Дмитрий Мережковский - Тайна Запада. Атлантида – Европа

• Название: Тайна Запада. Атлантида – Европа
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Религия

Двадцать пять веков люди ломают голову над загадкой древних: что такое Атлантида – миф или история? Что же значит миф Платона? В трех великих столкновениях Запада с Востоком ставится один вопрос: кто утолит вечную жажду человечества – Атлантида в рабстве ли Европа в свободе?

Но для Дмитрия Мережковского, через двадцать пять веков после Платона, эти вопросы относятся не к мифу, а к истории. Мережковский пишет о погибшей Атлантиде в 30-е годы ХХ века, по крохам собирая самые невнятные, глухие упоминания. И приготовления к войне, неразумная европейская и агрессивная большевистская политика напоминают ему о том, как некогда подошла к своему концу атлантическая цивилизация, как милость богов сменилась на гнев и как была разрушена и ушла под воду Атлантида.

---

XXIV

«Суть Евангелия – нуль пола». Существует «мировая несовместимость влюбления и Евангелия... Любовь пройдена в нем гробовым молчанием, и даже преднамеренным, потусветным... Капля влюбленности испепеляет страницы чудной книги» (В. Розанов. Люди лунного света, 57. – Темный лик, 255). Это говорит Розанов, или тот, кто за ним, кто «мог бы наполнить багровыми клубами дыма мир, и сгорело бы все», но пока «не хочет», потому что час его еще не пришел. Чтобы так говорить о Евангелии, так не видеть его или, может быть, так видеть, надо ослепнуть слепотою, в самом деле, кромешною, содомскою. Кажется, этого никто никогда не говорил так ясно, так прямо в лицо Христу, но, увы, сейчас, и уже давно, почти все, даже пламенно верующие, молча думают или чувствуют именно так.

«Да любите друг друга, как я возлюбил вас». Мысль, что между этою небесною любовью и земным эросом-влюблением может быть связь, – одна эта мысль как будто, в самом деле, «испепеляет страницы чудной книги». Не значит ли это, что Евангелие и есть «нуль пола», и, «как только в месте пола вы поставили значащую величину, единицу или дробь, поставили что-нибудь, вы отвергли, ниспровергли Евангелие», и самого Христа (В. Розанов. Люди лунного света, 57).

Но если так, что же значит: «Будут два одною плотью»? Кем и где это сказано? Им же, Христом, здесь же, в Евангелии, а сначала Богом Отцом, при сотворении человека. Слово Отца повторяет и отменяет Сын; в Его устах оно обман и ложь, мнимая величина, «нуль пола». Сын лжет об Отце, чтобы обмануть людей, выдать Себя не за то, что Он есть, скрыть под светлою личиною «темный лик»; чтоб не узнали – страшно сказать – чей Он, действительно, Сын. Так именно думает или хотел бы думать Розанов; так должны бы думать и все, кто разрывает связь между двумя Заветами, Отчим и Сыновним, любовью брачною: «Да будут два одно», и любовью братскою: «Да будут все одно» (Ио. 17, 21), между земным и небесным Эросом.

Или что значит «Христос Жених, Церковь Невеста», и «сыны царства – сыны чертога брачного», и «брачная вечерня Агнца»? Кажется, ясно даже злейшим врагам Евангелия, что в нем пустых слов или только «поэтических образов» нет вовсе, – все полновесны, значительны, решают судьбы мира, к добру или злу, но на веки веков. И эти – о Женихе, о браке, о двух в одной плоти и всех в одной братски-брачной любви – тоже, конечно, не пустые слова и не только поэтические образы. Но что они значат, мы еще или уже не знаем, не понимаем или не помним, забыли окончательно.

Розанов прав о всех вообще словах Евангелия, а об этих особенно: «тихий ветер этот потряс основание земли и сорвал вершины гор» (В. Розанов. Темный лик, 248). Ветер тихий, тихое дыхание, но из чьих уст, Розанов не знает, почти никто не знает, может быть, потому что это самое неизвестное в Неизвестном.

XXV

Горе наше в том, что, за две тысячи лет, мы так привыкли к словам Евангелия (как будто можно к ним привыкнуть, если только слышать их раз!), что уже оглохли, ослепли к ним окончательно; твердим их, как таблицу умножения, бессмысленно. Но, если бы мы могли чуть-чуть отвыкнуть от них и вдруг услышать так, как будто они сказаны не за две тысячи лет, а вчера-сегодня, то, может быть, мы ужаснулись бы, поняли бы вдруг, что это самые неимоверные, невыносимые, невозможные для нас, «безумные», как дважды два пять, самые нечеловеческие из всех человеческих слов.

«Кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» (Матф. 5, 42). Нет, среднего, даже доброго человека, даже «христианина» наших дней легче заставить содрать с себя кожу, чем снять рубашку без суда – по суду, пожалуй, не так трудно, – и мир как будто на этом стоит: если бы все обиженные, вместо того чтобы судиться, снимали с себя рубашки с легкостью, то очень похоже на то, что миром овладели бы негодяи и разбойники; им-то правило это как будто больше всего на руку: вот уже две тысячи лет, только и делают, что внушают его не себе, конечно, а другим.

Или еще непонятнее, безумнее: «Вы слышали, что сказано древним: люби ближнего твоего и ненавидь врага, а Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас» (Матф. 5, 43–44). Это так невообразимо для нас и так привычно-слепо, что, повторяя это, как дважды два пять, мы уже ничего не чувствуем, ни даже того, что не чувствуем. За две тысячи лет кто не говорил, что любит врага, – кто, действительно, любил его, кроме святых, «небесных человеков, земных ангелов», таких, как Франциск Ассизский, один на сколько миллионов людей, а ведь это сказано всем? Даже ап. Павел любит ли врага, когда учит благотворить ему, чтобы «собрать на голову его горящие угли»? О любви к врагам сказано всем; но выйти на улицу с твердой надеждой найти на мостовой алмазы вместо булыжников, не то же ли самое, что сказать всем людям: «Любите врагов»?

Или еще непонятнее, еще страшнее: «Кто не возненавидит отца своего и матерь свою...» Хочется, не дослушав, бежать от страха.

Слыша такие слова, люди, может быть, не злые и не глупые, а обыкновенно добрые и умные, решили: «В этом Человеке бес». – «И, услышав, ближние Его пошли взять его; ибо говорили они, что он вышел из себя – ekstatê сошел с ума» (Мрк. 3, 21). Ближние – братья, сестры, Матерь Его, – а ведь знала же мать, Кого родила. Но если бы и мы это услышали вчера-сегодня, то сказали бы то же.

XXVI

Что такое брачная любовь, земной эрос, знаем отчасти и мы, грешные, по опыту; но что такое любовь братская, эрос небесный, или, точнее, небесно-земной, – братски-брачная любовь, – мы совсем не знаем; это знают только святые. Но вот что удивительно: все, что так непонятно, страшно для нас в небесной любви, agapê, как ее называет Евангелие, становится простым, легким и радостным в любви земной, эросе. Любящие друг друга, влюбленные, не судятся и отдают друг другу все до последней рубашки. Если же один любит, а другой ненавидит, то любящий любит и врага, и это так естественно, что ему не надо говорить: «Люби». – «И оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей», – так же естественно.

Эрос, любовь земная, учит любви небесной, агапе. Только здесь, в эросе, сказал впервые человек человеку: «Люблю», назвал любовь по имени.

Укрощает Эрос
И зверей свирепых...
Только что в их сердце
Темное проникнет
Золотым лучом.

(Euripid., Hippol., chor. IV)

И тварь бессловесная – всеми голосами, и немая – всеми красками, благоуханьями, говорит: «Люблю».

Сказанное Платоном о мнимо-небесной любви можно бы сказать и об истинной: «малое войско любящих победило бы весь мир» (Pl., Symp., VI). Раз уже победило, – может быть, и снова победит.

И вот что еще удивительно: сколько бы мы ни привыкали, ни глохли, ни слепли к евангельским словам, наступает почти для каждого из нас такая минута, когда он вдруг чувствует в них огненное жало, и, если бы минута эта продлилась, то, может быть, он почувствовал бы, что жало это двойное – любви и влюбленности, Агапы и Эроса. Есть уголь во всяком алмазе, есть влюбленность во всякой любви.

XXVII

«Мировая несовместимость влюбления с Евангелием»? Нет, несовместимость влюбления с миром без Евангелия.

«Пол» – грубое и плоское, анатомическое слово; но, говоря этим словом, Евангелие не «нуль пола», а полнота его, плерома, такое солнце любви – влюбленности, что люди слепнут от него: так Розанов ослеп, ослепли Содомляне всех веков и народов, и до сего дня, тычась, как слепые щенки мордами, ищут света во тьме.

XXVIII

Боги Атлантиды, боги древних мистерий, не похожи на Сына, как тени – на солнце; но как по теням видно, где солнце, так видно по ним, где Он. Все они любят людей, страдают и умирают за них; все, от Диониса преэллинского до Кветцалькоатля древнемексиканского, соединяют в себе «мужское с женским в прекраснейшую гармонию»; все благовествуют любовь братски-брачную – «да будут два едино», – конец Содома, и вечный мир – «да будут все едино», – конец войны.

XXIX

«Это не боги, а бесы». Ну, еще бы! Сколько веков пробыли в безднах морских, где пропахли тиною; сколько веков пробыли в аду, где пропахли смолою и серою. Их боятся и брезгуют ими христиане, но Христос не побоялся и не побрезгал: сошел к ним в ад и вывел их из ада.

Нет, не боги сделались бесами, а бесы – богами.

Лик младой
Был гневен, полон гордости ужасной
И весь дышал он силой неземной, —

бог Войны.

Другой женообразный, сладострастный, —

бог Содома. Эти, впрочем, остались в аду, – вышли другие, неизвестные, так же как Сошедший к ним в ад неизвестен.

XXX

Боги Атлантиды, первого человечества погибшего, – вечные спутники второго, может быть, погибающего, – легкими тенями порхают около нас, как неуспокоенные души забытых, но не забывших друзей; шепчут нам что-то на ухо, в чем-то остерегают, как вещие сны; слабо жужжат, как зимние пчелы; слабо хватают нас призрачными дланями – может быть, хотят остановить на краю пропасти; манят куда-то, как далекие звезды, куда-то ведут, как вехи на вечном пути.