Е. Литвинова - Жан Антуан Кондорсе (1743-1794). Его жизнь и научно – политическая деятельность

• Название: Жан Антуан Кондорсе (1743-1794). Его жизнь и научно – политическая деятельность
• Автор: Е. Литвинова
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Упорный, наполняющий душу труд дал Кондорсе силы просуществовать еще несколько месяцев. Когда же богатый запас его памяти истощился и ему, за неимением книг для справок, пришлось прекратить эту работу, он уже не мог отрешиться от мысли, какой опасности подвергает он г-жу Вернэ, оставаясь у нее в доме.

Ничто не могло поколебать его решимости оставить убежище, которое, по его словам, было превращено в рай попечениями добродетельной хозяйки. В то же время Кондорсе как нельзя лучше сознавал, что уйти из дома Вернэ для него значило погибнуть, остаться же – погубить. Он предпочел первое и написал свое завещание, которое назвал «Советами осужденного его дочери». Араго говорит, что никогда не читал завещания более обдуманного и написанного с большим чувством; близость неизбежной смерти не нарушала спокойствия Кондорсе; он почти равнодушно говорит о своей предстоящей кончине. Его смущала только участь жены и, главное, то, что дочери может быть предстояло сделаться круглой сиротой, – что тогда? «Тогда, – писал он, – Элиза (дочь. – Авт.) должна будет считать г-жу Вернэ своей второй матерью; под руководством этой превосходной женщины она выучится женским рукодельям, рисованию, живописи и гравированию, – искусствам, необходимым для обеспечения безбедного существования без непосильного труда и без унижения. В случае необходимости Элиза должна искать покровительства в Англии, у лордов Стангона и Дира, или в Америке, у Баха, внука Франклина, и у Джефферсона. Поэтому ей необходимо познакомиться с английским языком. Впрочем, все зависит от последней воли ее матери. Когда настанет время, пусть прочтут Элизе наставления ее отца, но постараются уничтожить в ней всякое чувство ненависти и мести к врагам отца: от этих чувств она должна навсегда отказаться в память того, кто никогда не питал их сам».

О своей признательности Вернэ Кондорсе говорит в том же завещании: «Пусть она сама представит себя на моем месте, и ее сердце поймет мои чувства».

26 марта 1794 года Кондорсе дописал последние строки своего завещания и решился во что бы то ни стало оставить г-жу Вернэ. Накануне он получил письмо, в котором его предупреждали об обыске, который предполагают сделать в доме Вернэ. Хозяйка дома также получила письмо, в котором ей советовали хорошенько спрятать все драгоценное. Но добрая женщина думала только о том, как спасти превосходного человека; мысль, что Кондорсе уйдет без ее ведома и погибнет, преследовала ее. В роковой день Кондорсе в своем обыкновенном костюме сошел вниз; это показалось подозрительным Вернэ; стоя на лестнице, она не спускала с него глаз. Желая отвлечь как-нибудь ее внимание, Кондорсе затеял длинный разговор с одним из жильцов, но, взглянув на нее украдкой, он заметил в лице ее твердое желание не уходить; тогда, делать нечего, он решился в первый и последний раз обмануть свою благодетельницу, опустил руку в карман и сказал: «Я забыл наверху свою табакерку». Повинуясь привычке услуживать Кондорсе, г-жа Вернэ побежала наверх за табакеркой. Воспользовавшись этой минутой, Кондорсе бросился на улицу. Привратница, привыкшая беречь Кондорсе, отчаянно вскрикнула; услышав ее крик, Вернэ поняла, что все ее неусыпные девятимесячные хлопоты пропали даром, и упала в обморок. Кондорсе в первую минуту, оказавшись за порогом дома Вернэ, почувствовал облегчение и подумал: «Ну, теперь она спасена». Не зная, что госпожа Вернэ лишилась чувств, он пробежал всю улицу Сервандони, боясь погони. На углу улицы Кондорсе встретил двоюродного брата Вернэ, который, сообразив, в чем дело, с участием заметил ему: «Ваш костюм выдает вас, вы совсем не знаете дороги, вас каждую минуту могут схватить; позвольте мне, по крайней мере, проводить вас за город».

Эта во всякое другое время обыкновенная любезность в mom момент была проявлением большого мужества, великодушия, даже отчаянной храбрости. Опасно было провожать Кондорсе в ясный день по многолюдным улицам, мимо тюрем, из которых заключенные выходили только на эшафот, и на каждом шагу читать объявления, что все оказывающие помощь осужденным подлежат смертной казни! Опасность увеличивалась еще оттого, что Кондорсе не мог ходить скоро; его ноги всегда были слабы, а в последние девять месяцев он вообще отвык от ходьбы. В три часа усталые беглецы были за городской заставой, и родственник Вернэ оставил Кондорсе у ворот красивого сельского домика, принадлежавшего людям, которым Кондорсе помогал непрерывно целых двадцать лет. Г-жа Сюор и ее муж, хозяева этого дома, холодно встретили своего благодетеля и не соглашались принять его к себе в дом ранее десяти часов вечера; они обещали ему, впрочем, что калитка будет отперта в это время, пока же посоветовали укрыться в каменоломнях Кламара и, чтобы ему там не было скучно, предложили оды Горация.

Кондорсе машинально взял красиво переплетенный томик Горация и пошел с твердым намерением больше назад не возвращаться. На другой день г-жа Вернэ с удрученным сердцем обыскала все окрестности этого места, но следов Кондорсе не нашла. Она внимательно осмотрела калитку, на которую ей указал ее родственник; перед калиткою лежала куча мусора; было видно, что она не отворялась.

Боясь быть узнанным, Кондорсе оставил большую дорогу и забрался в Медонский лес, но там не было еще никакой тени, листья на деревьях только что развернулись, его легко могли найти. Он шел дальше и блуждал до тех пор, пока в силах был выносить свой голод; наконец он решился зайти в Кламар, деревню, находившуюся у опушки леса, чтобы купить себе табаку. В первом попавшемся кабачке он заказал себе яичницу и на вопрос слуги, из скольких яиц, сказал – из двенадцати; он желал, чтобы его приняли за рабочего, но не имел истинного понятия о нравах последних. В то смутное время, когда подозрением была пропитана вся атмосфера, дюжина яиц произвела сильное впечатление: все обратили внимание на Кондорсе, заметили его беспокойный, рассеянный вид, его длинную бороду с проседью, странную одежду и отказались признать его за простого рабочего. На него посыпались вопросы, кто он. «Вы – не рабочий, – говорили они, – у вас такие белые, нежные руки». Он назвался слугою. Но каменщик, член революционного комитета, заметил ему: «А я так думаю, что вы из тех, которые сами имеют слуг… Где ваши бумаги?» Кондорсе сказал, что не имеет при себе бумаг. Каменщик вызвал жандарма, чтоб доставить Кондорсе в революционный комитет. Кондорсе не сопротивлялся, но вынул из кармана изящное портмоне, желая заплатить хозяйке; это портмоне подтвердило подозрение, что называвший себя слугой и рабочим – не кто иной, как аристократ. Он попросил разменять золотую монету и положил на стол носовой платок, тонкость которого послужила новой уликой; не упустили из вида также томик Горация в зеленом сафьянном переплете с золотым обрезом. Очевидно это был важный преступник; местный революционный комитет решил препроводить его немедленно в тюрьму Бург-ла-Рен. Дорогой Кондорсе повредил себе ногу; он едва мог держаться на ногах и падал в обморок. Препровождавшие его жандарм и каменщик искали тележку, но никак не могли достать. Наконец встречный мужик сжалился над ним, уступив свою лошадь, и это было последним явлением сострадания лучшему человеку…

Заключенный в тюрьму Бург-ла-Рен, Кондорсе чувствовал себя в высшей степени утомленным физически. Предполагают, что он умер от разрыва сердца. Носились также слухи, что он отравился ядом, который постоянно носил в перстне. В последние минуты возле Кондорсе не было близкого человека, который бы мог передать нам, как и отчего он умер, но за несколько дней до этого он писал: «Если я сожалею о своей жизни, то исключительно ради своей жены и Элизы; им она была нужна, и Софи она была так дорога. Что касается моей деятельности, – я свое дело сделал: я боролся за благо человечества, я всю жизнь защищал права человека и последние дни свои посвятил борьбе за свободу. Все мои мысли и чувства принадлежали свободе родного края. Я умираю, как Сократ, служа истине, не принимая ни малейшего участия в интригах и в дикой ненависти партий, готовых погубить все».

Утром 29 марта тюремщик в Бург-ла-Рен пришел в комнату Кондорсе, чтоб сдать его жандармам; но нашел только труп. Кондорсе похоронили на кладбище Бург-ла-Рен под вымышленным именем.

Ламартин в своей «Истории жирондистов» описывает следующим образом причину ухода Кондорсе из дома Вернэ; он говорит: «Если бы Кондорсе имел терпение, то дожил бы до своего освобождения; он погиб от пылкого воображения. При наступлении весны солнце стало заглядывать в его комнату; в нем загорелось желание свободы, ему захотелось увидеть небо и природу, и г-жа Вернэ принуждена была стеречь его, как пленника. Он только и говорил о том, как приятно гулять по полям, сидеть под тенью дерев, слушать пение птиц, шум листьев и журчанье ручейков. Первая зелень, которую он увидел из своего окна на деревьях Люксембургской аллеи, довела его до безумия».