Дмитрий Мережковский - Наполеон

• Название: Наполеон
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Биографии и Мемуары

«… Показать лицо человека, дать заглянуть в душу его – такова цель всякого жизнеописания, „жизни героя“, по Плутарху.

Наполеону, в этом смысле, не посчастливилось. Не то чтобы о нем писали мало – напротив, столько, как ни об одном человеке нашего времени. Кажется, уже сорок тысяч книг написано, а сколько еще будет? И нельзя сказать, чтобы без пользы. Мы знаем бесконечно много о войнах его, политике, дипломатии, законодательстве, администрации; об его министрах, маршалах, братьях, сестрах, женах, любовницах и даже кое-что о нем самом. И вот что странно: чем больше мы узнаем о нем, тем меньше знаем его.

«Этот великий человек становится все более неизвестным»,– говорит Стендаль, его современник. «История Наполеона – самая неизвестная из всех историй»,– говорит наш современник Леон Блуа.

Это значит: в течение больше ста лет «неизвестность» Наполеона возрастает. …»

---

Спит душа, а тело бодрствует, движется. Строит три последних батальона в три каре на дне оврага, шагах в двухстах под Гэ-Сэнтом: правое на Брюссельской дороге, чтобы, под защитой этой плотины, армия могла собраться и отступить в порядке. Сам сидит на лошади посередине каре. В мертвой душе одна только мысль жива: «Умереть, умереть сейчас здесь, на поле сражения!» [1009] Рядом с ним, впереди, позади,– всюду падают люди, а он цел. Кто-то хранит его. Зачем?

Тут же, недалеко от дороги, Ней, пеший, без шляпы, неузнаваемый, с лицом, почерневшим от пороха, в мундире, разодранном в клочья, с одной эполетой, разрубленной ударом сабли, с обломком шпаги в руке, кричит в бешенстве графу д'Эрлону, увлекаемому в омут бегства:

– Если мы останемся живы, д'Эрлон, нас обоих повесят!

И останавливая бегущих, снова кидает их в бой.

– Люди, ступайте сюда, глядите, как умирает маршал Франции!

Все вокруг него перебиты, а он все еще цепляется за поле сражения, где хочет найти смерть. [1010]

Три батальона Гвардии продолжают стоять в каре, осыпаемые градом картечи спереди, сзади, с обеих сторон. Наконец, император отдает приказ отступать. Отступают медленно, шаг за шагом, уже не в каре – их слишком мало – а в треугольниках, скрестив штыки и пробиваясь сквозь стену врагов, отовсюду ими окруженные, как затравленный кабан – сворою гончих.

Соприкосновение с неприятелем так тесно, что, несмотря на грохот пальбы, слышны голоса с фронта на фронт.

– Сдавайся! Сдавайся! – кричат англичане.

Генерал Кабронн, взбешенный этими криками, отвечает непристойным ругательством:

– М.....!

И, раненный пулей в лоб, падает навзничь.[1011]

Слово Кабронна выражает смысл Ватерлоо. Наполеона победили Веллингтон и Блюхер. Что это значит?

«Кроме войны, у Веллингтона нет двух мыслей в голове». [1012] У Блюхера немногим больше. Веллингтон знает, что нужно «стоять», а за что стоять – за Англию или английскую плутократию,– не знает. Блюхер знает, что надо идти «вперед», а куда идти и за что,– за Пруссию или прусские шпицрутены,– тоже не знает.

У Наполеона-Человека – величайшая мысль человечества – мир всего мира, братский союз народов, царство Божье; пусть он не знает, как исполнить эту мысль; пусть к раю идет сквозь ад и не выйдет из ада; все-таки мысль – величайшая, и победа над ним Веллингтона и Блюхера есть поражение человеческого смысла бессмыслицей. Ватерлоо решило судьбы мира, и если это решение окончательно,– значит, мир достоин не Наполеона-Человека, а человеческого навоза – «m.......

Ночью император ждал отступающих войск близ Катр-Бра, на лесной прогалине, у бивуачного огня, разведенного несколькими гренадерами Старой Гвардии. Он стоял, скрестив руки на груди, неподвижный, как изваяние, с глазами, устремленными на Ватерлоо. Кто-то из бежавших офицеров подошел к нему и сказал:

– Ваше величество, уезжайте отсюда поскорей, вы здесь ничем не прикрыты!

Император молчал, как будто не слышал. Офицер заглянул ему в лицо и увидел, что он плачет. [1013]

Мертвые не плачут: значит, жив – ожил опять – в который раз! От очень большого горя не плачут и живые: значит, горе небольшое.

Утром из Филиппвилля пишет брату Иосифу, в Париж: «Бой проигран, но еще не все потеряно: я могу, собрав все мои силы – войска запаса и национальную гвардию – выставить тотчас 300 000 штыков... Но надо, чтобы мне помогали и не сбивали меня с толку... Я надеюсь, что депутаты поймут свой долг и соединятся со мной, чтобы спасти Францию». [1014] Это и значит: Ватерлоо – небольшое горе. «Молния не разбила души его, а только скользнула по ней».

Вечером, 20 июня, на пути из Филиппвилля в Париж, Наполеон вышел из коляски на двор почтовой гостиницы в Лаоне. Сквозь открытые ворота видно было с улицы, как он ходит по двору, опустив голову и скрестив руки на груди. Кучи навоза из конюшен валялись на дворе. Кто-то из смотревших на императора с улицы проговорил шепотом:

– Иов на гноище! [1015]

«Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» Этого не скажет Наполеон, потому что не знает, кому сказать. Но странная тихость и ясность в душе его. «Вы, может быть, не поверите, но я не жалею моего величия; я мало чувствителен к тому, что потерял»,– скажет на Св. Елене [1016]; то же мог бы сказать и теперь Иов на гноище.

Понял – вспомнил, что жизнь – только сон, повторяющийся в вечности; круговорот жизни – круговорот солнца: утренние сумерки, восход, полдень, вечер, закат, ночь.

Ночь

I. Второе отречение. 1815

«Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?» Эти слова могли бы служить эпиграфом к Наполеоновой ночи.

В последние годы, так же как всю жизнь, он о душе своей вовсе не думал; можно бы даже сказать – не помнил, есть ли у него душа. Но она сама себя помнила и спасала себя помимо него, вопреки ему.

Что душа человека – «сердце» его – иногда восстает на него, борется с ним, знали мудрые дети, древние египтяне. «Сердце мое, сердце матери моей, не восставай на меня, не свидетельствуй против меня»,– говорит умерший, когда на страшном суде Озириса сердце его взвешивается на непреложных весах. Это значит: Сердце человека или Душа его есть существо, от него отдельное, как бы некий живущий в нем бог, и горе человеку, когда она восстает на него.

Горе это узнал Наполеон.

– На что же мы будем играть? Я вас предваряю, что душу свою на карту не поставлю,– говорит у Лермонтова игрок Лугин привидению старого ростовщика.

– У меня в банке вот это,– отвечает ему привидение.

«Возле него колыхалось что-то белое, неясное и прозрачное... То было чудное, божественное видение: склонясь над его плечом, сияла женская головка; ее уста умоляли, в ее глазах была тоска невыразимая, она отделялась на темных стенах комнаты, как утренняя звезда на туманном востоке». [1017]

«Звезда» – верное слово нашел столь близкий по духу к Наполеону Лермонтов. Отделившаяся от человека душа его, некий бог, живущий в нем и над ним, неземная судьба его и есть «Звезда» – судьба Наполеона.

«Я хочу, чтобы меня любили пятьсот миллионов людей»,– мечтал он, на высоте величия и могущества. [1018]

«Глупый человек! – могла бы ответить ему, самому умному из людей, еще более умная душа его. – Какая польза тебе, если ты приобретешь весь мир, а душе своей повредишь; если будет тебя любить весь род человеческий, а ты сам – никого?»

«Не думайте,– говаривал он,– что сердце у меня менее чувствительное, чем у других людей; я даже добр; но с самого раннего детства я подавлял в себе эту сторону души, и теперь она во мне заглохла». [1019]

Заглохла, но не совсем: проснулась, восстала на него и начала его губить, чтобы спасти себя.

«Я приношу себя в жертву, je m'offre en sacrifice» – эти слова из второго отречения Наполеона такие чуждые, неимоверные в устах его – тоже эпиграф к «ночи» его,– как будто не он сам говорит, а неземная судьба его, Душа, Звезда. За нее-то он и ставит на карту все, что имеет, в игре со «старым ростовщиком» – Роком.

Через три дня после Ватерлоо, 21 июня, в восемь часов утра, император вернулся в Париж, в Елисейский дворец. Он казался изнеможенным; лицо его было желто, как воск, щеки осунулись, глаза потухли.

«Не могу больше... Мне нужно два часа покоя... Душно! – сказал он, хватаясь за грудь, встретившему его, при выходе из кареты, министру иностранных дел, Коленкуру. – О судьба, судьба! Три раза победа ускользнула из моих рук... Но и теперь еще не все потеряно... Я найду людей, найду ружья... Все может поправиться». [1020]

Взяв горячую ванну, он прямо из нее отправился в Совет министров.

«Положение наше очень тяжелое,– сказал он после краткого отчета о ходе военных событий. – Я вернулся, чтобы внушить народу великое и благородное самопожертвование... Пусть только Франция встанет, и враг будет раздавлен... Мне нужна большая власть, временная диктатура, чтобы спасти отечество. Я мог бы захватить ее сам, во имя общего блага; но было бы полезнее, национальнее, если бы я получил ее от Палаты». [1021]

Министры молчали угрюмо; когда же он начал их опрашивать по очереди, отвечали уклончиво.

– Говорите прямо. Депутаты хотят моего отречения? – спросил император.

– Я этого боюсь, ваше величество,– ответил член палаты, Реньо, ставленник Фуше, министра полиции.

– Если Палата не хочет помогать императору, он и без нее обойдется! – воскликнул брат Наполеона Люсьен.

– Я надеюсь, что присутствие неприятеля на французской территории вернет депутатам сознание долга,– сказал император. – Народ избрал меня не для того, чтобы меня низвергнуть, а чтобы поддерживать... Я их не боюсь... Стоит мне сказать слово, чтобы их всех перебили. Я ничего не боюсь для себя, но все для Франции. Если мы будем ссориться, все погибнет. А между тем патриотизм народа, ненависть его к чужеземцам, любовь ко мне могли бы нам дать огромную силу...