Е. Литвинова - Софья Ковалевская. Женщина – математик

• Название: Софья Ковалевская. Женщина – математик
• Автор: Е. Литвинова
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

В Стокгольме со времени основания университета начал издаваться математический журнал «Acta Mathematika»; в нем Ковалевская напечатала свою работу об Абелевских функциях, об участи которой мы уже упомянули. Желание ее посещать лекции Берлинского университета было весьма упорным, она все еще питала надежду, что это сбудется зимою: в рождественские каникулы она опять собиралась поехать в Берлин. Но двери Берлинского университета остались навсегда закрытыми для Ковалевской. Уже после ее смерти одной американке удалось было проникнуть в это святилище по особому разрешению ректора, но оно было у нее вскоре же отнято по распоряжению высшего начальства. Из приведенного нами факта ясно, что «женский вопрос» в Германии стоит совершенно иначе, чем в Швеции; между тем перевес женского населения и в том, и в другом государстве принуждает дать женщинам возможность существовать самостоятельно. Но в Германии предоставляют женщине только такой труд, который не дает достаточных выгод для мужчины. В Швеции же, напротив, стремятся поднять в женщине веру в свои силы. Эта разница в отношении к «женскому вопросу» обусловливается тем, что в Швеции конкуренция невелика, тогда как в Германии она приняла огромные размеры. После всего этого нетрудно понять, каким кладом была Ковалевская для прогрессивной партии в Швеции, – эта партия берегла репутацию Ковалевской как зеницу ока, и поэтому ее члены часто позволяли себе вмешиваться в частные дела Ковалевской.

Первую зиму в Стокгольме Ковалевская прожила по-студенчески – в пансионе – и не намеревалась обзаводиться своим хозяйством и на следующий год. Вследствие этого ей невозможно было взять свою маленькую дочь, которая жила в Москве у своей крестной матери. Стокгольмские дамы, как видно, осуждали ее за разлуку с дочерью, и доброжелатели горячо убеждали ее привезти с собою в Стокгольм и малютку. Ковалевская говорила, что согласна подчинить себя требованиям стокгольмских дам в мелочах, но не в серьезных вопросах; она находила, что девочке лучше прожить еще год в Москве, чем в Стокгольме, где для нее ничего не устроено и у самой матери нет времени как следует заняться ею. Действительно, осенью 1884 года, тотчас по приезде в Швецию, она на несколько недель поселилась в уединенном месте в окрестностях Стокгольма и занялась изложением своей работы «О преломлении света в кристаллах». В это время она виделась только с Миттаг-Леффлером и одним молодым немецким математиком, который оказал ей некоторую помощь в изложении этого труда на немецком языке.

В каких-нибудь полтора года после смерти мужа в жизни Ковалевской произошло много важных событий, она зажила новой жизнью, и ей казалось, как она сама писала Миттаг-Леффлеру, что прошло целое столетие. Немудрено, что при таких условиях скорее, чем при всяких других, зажила немного ее глубокая рана и несколько успокоилась совесть. Она расцвела в полном смысле этого слова, помолодела и похорошела, сняла свое черное платье, которое к ней ужасно не шло, стала носить светлые цвета – к ним она всегда питала большое пристрастие – и начала вообще «причесываться к лицу» и обращать внимание на свою наружность. Это у нее всегда служило признаком отдыха и довольства жизнью; грустное выражение лица совершенно исчезло, а вместе с ним прошло смущение, бросавшееся в глаза год тому назад. В эту вторую зиму в Стокгольме Ковалевская, можно сказать, вошла в жизнь окружавшей ее новой среды; лекции свои она уже читала по-шведски и представляла собою центр прогрессивной партии в столице. В это счастливое время своей жизни она была необыкновенно оживлена, остроумна, очаровывала всех и каждого и сама относилась ко всем и ко всему с величайшим интересом.

Ковалевская всегда отличалась физической неловкостью: в России она не умела ни ездить верхом, ни кататься на коньках, но никогда и не жалела об этом. В Швеции, окруженная людьми весьма искусными во всяком виде спорта, она почувствовала сильное желание исправить недостатки своего телесного воспитания. Тотчас после лекций в университете она обыкновенно отправлялась с Миттаг-Леффлером и его сестрою, госпожою Леффлер-Эдгрен, на каток, а вечером этих неразлучных друзей можно было встретить в манеже. Ковалевская то разговаривала о математике с Миттаг-Леффлером, то пускалась в рассуждения о психологии с его сестрою, но ей не везло ни в верховой езде, ни в катанье на коньках, хотя она и тому, и другому предавалась с большим увлечением и гордилась успехами в этом деле, по словам друзей, больше, чем своими научными заслугами. И это, по-видимому странное, явление легко объяснимо. Мы говорили уже, что Ковалевская страдала излишней трусливостью, нервностью, которую ей, разумеется, во что бы то ни стало хотелось победить. Все это было непонятно шведам, не знавшим всех условий детства Ковалевской и причин развития этого страха, на которые мы указывали. Сесть на лошадь или очутиться на катке было великой победой для Ковалевской, и эта победа приводила ее в восторг.

О своей жизни в Швеции она сама писала в Берлин следующее:

1. Прежде всего я должна была позаботиться о своих трех лекциях в неделю на шведском языке. Я читала алгебраическое введение в теорию Абелевских функций; повсюду в Германии лекции эти считаются самыми трудными. У меня чрезвычайно много слушателей, и все они остаются мне верными, за исключением двух-трех.

2. Я в этот промежуток времени написала небольшой математический трактат, который намереваюсь на днях отправить к Вейерштрассу с просьбою напечатать в журнале Боргарда.

3. Я пишу с Миттаг-Леффлером большую математическую статью и в то же время занимаюсь журнальной работой. До сих пор напечатана только одна из них: «Из моих личных воспоминаний».

В то же время Ковалевская весело сообщала, что принимает участие во всех празднествах и собирается торговать на одном базаре, устраиваемом стокгольмскими дамами в пользу народного музея. При этом ей удалось оказать услугу своей живой фантазией: она предложила устроить цыганский табор с русским самоваром и т. д.

По всему видно было, что ей, тридцатичетырехлетней женщине, новы были «все впечатленья бытия». До того времени она жила жизнью взрослой женщины только урывками, и большей частью ей приходилось вести студенческий образ жизни в Берлине и в Париже. Да и в России она очень недолго жила в своем доме, принимала гостей, посещала театры. Вскоре дела пошли плохо; Ковалевским пришлось смириться и вести уединенную жизнь. К тому же после рождения дочери Ковалевская проболела всю зиму. Ей всё приходилось кочевать, готовиться к будущей деятельности и как бы ожидать суда и приговора. В Стокгольме она впервые почувствовала почву под ногами, главная цель ее была достигнута, и она могла дать простор всем склонностям своей разнообразной природы и живого темперамента.

Г-жа Эдгрен в своих воспоминаниях о Ковалевской описывает, какое глубокое влияние оказало на нее сближение с этой женщиной и ничего не говорит, конечно из скромности, о том влиянии, какое она сама имела на Ковалевскую, – между тем последнее было настолько велико, что нам придется заняться выдающейся личностью этой известной шведской писательницы. Из юности Ковалевской мы знаем, что она сама также имела склонность к литературе и даже писала стихи. Занятия математикой отвлекли ее от литературы, но все же она много читала и, когда бывала с сестрой, с наслаждением беседовала о прочитанном. Теперь эта склонность от общения с талантливой писательницей пробудилась в ней с такой силой, что чтение и разговоры больше не удовлетворяли ее, и она стала писать сначала вместе с госпожой Эдгрен, а потом – одна.

Шведская писательница и русская женщина-математик представляли две диаметрально противоположные натуры и как бы взаимно дополняли друг друга. Этим и объясняется их взаимное влечение. Шведская писательница Эллен Кей проводит между этими двумя женщинами следующую параллель: где бы ни появлялась А. К. Леффлер-Эдгрен, ее наружность обращала на себя общее внимание; но она не была такой блестящей собеседницей в обществе, как Софья Ковалевская. Когда обе подруги бывали где-нибудь на вечере, возле Ковалевской образовывался всегда кружок слушателей, между тем как Эдгрен, напротив, сама любила играть роль слушательницы в том же кружке. Ее разговор не блистал ни особенной оригинальностью мысли, ни остроумными выходками, не отличался богатством содержания. Она всегда ясно, живо и определенно описывала действительность. Ковалевскую в Стокгольме звали Микеланджело за бурную энергию. Всё происходило всегда так, как рассказывала Леффлер, всё могло происходить так, как передавала Ковалевская, и тогда всё было бы гораздо интереснее, чем в действительности. Склонность Ковалевской к разного рода психологическим тонкостям находила полное понимание у Эдгрен, и благодаря ее обществу она откопала в своей внутренней жизни много такого, что было глубоко скрыто в ее душе и на что она прежде не обращала внимания. Г-жа Эдгрен была замужем, но не любила своего мужа и искала настоящей любви; она часто говорила о том, что это чувство есть единственный якорь спасения, и доказывала это не отвлеченными рассуждениями, а живыми фактами. Она была старше Ковалевской, но не теряла надежды встретить такое чувство. В этих нескончаемых беседах о любви с г-жою Эдгрен для самой Ковалевской выяснилось, «как она мало жила, как она мало любила».