят им дары, лакомства; тюремное начальство утверждает, что в камерах арестантов устраиваются оргии и, чтобы положить конец этим скандалам, просит поторопить с отправкой священников на место ссылки. Власти повсюду чувствуют себя в атмосфере враждебности. В Бельгии француз-революционер ненавистен всем – вдвойне ненавистен, как чужак и язычник, враг фландрского народа и враг Господень. Ничтожная часть присоединившихся к нам добровольно, вначале под влиянием взрыва энтузиазма, потом из корысти или слабости, ждут только случая, чтобы отколоться. “Восстание у всех на уме”.[332]

Восстание зреет и на левом берегу Рейна, в четырех департаментах, населенных немцами, образованных из прежних курфюршеств Трэвского, Майнцского и Кельнского. Здесь многие жители некогда приветствовали французов, как избавителей, а теперь проклинают их, как тиранов, и будут ненавидеть, пока наполеоновский порядок и кодекс не примирят их надолго с Францией.

А пока, в довершение несчастий страны, раздавленной прохождением по ней войск и военными реквизициями, на ней осела и ест ее поедом целая стая хищников-агентов. В Кобленце, в Майнце “творятся возмутительные злоупотребления, столь же убыточные для казны, как и утеснительные для граждан”.[333] В отместку, глядишь, то там, то сям напали на одинокого француза, на какого-нибудь злополучного солдатика и убили его. “Столь частые убийства, в основном французов, ясно говорят о систематической подготовке к мятежу, готовому вспыхнуть в этих департаментах. Сначала нас пытались было ввести в обман, сваливая все эти убийства на разбойников и дезертиров, но теперь уже имеются доказательства обратного, и все убеждает нас в том, что эти бесчинства творят сами обыватели”.[334] Несколько позже, в Нейвиде мы увидим, как толпы людей, мужчин, женщин, ребят и с ними капуцинов в рясах, взволнованных ложным слухом о переходе австрийцев через Рейн, бегут на берег встречать их и, воздевая руки к небу, поздравляют друг друга с приходом своих избавителей.[335] Стоит действительно явиться иностранцам, стоит врагу ступить на землю присоединенных департаментов, и эта великолепная добыча мгновенно ускользнет от Франции. А пока все власти, военные и гражданские, в Бретани и на Юге, твердят одно: положение с каждым днем ухудшается, опасность растет. Революция чувствует, что вместо одной Вандеи, ей скоро придется бороться с тремя или четырьмя; северной Вандеей, бельгийской и рейнской; великой западной Вандеей и южной Вандеей – пиренейской, лангедокской, провансальской.

III

Политическая география Франции сама диктовала роялистам план действий; мы только что видели этот план в общих чертах. Проектировалось охватить центральные области, т. е. наиболее спокойные и наименее отторгнутые от республики огромной сетью мятежей, которая бы опиралась одним концом на запад, вблизи английских флотов, другим на Франш-Контэ, или Лион, невдалеке от союзных армий, а третьим, углубляясь кривою в центр, на Прованс, Лангедок и Гвиенну. В Париже функционировало агентство, которое, в случае надобности, могло рискнуть и открытым нападением или по крайней мере поддерживать беспорядки. На севере представлялось невозможным соединить нормандских шуанов с бельгийскими партизанами, тоже шуанами в своем роде, И совместно предпринять что-нибудь крупное. Директория этого не знала, но эмигрантам отлично было известно, что генерал Тилли, назначенный командиром 25-ой военной дивизии, квартирующей в Бельгии, вошел в соглашение с роялистами и обещал им свою поддержку. Вождь нормандских инсургентов, Фроттэ, придумал безумный по своей рискованности, план соединения с ним. Он переправится со своими людьми через Сену, затем лесами и потайными тропинками проникнет в глубь Пикардии, мимоходом освободит в Аме (Ham) кучку эмигрантов, содержащихся в заключении в замке, и соединится с Тилли, который тогда поднимет белое знамя восстания вместе со своими войсками. Таким образом, осада республики извне довершится обложением изнутри. Тем временем английские эскадры найдут на наших берегах удобное место для высадки; русские же и австрийцы завоюют снова Италию и Швейцарию и придвинутся к нашим границам.

Вот какие надежды питали роялисты в тот момент, когда страх якобинцев сблизил их с Францией. Правду сказать, внутренняя сила и единение партии не были на высоте ее замыслов. Роялизм заграничный, имевший претензию руководить роялизмом внутри страны и направлять его по желанию, носил в себе великое зло – междоусобия, интриги подначальных, предрассудки, иллюзии, непонимание истинного состояния умов во Франции, все виды слепоты изгнания, все убожество эмиграции.

В кругу принцев и их приближенных раздоров было, пожалуй, не меньше, чем в директории и советах. Вожди эмигрантов, претендент и брат его, король Monsieur, разделили между собою Францию. Monsieur, граф д'Артуа, всегда интересовавшийся западом и зоной океанского прибрежья, получил, кроме того, в заведование парижское агентство. Людовик XVIII, король митавский, взял себе юг и восток, уступив брату непосредственную власть над другими районами. Но граф д'Артуа, не довольствуясь своей колоссальной долей, хотел еще сосредоточить в своих руках все пружины действия.[336] Братья терпеть не могли друг друга; их агенты, в свою очередь, исподтишка поносили один другого, подставляя ножку и всячески стараясь повредить противоположной стороне; коалиция же, содержавшая на жаловании роялистов, стремилась не столько помочь им, сколько воспользоваться ими в своих собственных интересах. Эта партия, всегда зависимая и многоглавая, никогда не умела внести порядок и точность в свои начинания: вместо массового натиска мы видим лишь ряд разрозненных усилий и местных восстаний.

Пиренейский юг начал слишком рано; гром гражданской войны грянул в нем совершенно неожиданно; в средних числах термидора в долинах Верхней Гаронны вспыхнуло хорошо организованное восстание, охватило Мюрэ, сделав его своей главной квартирой, и разлилось дальше, к северу. Тулуза внезапно увидела себя окруженной на две трети мятежной ратью в 15–20 тысяч человек, с ружьями и пушками, с белыми знаменами; бандами предводительствовал перебежчик, генерал Руже; они наступали с диким ревом, угрожая смертью патриотам, и прославляя Людовика XVIII.[337]

“В Жерсе, Арьеже, Оде, Тарне-и-Гаронне, Ло мятеж вспыхнул в тридцати кантонах сразу”. Генерал Обюжуа, комендант Ока (Aych) запечатывал свои депеши директории под гром раздававшихся со всех сторон пушечных выстрелов. Верные коммуны напрасно молили о подкреплениях. “Без линейных войск, – пишет один чиновник, – весь юг потерян для республики”.[338] В Париже власти были очень встревожены одновременно пришедшими вестями о волнениях в Жиронде и в Ло-и-Гаронне; на юго-западе весь горизонт, от Средиземного моря до Гасконского залива охватило кровавое зарево.

Линия нападения была прорвана в центре неожиданным местным усилием. В Тулузе всего гарнизона было тридцать четыре конных стрелка, но администрация департамента обнаружила энергию и находчивость, сумев объединить патриотов и организовать сопротивление. Не дожидаясь прибытия нескольких армейских полков, высланных Бернадотом, она тут же на месте сформировала одиннадцать батальонов. Генерал Обюжуа, прибыв из Ока, нашел уже почти готовую колонну, с которой он освободил Тулузу и прогнал мятежников, отбив у них их передовую позицию, Пуэк-Давид; при этом был убит их полковой священник, тоже “паривший из доброй двустволки”.[339] На помощь подоспели другие генералы и генерал-адъютант, сообща организовали преследование и, так как главные силы мятежников продолжали отступать компактной массой, республиканцы раздавили их одним ударом 20 термидора под Монрежо, у подножия Пиренеев.