Дмитрий Мережковский - Иисус Неизвестный

• Название: Иисус Неизвестный
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Религия

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

---

Видя, как солнце вступило в равноденственную точку Рыб, ужасом второго Потопа вечно одержимые, вавилоняне, может быть, сказали уже тогда, в 7-м году, в канун Р. X., как скажут потом христиане, «Скоро всему конец». И если так же заплакали от страха, как тот маленький мальчик на руках матери, у Вифавары, Паромного Домика, увидевший на черной туче белого Голубя, то не засмеялись от радости, как он, потому что меньше знали, меньше видели.

V

Греческое слово baptisma, значит «погружение в воду», «потопление». Словом этим, может быть, пророчески бессознательно утверждается связь крещенских вод с потопными: ветхий человек, первый Адам, как бы утопает, умирает, в водном гробу купели, и выходит из нее, рождается, новый человек нового человечества, второй Адам. В этом смысле, крещение, погружение в воду, есть древнейшее, потопное, Атлантидное таинство.

Так и нас ныне спасает крещение (потопление), подобное тому противообразу, – antitypes, – (Ноеву ковчегу в потопе) —

говорит ап. Петр (I. 3, 21), вероятный очевидец того, что произошло, когда уже явно, во всемирной истории, передвинулась равноденственная точка из Овна-Агнца в Рыб, и вышел из потопных – крещенских вод второй Адам – Иисус.

VI

Все мы христиане, – люди крещеные, но забыли об этом; не помним ни как родились, ни как крестились. Мертвые не чувствуют, что их кладут в гроб; заживо мертвые не помнят, что их погружали в купель: это было для нас, как бы не было; может быть потому, что мы водой крестились, а не Духом.

«Приняли ли вы Святого Духа, уверовав?» – на этот вопрос Павла мы могли бы ответить, как эфесские ученики Иоанна Крестителя: «мы и не слышали, есть ли Дух Святой (Д. А. 19, 1–2.)

VII

Кажется, люди погибают сейчас больше всего от недостатка памяти и воображения.

В древневавилонском сказании («Гильгамеш»), бог Эа, отец Таммуза Искупителя, предупреждая о потопе Ноя-Атрахазиса, в вещем знамении, свистит в щели тростниковой хижины его, как начинающийся ветер потопа:

Хижина! хижина! Стена, стена!

Слушай, хижина! Внемли, стена!

Человек из Шурипака, сын Убара-Туту,

Сломай свой дом, построй ковчег,

Презри богатство, жизни взыщи,

Все потеряй, душу спаси.

Ветер потопа свистит во все щели нашей европейской хижины, но мы не строим ковчега. О, если бы мы чуть-чуть побольше воображали и помнили, то поняли бы, может быть, как математически точна формула новой прэцессии, продвижения равноденственной точки в Зодиаке всемирной истории, из Рыб, – в какой именно знак, мы еще не видим, но кажется, – в Стрельца, пронзающего сердце мира огненной стрелой – Концом; поняли бы мы – как математически точна формула, данная все тем же Петром, очевидцем крещения: от Воды к Огню: «первый мир погиб, был потоплен водою; нынешние же небеса и земля сберегаются огню на день суда» (II Петр. 3, 6–7.)

VIII

Верно ли мы угадали тайну Запада: «Атлантида – Европа»; верно ли прочли на грозно-черном, и все чернеющем, грознеющем небе огненными буквами начертанное слово: Конец? С каждым днем, увы, все меньше можно сомневаться, что верно; все легче, с каждым днем, математически уточнить ужасающую формулу Конца: Вода-Огонь. Первый Конец – внешний, огненно-водный, вулканический взрыв: Атлантида; Конец второй – внутренний, человеческий, кроваво-огненный взрыв: Война.

А если так, то это, самое как будто, далекое, забытое, неизвестное, ненужное дело – Крещение – есть, в действительности, самое близкое, памятное, ведомое, нужное нам, людям Конца.

Нам, может быть, больше, чем кому-либо за две тысячи лет христианства, сказаны эти слова, соединяющие два конца двух человечеств:

Близко, при дверях… Род сей не пройдет, как все это будет… Ибо, как во дни перед потопом… так будет и в пришествие Сына человеческого (Мт. 24, 33–39.)

«Род сей», значит ли сегодняшний или завтрашний, человеческий род? Не все ли равно, если мы уже сегодня видим Конец.

Может быть, и эти слова нам сказаны больше, чем кому-либо:

Когда же начнет… сбываться это, восклонитесь и подымите головы ваши, потому что приблизилось избавление ваше. (Мт. 21, 23.)

Чем для нас будет Конец, – радостью ли избавления или ужасом гибели, это зависит от каждого из нас, – от того, помним ли мы, что было; воображаем ли, что будет.

IX

Каждый из нас гибнет уже и сейчас более или менее бессмысленно, и то, что бессмысленно, – самое, конечно, ужасное. Маленький, внутренний, свой «конец мира», маленькую, внутреннюю, свою «Атлантиду», – бездонный провал в пустоту, – более или менее переживает каждый из нас, и ничего не делает, чтобы спастись; даже не очень боится, потому что привык; да и что делать, если нет спасения? Но если бы каждому из нас и всем вместе было математически доказано, что «род сей», действительно, увидит Конец, и что можно спастись, – есть верное убежище – уже построенный, или хотя бы только строимый, Ковчег-Церковь, и что вход в него – крещение, то как бы все кинулись к нему, как бы, наконец, поняли, что значит:

Истинно, истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя. (Мт. 11, 11.)

X

Чем было Крещение, мы поймем, узнав, кем был Креститель. Вот что говорит о нем Иосиф Флавий:

Бог погубил Иродово войско – (в войне с дамасским царем Аретою, в 35–36 год. по Р. X.), – справедливо казнив Ирода… за совершенное над Иоанном, так называемым Крестителем, злодейство, ибо он умертвил добродетельного мужа сего, учившего людей… совершать погружение в воду (крещение), угодное Богу, если оно, не ради оставления отдельных грехов, совершается, а в знак освящения тела и души, уже заранее очищенных праведной жизнью. Видя же, что весь народ стекается к Иоанну… начал Ирод опасаться, чтобы сила речей Иоанновых не побудила народ к восстанию, потому что люди, казалось, по слову его, готовы были на все. Вот почему Ирод счел за лучшее, прежде нежели начнется восстание, умертвить Иоанна… Итак, по одним лишь подозрениям, был он схвачен, заточен в крепость Махэрос, и там убит.[317]

Это свидетельство Иосифа, в исторической подлинности которого никто не сомневается, для нас уже тем драгоценно, что совпадает, – как одна половинка сломанного кольца с другой, – с евангельским свидетельством об Иоанне Крестителе, и еще тем, что, помимо воли самого свидетеля, кидает новый, от Евангелий независимый и глубоко проникающий свет на ту первую точку, где тайная жизнь Иисуса становится явной, внутреннее в Нем соприкасается с внешним, в истории. Здесь-то, наконец, выходим мы из утренней тени евангельского мифа или мистерии на солнце истории; здесь кончается смешение облаков с горами, и горы обозначаются так четко, что надо быть слепым, чтобы продолжать смешивать.

XI

Верно понял и выразил Иосиф главное в Иоанне, – то, что он – «Креститель», и что дело всей жизни его заключается в этом. Вспомним и сопоставим два свидетельства Иосифа: «Иисус, так называемый Христос», и это: «Иоанн, так называемый Креститель». Этих двух свидетельств не соединяет Иосиф, но сами они соединяются так же естественно, как два сближенных ртутных шарика, и это тем для нас очевиднее, что тут же, в свидетельстве об Иоанне, мы видим и сближающую среду – внезапно выкидывающее пламя восстания – какой-то «начинающийся» переворот, μεταβολή, так пугающий Ирода, что он считает нужным схватить и умертвить Иоанна.

Что это за «переворот», Иосиф не говорит, – нам легко догадаться, почему: движущая сила переворота, мессианская, есть именно то, о чем изменник этого движения, перебежчик в римский лагерь, Иосиф, молчит, как о веревке в доме повешенного, и только однажды проговаривается нечаянно:

Более всего побудило их (иудеев) к войне (67–70 гг.) двусмысленное, в Писании, пророчество, будто бы, в эти именно дни, выйдет из их земли человек, которому суждено овладеть господством над миром – (Мессия.) – Все они этому поверили, и многие, даже мудрые, были этим обмануты. Явно, однако, означало то божественное прорицание не иного кого, как (Тита) Веспасиана, получившего действительно в Иудее самодержавное над миром владычество,[318]

т. е. сделавшегося царем Мессией.

XII

Как ни гнусно то, что делает здесь Иосиф, целуя тот римский сапог, чьим каблуком раздавлено сердце матери его, Св. Земли, мы должны быть благодарны ему: здесь подтверждается лучше, чем у многих христианских апологетов, историческая подлинность Евангелия, в исходной точке его – Богоявлении, Эпифании.

Помня все три свидетельства Иосифа – об Иисусе, Иоанне и мессианстве, как причине войны 70 года, трудно поверить, чтобы он не знал, чем связан Иоанн Креститель с Иисусом Крестником. Что именно думает он об этом, мы, разумеется, никогда не узнаем, но сквозь все недомолвки его внятно слышится одно: между 29-м годом нашей эры, когда никому неизвестный Человек из Назарета пришел к Иоанну креститься, и 70-м, когда пал Иерусалим, происходит небывалое во всемирной истории самоубийство целого народа. Чувствуя, что ему из римской тюрьмы не вырваться, Израиль разбивает себе голову о тюремную стену.