Владимир Фирсов - Твои руки, как ветер

• Название: Твои руки, как ветер
• Автор: Владимир Фирсов
• Жанр: Научная Фантастика

---

Фирсов Владимир Твои руки, как ветер

Владимир ФИРСОВ

Твои руки, как ветер...

Три вещи есть в мире, не понятные для меня, и

четвертую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на

скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу

женщины.

А. КУПРИН. Суламифь

- Света, я люблю тебя...

Ее рука предостерегающе поднимается, а серые ласковые глаза, чуть-чуть грустные, с легкой укоризной смотрят на меня сквозь стекла модных прямоугольных очков. Мне сразу становится нестерпимо горько, но я не опускаю глаз, потому что эти секунды - мои, а бег их скоротечен.

- Не надо об этом...

Светящаяся призма входа пропускает девушку внутрь, стеклянные грани умножают ее, и я вижу, как две, три, четыре Светланы неслышными призраками улетают от меня, гаснут в дальнем полумраке. Теперь надо отойти чуть дальше, под ветви дерева, и ждать, пока темный пунктир окон не прервется вспыхнувшим квадратом, по которому - если постоять подольше может промелькнуть неясная тень.

Сейчас мои чувства обострены и каждый нерв настроен и выверен. Я словно сверхсущество, всемогущее, всеведущее. Мои глаза, как рентгеновские аппараты, позволяют мне видеть сквозь стены, мои уши улавливают даже сонный щебет пичужки, устроившейся переночевать на вершине телевизионной иглы, которая зажглась вечерними огнями, моя кожа продолжает ощущать тепло Светланиных рук сквозь толщу железобетонных стен. Я вижу, как она убегает по коридору, как расступаются перед ней двери, слышу стук ее каблучков по кафелю мастерской. Я завидую сейчас плиткам кафеля и дверной ручке, к которой вот-вот прикоснутся ее пальцы, и листам ватмана, послушно шуршащим перед нею. А особенно я завидую камням, о которых только о них! - она сейчас думает.

В окружении каменных огней Светлана напоминает мне холодную Снежную Королеву и бажовскую Хозяйку Медной горы. Я знаю, что это впечатление несправедливо, но глубокая обида порождает во мне тайное ожесточение, и мне приятно думать так. Ведь Светлана не любит меня, и эта чудовищная несправедливость кажется особенно обидной, потому что в моих силах изменить все одним движением пальца. Но сделать это движение я не могу.

А Светлана колдует в своем волшебном царстве. Овальные диски каменных огней послушно лежат перед ней в пахнущих смолой ящиках, дожидаясь своего часа. Я вижу, как Светлана слегка хмурится по привычке, пока рука ее неуверенно замирает над ящиком. Ее взгляд скользит по разграфленной стене, по контурам только намечающегося решения, и вихрь, бушующий в миллиардах клеток ее мозга, быть может, уже синтезируется в тот единственный образ, которому суждено будет застыть в каменном узоре.

Я знаю, что впереди ее ждут недели труда, что законченность решения еще не раз встанет на пути фантазии, что будут огорчения, разочарования, может быть, тайные слезы - все это в порядке вещей, через это надо пройти, если в душе действительно есть искра таланта, Но это нелегко, и в моих силах облегчить этот путь.

Зыбкое чудо творчества тоже подвластно законам - пятилетние эксперименты в лабораториях нашего института дали ключи ко многим тайнам неведомого. Мы исследовали алгеброй гармонию, и приблизить Прекрасное теперь в моей власти. Я могу помочь Светлане в ее поисках. Истина, древняя как мир: если человек любит, он способен сотворить чудо.

Лежат в ящиках камни. Даже не камни - стекляшки. Будем откровенны поэзии в них не больше, чем в бочках с известью, приготовленной для побелки. Но разложенные в определенном порядке, они заставят замереть сердце. Хаос станет произведением искусства.

На языке науки этот процесс скучно называется уменьшением энтропии. Он может быть рассчитан с точностью до тысячных долей бита. Но мне кажется кощунством классифицировать чудо. Я хочу только одного - чтобы оно свершилось. И в моей власти помочь этому.

Я опускаю руку в карман, нащупываю холодную кнопку прибора и снова не решаюсь нажать ее. Тогда я поворачиваюсь спиной к темным горизонталям окон, разорванным светлым квадратом, и ухожу не оглядываясь.

* * *

Как всегда по вечерам, в лаборатории тихо и темно, Лягушки возятся в своих клетках, устало горят огоньки приборов. На шкафу, откуда льются из репродуктора звуки флейты, вздыхает грустный осьминог Федя, и по его щупальцам проплывают синие и зеленые волны.

Накормив лягушек прекрасными жирными мухами, я смотрю, как они расползаются по террариуму, белея выводами датчиков. Постепенно где-то внутри закипает злость. Я понимаю, что надо уйти, но все еще медлю, с ненавистью глядя на своих земноводных. Особенно раздражает меня Пышка ленивая толстая лягушка, которая из-за толщины даже не может прыгать, а только шагает, оставляя на песке цепочку следов. Я знаю, что несправедлив к ней, но сейчас мне хочется схватить ее за жирную лапу и шмякнуть об пол, только бы не видеть ее противной, пучеглазой, самодовольной морды. Почему-то мне кажется, что лягушки, с которыми работал великий Гальвани, были совсем иными, что это были благородные, скромные создания, безропотно погибавшие во имя человека. От нашей Пышки благородством и не пахнет.

Я сам не знаю, зачем пришел сюда так поздно вечером. Делать мне здесь совершенно нечего. Расчеты давно закончены, километры эмограмм проанализированы, генератор настроен. Как всегда, дело за высшим судьей - опытом.

К этому приходишь рано или поздно. Опыт на человеке - вершина всех вершин. Лекарство от насморка и от бубонной чумы проверяется на человеке. Полет космического корабля - опыт на человеке. Изучение мальгашского языка во сне - опыт на человеке.

Я не врач, не космонавт, не педагог. Я физик. Моя специальность - поля. Физикам не приходится ставить опыты на себе. Даже испытывая атомную бомбу, они подставляли под удар баранов.

Я смотрю на кассеты с магнитофильмами, на стопки перфокарт, на грустные глаза осциллографов, и страшная тоска постепенно овладевает мной. Так бывает всегда, когда я долго не вижу Светлану. Но теперь причина другая. Я все время думаю об опыте.

На книжной полке, рядом с пультом, среди потрепанных радиотехнических справочников стоит много раз перечитанная книга Гуго Глазера "Драматическая медицина". Я беру ее с полки и снова ищу взглядом знакомые имена.

1802 год. Врач Уайт ввел себе гной чумного больного и умер. В 1817 году Розенфельд повторил его опыт и умер.

Годом раньше на Кубе Валли заразил себя желтой лихорадкой. До этого он привил себе сразу две болезни - чуму и холеру, но сумел выздороветь. Желтая лихорадка убила его.

Я листаю страницы этой книги героев. Какие люди! Мечников прививает себе возвратный тиф, Джон Гунтер и Линдманн заражают себя сифилисом. Известные и неизвестные врачи исследуют на себе рак, полиомиелит, дизентерию, позволяют кусать себя ядовитым змеям и бешеным собакам, глотают смертельные дозы ядов, неделями терпят голод и жажду, терзают себя в термои барокамерах. Но потом их боль, их страдания обернутся для человечества исцелением.

А я - имею ли я право на опыт?

Он абсолютно безопасен для здоровья. Я много часов провел в поле действующего прибора и знаю это совершенно точно. Меня тревожит совсем другое.

Дело в том, что опыт требует двоих.

Один - это я. Фактически я уже испытал прибор на себе. Но это только половина дела. Теперь следует довести опыт до конца. Опыт требует двоих.

Второй - это Светлана.

Она еще ничего не знает. Даже больше - она никогда не должна этого узнать.

Подлый, тайный опыт на любимом человеке...

Недавно она опять спросила меня, что я делаю с этими забавными лягушками. "Твоя Пышка растолстела еще больше", - сказала она, трогая пучеглазую ленивицу мизинцем.

Я отделался туманными фразами о биополях. Не мог же я рассказать ей, что на этих милых животных я пытался изучать эмоции продолжения рода.

Лягушки были свидетелями моей крупной неудачи. Исследования завели меня в такой добротный тупик, из которого я выкарабкался лишь после целого года бесцельного тыканья наобум во все углы. Я долго не верил сам себе и повторял опыты на кошках, кроликах, собаках. Результат оставался прежним.

Все это было очень давно - еще до Светланы,

Конечно, теперь смешно даже думать, что лягушки и собаки могли мне помочь. Там, где начинается человек, кончается безраздельное господство физиологии. Нужен был качественный скачок, чтобы от примитивных отправлений, закодированных в наследственном веществе, от инстинкта продолжения рода, от механизма самовоспроизводства подняться до той вершины духовной красоты, которая присуща лишь хомо сапиенсу. Обезьяне на это потребовался миллион лет.

Я повторил этот путь за два года.

Вот он лежит передо мной - миниатюрный прибор, в который упрятаны тысячелетия эволюции нашей прабабки обезьяны. Стоит нажать голубую рубчатую кнопку, как заработает генератор биополя, настроенный на резонансную частоту одного-единственного существа.