Федор Торнау - Воспоминания кавказского офицера

• Название: Воспоминания кавказского офицера
• Автор: Федор Торнау
• Издательство: Аиро XX
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-887-35-066-0

Воспоминания Федора Федоровича Торнау – уникальный исторический источник, повествующий о перипетиях кавказской жизни и военных действий на Кавказе во второй половине 30-х годов XIX века. Автор под видом горца дважды перешел через Главный Кавказский хребет на Западном Кавказе, позднее попал в плен к черкесам, где и провел два года, с 1836 по 1838 гг.

---

В половине октября холод усилился; меня стала бить лихорадка. Это принудило Тамбиева приказать караульщикам выпускать меня днем в большую избу греться около огня. Цепь оставалась на мне, ее отпускали только длиннее. На ночь меня снова помещали в затвор, несмотря на стужу, от которой я сильно страдал. Тамбиев, делавший частые поездки, возвращался нередко вечернею порой, входил в избу, где я сидел около огня, снимал с себя оружие, вешал его на гвозде и уходил к жене или посмотреть на хозяйство. Надеясь на мои двойные оковы, люди провожали его, и случалось, полчаса и более я оставался совершенно один. Между тем лошадь его стояла перед домом, привязанная к столбу, находящемуся для этой цели перед каждою кунахской. Это обстоятельство подало мне мысль спастись другим способом. Надпилив цепи на шее и на ногах я намеревался выждать первого снегу, по которому мне легко было найти следы прямой дороги к Сагуаше, воспользоваться одним из подобных приездов Аслан-бека, когда все уйдут, сбросить оковы, взять его оружие, сесть на лошадь и ускакать. Тамбиев, опасаясь русских, имел всегда отличных лошадей; я знал, что во всей окрестности не найдется скакуна, способного догнать меня; а на случай несчастной встречи мне оставались ружье да шашка, для того чтобы не сдаться живым. Этот способ имел многое в свою пользу и, во всяком случае, должен был привести к какому-нибудь решительному концу. Приготовившись совершенно, я присматривался только к привычкам Аслан-бека и выжидал удобной минуты для исполнения моего предприятия.

Тем временем на Урупе разыгралась черкесская семейная драма, имевшая первым актом похищение знаменитой Гуаши-фуджи. Скоро после посещения, сделанного мне Аслан-Гиреем, Тамбиев вернулся раз домой, бледный, расстроенный, как я его никогда не видал. Он и его рабы беспрестанно перешептывались и, бросая озлобленные взгляды на мой затвор, громко проклинали гяуров. Какое-то необыкновенное происшествие всех смутило: это было ясно, но в чем оно состояло, я не мог узнать. Караульщики не выходили ни на мгновение из избы и не допускали ко мне ни Марьи, ни Аслан-Коз. Лишенный этого последнего удовольствия, я провел дней восемь в самом тягостном одиночестве; лихорадка усилилась, уныние стало вкрадываться в душу, и я не знаю, на что готов был решиться, когда совершенная неожиданность меня вывела из моего грустного положения.

В одно утро Тамбиев вошел ко мне с Тембулатом Карамурзиным, которого я менее всего ожидал видеть при настоящих обстоятельствах, посоветовал в этот раз не упрямиться насчет выкупа и оставил меня переговорить с ним наедине. Время было дорого; следовало скорее кончать, для того чтобы не возбудить чуткой недоверчивости Аслан-бека. В коротких словах Тембулат мне рассказал, для чего он здесь, каким способом добился от Тамбиева позволения говорить с мною без свидетелей и какое устроил дело для того, чтобы меня освободить. В удаче своего предприятия он не сомневался, имея хаджи Джансеида на своей стороне.

Более года он без всякой пользы старался разными путями освободить меня. Хитрый Аслан-Гирей опрокидывал все его расчеты, находя выгодным длить мой плен до бесконечности в видах своей личной безопасности. Пока я нахожусь в руках у кабардинцев, думал он, русские власти, опасаясь за мою жизнь, не решатся его извести. Для этого он поддерживал в простоумном Тамбиеве надежду на несоразмерно большой выкуп и с удовольствием видел, когда тот отвергал все предложения нашего правительства. Теперь Аслан-Гирея не стало в живых: Адел-Гирей заплатил ему за кровь отца. Русские не купили его головы: она давно принадлежала канле, – а только ускорили ее падение. Неожиданная смерть Аслан-Гирея сильно подействовала на Тамбиева, он стал бояться за себя; в то же время быстрый упадок моих сил от изнурительной лихорадки окончательно смутил его. В случае моей смерти он терял все выгоды обмана, удерживая только на своих плечах полную тяжесть непримиримого мщения русских. Тембулат, знавший через Джансеида все, что делается со мною и что около меня задумывают, поспешил воспользоваться этим обстоятельством; он уговорил Тамбиева согласиться на выкуп в двенадцать тысяч рублей серебром, обещая добыть деньги от моих родственников, если я не стану противиться, и говоря, что правительство совершенно отказалось от меня. Нуждаясь в моем согласии, он требовал, чтоб его допустили переговорить со мною. Это была только наружная оболочка дела, скрывавшая сущность его. Тембулат мало надеялся на выкуп. Пока я находился у Тамбиева, зависевшего от Алим-Гирея, и содержался посреди недоступных абадзехских лесов, нельзя было рассчитывать ни на что. Завтра они могли отказаться от того, на что сегодня соглашались; могли вместо двенадцати тысяч запросить вдвое и остановить дело. Тембулат решился меня увезти, а после того, на произвол судьбы, судиться или драться с Тамбиевым. Для этого меня надо было только вырвать из его дома и перевести к хаджи Джансеиду, приятелю Тембулата. Болезнь, угрожавшая погубить меня накануне выкупа, служила к тому хорошим поводом, потому что бедный Тамбиев не имел способов доставить мне удобства, необходимые для поддержания здоровья, и не мог найти их у своих друзей абадзехов. Один хаджи имел все что было нужно для этого. Перспективою выкупа возбудили в Тамбиеве с новою силой все его прежние надежды и опасения, а я должен был довершить дело, притворившись гораздо более больным, чем был действительно. Чтобы облечь наше продолжительное свидание в благоприятный вид для интересов Тамбиева, я поручил Тембулату открытое письмо, написанное по-русски и адресованное будто бы к родственникам в Россию; в письме том я самым жалким образом описывал мое положение и просил выкупить меня, не щадя денег. Я знал, что прежде, чем пропустить это письмо на русскую сторону, Тамбиев узнает его содержание. После того надо было действовать скоро и решительно, не дав черкесам времени одуматься. Тембулат обещал не оставлять меня в доме Джансеида долее пяти или шести дней. Кунахская Джансеида мне была знакома. Появление перед нею Ханафа, питомца Карамурзина, бывшего с нами, когда мы ездили в Абхазию, должно было служить извещением, что в ночь меня освободят. Три удара в угол стены, около которой я буду спать, с определенными расстановками, назначались условным знаком, что за мною приехали.

Перед расставанием Тембулат передал мне подробности Аслан-Гиреевой смерти. Это был один из тех кровавых эпизодов, которыми так богата черкесская жизнь. В начале я рассказал похищение Гуаши-фуджи, убийство отца Адел-Гирея и бегство самого Адел-Гирея в Чечню. Долго он скитался за Тереком; память отца не давала ему покоя и все тянула его к тому, кто пролил родную кровь. Он перешел к абадзехам, у которых жил Аслан-Гирей. Скоро муж Гуаши-фуджи увидал, что здесь нет возможности отомстить своему врагу. Абадзехи дорожили Аслан-Гиреем, находившимся на высоте своей разбойничьей славы, наравне с кабардинскими абреками. Первым делом их было созвать шариат для примирения братьев, и Адел-Гирей должен был покориться его приговору, положившему на одни весы смерть отца и похищение невесты. Канла считалась прекращенною. Братья стали видеться и не раз ездили вместе грабить русских; но откровенности между ними не было: Адел-Гирей затаил чувство мщения в глубине сердца; годы проходили, а он ничего не забывал и ничего не прощал. В то время, когда Аслан-Гирей задумал передаться на сторону русских, Адел-Гирей выказал желание остаться у абадзехов. Год спустя после того как Аслан-Гирей, обманув меня, отрезал себе все пути к примирению, Адел-Гирей счел необходимым покориться и от абадзехов выселился на Уруп, ближе к русской границе. Тут он взялся за трудное дело: предпринял уверить Аслан-Гирея в своей дружбе, для того чтобы его вернее подвести под удар, который ему давно готовил. На половине дороги за Кубань, куда Аслан-Гирей беспрестанно отправлялся, то с большими, то с малыми партиями, он имел случай часто видеть его у себя и помогал ему тайно во всех его замыслах, доставлял ему самые точные известия и не раз спасал его от русских, рискуя собственною безопасностью. Такие ясные доказательства откровенного примирения и нелицемерной дружбы усыпили под конец недоверчивость Аслан-Гирея; он сделался менее осторожным; а этого только и добивался Адел-Гирей. Хитрый и мстительный Аслан-Гирей забыл, что от врага можно отводить чужую руку, сберегая его для собственного мщения. В октябре тридцать восьмого года план Адел-Гирея созрел. К нему присоединились еще два человека, давшие клятву отомстить Аслан-Гирею за прежние обиды, это были: Мамат-Кирей Лоов, провожавший меня в ночь измены, и ногайский князь Канмирза, у которого он отогнал когда-то несколько сот лошадей. Давно уже они поджидали Аслан-Гирея в урупских лесах. К своему несчастью, он приготовил набег на русскую границу, прибыл с довольно значительною шайкой абреков к аулу своего брата и, узнав, что в окрестностях замечены казаки с линии, отправил товарищей в лес, а сам остался ночевать в ауле с одним только человеком. Известие о казаках было придумано единственно для того, чтоб удалить от него провожавших его абреков; зато Лоова и Канмирзу тотчас уведомили о том, что он попал в западню. После сытного и веселого ужина братья пожелали друг другу приятного сна. Адел-Гирей ушел к себе; Аслан-Гирей разделся, сам заклиновал изнутри дверь кунахской и лег спать, положив под подушку, по своему обыкновению, два заряженные пистолета. Кроме товарища его в комнате оставался еще десятилетний ребенок, которому поручено было поддерживать ночью огонь. Мальчик был подучен тихонько отворить дверь, когда гости заснут. Ночью он впустил Адел-Гирея, Лоова и Канмирзу, имевших по два пистолета в руках. Спящего легко было убить, но это они считали недостаточным; им хотелось, чтоб он их видел и знал, за что его убивают. Его разбудили, дали ему опомниться и потом тремя пулями пробили грудь, крикнув: “За отца! За русского офицера! За табун!” Аслан-Гирей успел разрядить оба пистолета в напавших, не ранив никого, и испустил дух.